Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 2

Адвокатша, с которой я встречалась для того, чтобы подписать какие-то еще недоподписанные бумаги, с изумлением сообщила мне, что я прекрасно выгляжу. Это ее изумление было настолько неуместным и даже оскорбительным, что я даже развеселилась.

— Сорок пять — баба ягодка опять!

Наша некогда общая квартира все никак не продавалась. Риэлтерша ворчала, что Игорь просит за нее слишком много. Дачи стали пустеть. Сначала уехали бабушки с внуками постарше — им пора было отправляться в школу. Потом отбыли те, у кого домики оказались не готовы к холодам. Потом выпал первый снег и съехали даже те, кто имел печь…

Я осталась одна.

Любка негодовала и раз за разом обзывала меня идиоткой. Я от того упиралась еще больше, наотрез отказываясь выбираться из своей глуши. Поначалу было очень страшно. Ночью почти не спала — мешали незнакомые шорохи за близкими и такими, как мне казалось, ненадежными, тонкими деревянными стенами. После как-то привыкла.

А потом ко мне стал приходить пес. Первый раз перепугал меня до смерти. Открыла дверь на улицу, чтобы сходить за дровами, а там — морда. Здоровенная, лохматая. Одно ухо торчком, другое висючее. Страшный — как вся моя жизнь. С испугу накормила его до отвалу. Ну, чтобы наелся и отстал. А он наелся и… пристал. Сначала все думала, как бы мне от него избавиться. А потом заглянула ему в глаза и поняла, что не смогу. Потому, что в глазах этих пёсьих внезапно узнала себя… Давеча вот так же, глянула на себя случайно в зеркало — мимо шла — и натолкнулась на собственный взгляд. Так вот, у псины этой — точно такой же. Взгляд брошенной собаки… Когда-то ее любили, с ней играли, ее везде брали с собой, а теперь она стала старой, ненужной…

А ведь если в зеркало не смотреть — мне по-прежнему восемнадцать… Кажется, что если ничего не изменилось внутри, ничего не должно и снаружи происходить… А оно происходит. И с каждым годом это все заметнее и заметнее. И кажется все менее справедливым и правильным…

Господи тошно-то как!

Совсем скверно становится после того, как по телевизору в какой-то очередной «Фазенде» или «Дачном вопросе» вижу… собственный бывший дом и собственного бывшего мужа. А рядом с ним губастую и сисястую блондинку «в интересном положении». Причем, положение ее уже настолько «интересно», что предельно ясно — таким «интересным» за четыре месяца, которые прошли с момента нашего с Игорем развода, оно стать не могло никак… А это может означать только то, что трахать он ее начал давно. Задолго до того, как сказал мне, что не хочет быть дедом и жить в обществе бабки, а хочет быть отцом и жить… Ну теперь я, по крайней мере, знаю, с кем он уже тогда собирался жить.

Блондинка увлеченно рассказывает о том, что они с мужем (уже с мужем!) готовят детскую, но никак не могут решить, в каком стиле ее оформить. Бравые теле-дизайнеры, естественно, уверяют, что все сделают в лучшем виде и принимаются за мой дом… За комнату, в которой когда-то жили мои дети… В которой все было когда-то придумано мной… Они ничтоже сумняшеся принимаются красить стены, на которых, я знаю, еще сохранились детские каракули моих сыновей, выбрасывают «старую» мебель, затягивают отделанный деревом потолок натяжным французским, а вместо уютного абажура вешают какую-то конструкцию из металла и стекла, вид у которой такой, как будто ее скрючило от боли…

Звонит телефон. Отвечаю почти автоматически. Не могу оторвать взгляд от экрана.

— Смотришь?

Любка. Ну, а кто ж еще-то?

— Смотрю.

— Ревешь уже?

— Нет пока.

— Печь сначала растопи, а то сопли в носу замерзнут.

— Растопила.

— Приготовилась, стало быть. Вот ты мне скажи, дура ты упрямая, ты долго еще там сидеть собираешься? Тебе бы, идиотке, на работу попробовать устроиться. Как дальше жить-то будешь, если ничего не найдешь? А найти-то трудненько будет…

Знаю и без нее. Да и чему удивляться? Сорок пять лет, скоро пенсия, а ни трудового стажа, ни какой-то профессии, вообще ничего у меня нет. Работала ведь только до того момента, как детей родила… И, наверно, это все, что я по большому счету действительно хорошо умею делать — растить детей. Свои получились — что надо. Теперь вполне могу наняться нянькой или гувернанткой к чужим. С Любкой мы это уже как-то обсуждали. Но она лишь презрительно оттопыривала губу.

