Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 39

— Поня-ятно. Значит, по мне сразу было видно, что мужчина мечты у меня уже имеется.

Кивает и улыбается неловко.

— А ты хитрец, Сева. Теперь ведь все твои знакомые еще и решат, что мой ребенок от тебя.

Опять кивает, и улыбается еще шире. А в глазах хитрые всполохи.

— Сволочь ты, Сева.

— Прости. И не предполагал даже, что у тебя с тем человеком… все так непросто получится.

— Да ладно, чего уж теперь.

Мрачнею и отвожу глаза. Да, все получилось удачно для всех без исключения. Кроме меня, идиотки непутевой. Хотя, говорить так — грешно. У меня теперь денег — хоть попой ешь. У меня чудный малыш. Я жива и здорова. И у меня куча отличных друзей. Самых разнообразных по цветовой гамме своих наклонностей… Я улыбаюсь, и заботливый Сергей, воспользовавшись моментом, тут же подливает мне чаю и подкладывает на блюдечко новое пирожное.

Время идет. История с моим похищением и история моей странной любви к Александру Сергеевичу Тургеневу уходит все дальше в прошлое, подергиваясь зеленоватым налетом. То ли как благородная бронза патиной. То ли как цветущая вода в болоте тиной… Саша не появляется и не звонит. Он просто исчез, как будто его никогда и не было. Не понимаю почему так. Не нахожу этому никакого объяснения. Поговорить бы с ним, понять… Но как? Может записаться к нему на прием? По личным вопросам. Интересно, в нашей стране рядовой гражданин может записаться на прием к одному из руководителей страны? Или это только у всесоюзного старосты Михаила Калинина были утвержденные раз и навсегда приемные часы для ходоков?

Написать? Москва, Кремль, на деревню дедушке… Нечто подобное, собственно, я уже совершила. Отправила заказным письмом чек на ту сумму, которую Саша потратил на мое лечение и одноместную палату в той больнице, куда меня доставили вертолетом из заброшенного пионерского лагеря. После того, как я родила своего Даньку. Но письмо то просто вернулось обратно. Без комментариев…

Все-таки наконец-то продаю свою машину и покупаю большой джип. Чтобы ездить на дачу и зимой. Даньке свежий воздух нужен, а мне тишина и покой полного безлюдья. Любка опять-таки ругает меня ругательски. Беспокоит ее то, что на дачах зимой никого, окромя меня, идиотки — мало ли кому что в голову придет?

— Да и вообще сидишь там как монашка в дальнем скиту. Никуда не выбираешься. Мне Сенцов принес два приглашения на какой-то гламурный и модный до чертиков прием в Торгово-промышленной палате. На ноябрьские.

— Ноябрьские же отменили…

— Балда! Это 7 ноября — красный день календаря, отменили. Теперь празднуем четвертого.

— А что?

— Да хрен его разберет. Вроде мы полякам по мозгам надавали…

Уточняю:

— Это и празднуем?

— Нет, конечно, — ржет уже в голос. — Единство наше народное отмечаем.

— С кем единство-то?

— Иди на фиг, Надь. Народ наш един сам с собой.

— Это уже онанизм какой-то. Когда сам с собой…

— Дура! Мужика бы тебе с крепким членом подлиннее и потолще… В презервативе желательно…

— На прием я не пойду, Люб.

— Обиделась что ли?

— Нет. Просто не пойду и все.

— Трусло.

— Почему это?

— Потому это. Его боишься встретить?

— И ничего я… ладно. Боюсь. И просто не хочу бередить душу.

— Не боись. Он в поездке. Вернется только завтра. С кем-то там переговоры ведет. То ли нашу нефть подороже продать хочет, то ли ихнюю пшеницу подешевле купить.

— Нет такого слова — ихнюю.

— Как же нет, если все так говорят?

— Люб! И вообще — откуда такие сведения, что он в отъезде? Объявление на Спасских воротах висит?

— Нет. Просто…

Мнется, чем доказывает, что на самом деле не все так просто…

— В общем, вернулась я в ФСО.

— Чегой-то?

— Попросили меня настойчиво очень. Вот и вернулась. Ладно об этом мы с тобой потом… Так пойдешь на прием-то с нами?

— Нет. Мне Даньку не с кем оставить.

— Подбросишь его Арине. Я уже звонила. Она ничего не имеет против.

— Зато я имею…

— Короче говоря, мы заедем за тобой в шесть.

— Люб!!!

