Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 3

Вылезаю из машины и тут же набираю полные сапоги снега. Надо было валенки с собой брать! Господи, холод-то какой! Придется вернуться на дачу и одеться потеплее. Ясно, что я тут надолго. Пока иду, звоню девушке-менеджеру. Обрисовываю ситуацию, заверяю, что приму все возможные меры и прочая…

И вдруг из-за поворота прямо на меня вываливает здоровенный черный джип… Отскакиваю буквально в последний момент, роняя в снег телефон с девушкой-менеджером внутри. Черт! Пока роюсь, откапывая его, слышу как хлопает дверца, а потом прямо у себя перед носом обнаруживаю пару основательно растоптанных мужских ботинок. Даже вижу, что шнурки на них рваные — завязаны в нескольких местах узелками.

— Я вас что, задел?

В голосе владельца ботинок не столько беспокойство обо мне, сколько злость — ходят тут всякие! Поднимаюсь на ноги с вновь обретенным телефоном в руке.

— Нет, не задели. Телефон просто уронила. Но могли бы ехать и потише. Так и убить кого-нибудь можно.

— Тут нет никого.

Ну да. И этот считает, что я — никто.

Стоим, смотрим друг на друга. И откуда он здесь, интересно, взялся? Больше всего похож на бомжа: и одежда как с помойки, и физиономия с недельной щетиной. Черная с сединой. Зарос ей до самых глаз. Глаза, кстати, не темные, как можно было бы ожидать, а совсем светлые. Серо-голубые. На голове идиотская шапка больше всего по форме похожая на нераскатанный презерватив. Зато машина у него за спиной — громадный американский джип. Старый и местами ржавый, но бомжи на таких точно не ездят. И очки на носу… Никогда не видела бомжа в очках…

— Вы дальше все равно проехать не сможете.

— Почему это?

— Потому что там, — машу рукой в сторону своей машины, — застряла я.

Смотрит мне за спину и непроизвольно лезет всей пятерней чесать затылок. Потом отстраняет меня с дороги, снова садится за руль и все так же молча трогается. Когда добирается до места, где почти что в кювете торчит моя машина, принимает левее, опасно заваливаясь в сторону, взревывает мотором и почти не замедляясь объезжает препятствие на дороге. Смотрю ему вслед со злобной завистью — а чего ему не объехать-то? Если у него колеса как на тракторе и под капотом, судя по звуку, литров шесть.

Жду, что теперь он остановится и предложит мне свою помощь — русские ведь, как всем известно, своих не бросают. Но он, видно, не русский. Останавливается только у ворот с дач. И только для того, чтобы открыть их. В глубоком обалдении смотрю, как он вываливает на дорогу и скрывается за поворотом. Ну и тип! Полный сострадания и любви к ближним. Ладно. Будем считать, что его тут просто не было.

Возвращаюсь к себе на дачу. Бобик встречает меня с радостным изумлением. Объясняю ему ситуацию.

— Так что я только утеплиться.

Косится умильно: «Может, раз уж так получилось, останешься?»

— Не могу. Надо.

Немного греюсь возле еще не остывшей со вчерашнего дня печки. Потом натягиваю поверх пальто привычный ватник. Сапоги кладу в пакетик, чтобы взять с собой, а на ноги надеваю толстые шерстяные носки и валенки. Ну вот. Теперь хоть не околею.

Иду назад. Бобик желает проводить меня, а раз уж он принял такое решение, отговорить его невозможно. Некоторое время воюю с ним. Мне даже удается запереть его на участке, но уже через пять минут он догоняет меня, выбравшись через дыру в заборе.

Машина моя торчит на прежнем месте. Да и куда ей теперь деться-то без чей-нибудь помощи? Бросаю сапоги в багажник и иду в сторону дороги. Может мне повезет, и мимо проедет желающий помочь ближнему тракторист?.. Но вместо тракториста с дороги в раззявленные ворота прямо на меня опять-таки на полной скорости сворачивает все тот же ржавый джип. Опять отпрыгиваю в сторону в последний момент, увязнув при этом в снегу так, что он набивается теперь уже в высоченные валенки.

Нет, ну он что, издевается надо мной?!!

Вылезает. Морда злобная до крайности. Как будто не он меня в снег чуть не по пояс загнал, а я его.

— Что вы все время под колеса лезете?

— Это вы ездите как ненормальный.

— Нормально я езжу.

— Ага! Только все время на людей наехать норовите.

Молчит. Сопит, как разгневанный бык. Подбегает Бобик. Ему в отличие от меня, мужик этот нравится. Хвостом крутит во всю. Мужик небрежно треплет его по кудлатой башке.