— Идти в прислуги? Да ты, Надь, не сможешь просто. Ты ж привыкла сама хозяйкой быть, а тут…

И тем не менее, мысль эта не оставляет меня. Даже позвонила в несколько кадровых агентств. Узнала: для того, чтобы начать работать в этой сфере, как минимум, нужна медицинская книжка. Убила тучу времени, но теперь и этот этап пройден. Книжка есть. Сегодня утром в кадровом агентстве, в котором девушка-менеджер оказалась самой приятной, мне назначено первое собеседование.

Встаю, прифуфыриваюсь. Дача расслабляет. Когда живешь одна и никуда не ходишь, постепенно «опускаешься». Сначала перестаешь краситься, укладывать волосы, делать маникюр, потом переходишь на совершенно непривычный ранее, но до крайности удобный дачный стиль одежды — джинсы, солдатские ботинки, футболка и телогрейка…

Сегодня так нельзя. Сегодня мне надо выглядеть строго, даже консервативно. «Бедненько, но чистенько», — как выражается все та же Любка, когда хочет выразить крайнюю степень презрения к увиденному где-то убожеству. Короче говоря, одеться мне надо может и не бедненько, но точно без выпендрежа. Чтобы не получилось, что сумочка, с которой я приду на собеседование — дороже той, с которой явится моя потенциальная работодательница… И машину придется оставить где-нибудь подальше…

Выхожу из дома… И понимаю, что пропала. Все-таки я слишком городской житель, не привыкла следить за погодой. А валит снег… И видно не первый час. Может всю ночь. А машина-то у меня — низкая. Совсем не джип у меня машина. Чищу ее от навалившего снега и размышляю судорожно — проеду? Нет?

Снег мягкий, пушистый, не мокрый. Бобику — так я не мудрствуя назвала своего приблудного пса — нравится. Вон как скачет, играет. А машине моей нет. Хмурится, раскосые фары злые… И как-то ее под слоем снега даже приплющило еще ниже. Проеду? Нет? Опаздывать-то мне сегодня никак нельзя…

Сажусь за руль, завожусь и тут же нажимаю под рулем кнопку, которая отвечает за режим «Снег». Якобы этот самый режим должен помочь моей нерусской машине справиться с русским снегом… Ха-ха! Но делать нечего — придется проверять на собственном опыте. Из ворот как-то выруливаю. Даже относительно спокойно добираюсь со своей боковой дорожки до основной улицы, которая ведет к воротам наших дач. Уже вижу впереди расчищенное от снега шоссе, остается еще совсем чуть-чуть — преодолеть небольшую низинку, а следом пологий подъемчик… Вот тут-то меня и ждет засада…

Одно неверное движение рулем, колеса соскальзывают с наезженной колеи, сейчас скрытой под слоем снега, на мягкое и глубокое — и все. Сижу на брюхе. Пытаюсь выбраться назад — нет. Вперед — тоже фиг, колеса зарываются еще глубже, того гляди в кювет съеду. Вот тебе и дорогая шипованная резина. Вот тебе и волшебная японская кнопка. Приплыли… Что делать-то?

Собственно, выход один — идти на дорогу и, если повезет, ловить кого-то, кто поможет мне выбраться. Черт! А у меня ведь даже троса нет. Зачем мне в городе или в нашем ухоженном коттеджном поселке был нужен трос?.. Надо продать эту пафосную и дорогущую машину и купить что-нибудь попроще, но попроходимее. С другой стороны, если я сейчас не выберусь из сугроба и, как следствие, не устроюсь на работу, мне, вполне возможно, придется продавать ее просто для того, чтобы было на что есть…

Как же все-таки это оказывается скверно — жить в подвешенном состоянии.

В любимой мной Праге на углу одной из улиц на железной балке, закрепленной под крышей довольно высокого для центра этого города дома, висит на одной руке человек. Вернее памятник. Зигмунду Фрейду. На вопрос — почему так? — пражане лишь пожимают печами: «Он своими теориями сам себя над пропастью подвесил». Со мной, похоже, такая же история. С той только разницей, что я ничего такого не сделала, чтобы теперь беспомощно болтаться над неизвестностью… Или дело как раз в том, что «ничего такого не сделала»? Может, если бы не села дома, не стала бы классической домашней женой, все было бы не так?.. По крайней мере, если бы муж бросил, хоть какие-то тылы были бы… Ладно, чего уж теперь… Как опять-таки любит говаривать Любка: «Если бы, да кабы, тогда бы во рту бы росли бы грибы».