Но в трубке уже слышны гудки. А после, сколько я не набираю своей неугомонной подруге, она трубку упорно не берет. Зараза! И ведь главное, что пойти мне на этот прием чертовски хочется. И фантазии-то все одна к одной: я вся из себя волшебная — в платье до полу и со сложной прической на голове, меня видит господин Тургенев и сраженный наповал бросается к моим ногам… Дура! Какая же я все-таки дура…

Звоню Арине. Принимаюсь извиняться за Любку, но она только смеется. Идея моей подруги вывести меня в свет, оказывается, ей тоже по душе. В итоге получается так, что деваться мне некуда. Как только осознаю это, развиваю страшную активность. Нужно купить платье, туфли, сумочку. Сделать прическу… Как давно я не занималась такого рода приготовлениями. Уже и забыла, насколько они приятны.

Четвертого ноября среди дня отвожу Даньку Арине. В первый раз расстаюсь со своим малышом. Как он будет без меня?.. Возвращаюсь к себе. Еще надо успеть сбегать в парикмахерскую, а потом нарядиться. Как ни странно все успеваю. Когда звенит дверной звонок, я как раз засовываю ногу в туфельку на высоком каблуке. Не хрустальную. Так ведь и я не Золушка, и принц, как уверяет Любка, в служебной командировке…

Открываю… И обнаруживаю за дверью не свою любимую подругу и Сенцова, а совершенно шикарного Севу Гарлицкого. Судя по тому, что он в смокинге и с цветком в петлице, вряд ли зашел просто потому, что случайно ехал мимо. Ну Любка! Ну коварная душа! Расстаралась. Нашла-таки мне мужика с крепким членом! Принимаюсь хохотать. Он тоже улыбается, хотя и не понимает причин моего внезапного веселья.

— Надь, ты просто сногсшибательна.

Напоследок оглядываю себя в зеркале. И правда очень даже ничего для 45-летней старушки. Талия уже вернулась к прежнему объему, а грудь напротив стала пышнее. Даньку ведь я все еще кормлю… Когда выходим из дома, старушки на лавочке себе просто шеи сворачивают, разглядывая нас. Теперь пересудов им на год вперед хватит.

Добираемся до Хаммеровского центра относительно быстро. Зато потом застреваем в длиннющей очереди на парковку. Зал огромен. Собственно, это даже не зал, а целых два этажа, соединенные широкой лестницей. Народу — прорва. Кое-кого знаю. Многие здороваются. Кто-то автоматически — просто среагировав на знакомое лицо. Кто-то искренне — давно не виделись.

Любка в очередной раз поражает меня, умудрившись отыскать нас с Севой в этом скопище. Выглядит довольной. На буксире за ней тащится Сенцов. Интересно, они все-таки узнали друг друга? Или Шурка так и хранит свою «Военную тайну»? Спрашиваю его об этом тихонько. Лицо его тут же вытягивается, и он за спиной у Любки показывает мне кулак. Понятно. Вот ведь дурачок. Мальчиш-Кибальчиш, блин.

На Севу кидается какая-то заполошная дама в бриллиантах такого размера, что становится страшно за ее оттянутые вниз уши, шею и позвоночник в целом — вес для ее хрупкого тела, на мой взгляд, слишком велик. Но Сева через ее плечо делает мне страшное лицо, которое может означать только одно — работа есть работа. Что ж, мне все равно пора в дамскую комнату. Грудь полная не выпитого Данькой молока начинает доставлять мне неудобство.

В туалете, что странно, никого нет. Захожу в кабинку, спускаю лиф и трачу некоторое время, чтобы сцедить лишнее молоко, которое меня уже болезненно распирает. Жаль, что пропадет, а что делать? Возвращаю платье на место и выхожу к зеркалу. Стою поправляю декольте. Дверь в коридор за моей спиной распахивается, в зеркале вижу серьезную Любку — брови сомкнуты над переносицей, губы плотно сжаты.

— Ты, подруга, пакуй свой молокозаводик поскорее. С тобой там кое-кто поговорить хочет…

— И кто бы это?

Только дергает головой и корчит гримасу, из которой, как недавно из выражения на физиономии Севы, явственно следует только одно — работа. Где Любка теперь снова работает, знаю прекрасно. Это что же тогда получается? Опять кто-то из охраны Саши со мной беседы душеспасительные вести хочет? Но в чем причина? Или?.. Сердце выписывает антраша и замирает… А вдруг это он сам решил все-таки?.. Специально вернулся раньше, так чтобы никто об этом не знал, и теперь…