— Здорово, Шарик.

Во мне вспыхивает неожиданная ревность.

— Бобик, ко мне.

— Он не Бобик, он Шарик.

— У вас, может, и Шарик, а у меня Бобик. Ко мне!

Шарик-Бобик (не иначе француз, Жан-Поль какой-то!) виновато смотрит то на мужика, то на меня. Определиться явно не может.

— Вот приди еще ко мне жратву клянчить и у печки греться!

— Так вот значит, где ты, предатель, в последнее время обретаешься! А я-то уж думал…

Что он там думал, узнать не успеваю. У мужика начинает звонить телефон. Лезет во внутренний карман своей бомжацкой куртки, прямо там — под полой, смотрит на номер, морщится и отбивает звонок.

— Давайте ключи от этой вашей с позволения сказать машины.

— Зачем это?

— Чтобы крюк достать и ввинтить, естественно.

— Какой еще крюк?

Возводит глаза к небу.

— А за что я, по-вашему мнению, ее цеплять должен, чтобы вытащить?

Честно? Не знаю. До этого момента меня ни за что цеплять никому не приходилось ни разу. От собственной беспомощной глупости злюсь еще больше.

— Что, совесть проснулась? Решили вернуться и вытащить?

— Совесть тут не причем. Троса у меня не было. Вот, купил…

Вытаскивает моток пестрой веревки такой толщины, что впору бегемота тащить из болота, не то что мой седанчик из кювета. Идем к застрявшей машине. Забирает у меня ключи и по-хозяйски лезет в багажник. Роется, находит на задах аккуратненький пижонский чехольчик на молнии (к стыду своему должна признать, что даже не заглядывала в него никогда). В нем обнаруживается какой-то новенький ключ и здоровенная блестящая фиговина с резьбой на одном конце и загнутая петлей с другой. Тот самый крюк? И куда его теперь?..

Мужик лезет в снег, где зарылась морда моей машины. Как собака Шарик-Бобик прямо руками раскапывает сугроб, что-то там делает, а потом принимается энергично ввинчивать в мой передний бампер добытый в багажнике крюк… Никогда бы не подумала… Хотя… Там я действительно видела какое-то технологические отверстие, прикрытое лючком из пластика того же цвета, что и сама машина.

Дальше все несложно. Он связывает свою и мою машины купленной им веревкой, усаживает меня за руль моей, сам залезает в свою и… все. Моя бедная девочка боком, как краб, но уверенно выдергивается им из снежного плена и под задорный лай Шарика-Бобика благополучно доставляется до прочищенного у сторожки пятачка.

— Спасибо вам огромное. Мне сегодня никак нельзя было не ехать…

— Наняли бы трактор и почистили бы.

Чувствую, что краснею и отворачиваюсь.

— Я не знаю где… И… — Ну и черт с тобой! — И, если честно, у меня на это нет денег.

Оглядывает меня с ног до головы, потом осматривает машину, из которой только-только закончил вывинчивать крюк.

— У вас?

Вкладывает он в этот короткий вопрос столько издевки, что мне становится еще более стыдно.

— У меня. Это все… не настоящее. Так, воспоминания о прошлой жизни.

На работу меня, естественно, не берут. Кому нужна нянька, которая имеет обыкновение опаздывать?.. А степень «уважительности» причины опоздания никого, понятно, не волнует. Зато, когда возвращаюсь на дачу, обнаруживаю, что тот мужик нашел трактор и прочистил дорогу не только к себе, но и до моих ворот тоже…

Хам, но не жлоб.

В таких ситуациях каждый раз вспоминаю фильм, который совершенно случайно посмотрела по телевизору. Я вообще-то телевизор не смотрю совсем. Новости в интернете читаю, а то, что, как правило, по этому зомби-ящику показывают, меня не интересует вовсе. А тут что-то меня зацепило. Сначала стоя смотрела, потом присела…

Обычное документальное кино без затей. А вот человеческая судьба, которая легла в его основу… Эта пожилая женщина была дочерью очень большого человека. Одного из тех, кто во времена Сталина правил нашим государством. Звали его Алексей Рыков, и был он ни много не мало Председателем Советского правительства. Потом Рыкова расстреляли, как и многих других в ту страшную пору. А его дочь Наталья, как дочь врага народа, отправилась в лагеря… Пробыла она там двадцать лет. Села, когда ей самой было двадцать и вышла в сорок… Лучшие годы жизни. Освободилась — ни семьи, ни детей, ни работы, ни жилья. И перспективы никакой… Но как-то выжила и «на воле», приспособилась… Люди помогли. Сначала в лагере не дали пропасть, потом на свободе поддержали…