Ягодка опять (СИ) - Стрельникова Александра. Страница 43

Так что: один на костылях, другой с привязанным к телу руками… Сумки нести действительно некому. Спрашивать традиционное: «Как отдохнули?» было как-то даже неловко…

На виллу возвращаемся ближе к вечеру, когда уже начинает темнеть. Я ухожу наверх, чтобы попробовать быстренько угомонить нагулявшегося Даньку. Любка после двойного «апре ски» берется за приготовление ужина. Уже совсем темно, когда мы слышим звук мотора. Кто это приехал в нашу глушь?

— Мы кого-то ждем?

Сенцов удивленно пожимает плечами и идет открывать. Тем более, что приехавший как раз принимается звонить в дверь… Когда он входит в дом, обстукивая высокие солдатские ботинки, даже рот раскрываю от изумления. Вот уж кого точно не ждала, так это господина Вице-премьера… Смотрит на меня и наверно что-то такое видит в моем лице, потому как вместо «здрасте» произносит:

— Не гони сразу. Дай хоть сказать…

Молчу. Только как рыба хватаю ртом воздух. «Открывает рыба рот, но не слышно, что поет…»

— Ужинать будете, Александр Сергеевич? — Любка поднимается из-за стола и этими своими словами все решает за меня.

— Да, спасибо.

Отвечает ей, а смотрит на меня. Выглядит вроде немного получше. По крайней мере, с лица ушла бледность. Совсем не благородная, а отдававшая в неприятную зеленцу у висков и под глазами. Вроде и отъелся немного… Щеки уже не как два провала на черепе в антропологическом музее… Любка накладывает ему полную тарелку еды, кладет приборы. Ставит стакан.

— Выпьете с нами? А то Романова не пьет, а вдвоем получается не так ловко, как на троих.

— Увы. Мне потом снова за руль. А дороги тут… не очень.

Наконец, решаюсь заговорить:

— Как ты нас нашел, горе ты мое луковое?

Улыбается нерешительно.

— По навигатору, Надь. Электроника — это страшная сила.

— Да я не про это!

— Я знал, где ты и Данила. Я всегда это знаю.

Вот как… Всегда, стало быть… Невольно скащиваю глаза на Любку, но она хранит на лице великолепную невозмутимость. За едой поддерживаем ничего не значащий разговор. Собственно, это Любка трещит без умолку, а ей поддакивает Сенцов. Мы же с Сашей молчим. Он заговаривает лишь под конец, когда продолжать молчать — хозяев обидеть.

— Спасибо, все было очень вкусно.

— Не за что, — Любка улыбается.

Я же, чтобы избежать все возрастающей неловкости вскакиваю и принимаюсь убирать со стола. Но мне не дают. Саша перехватывает мою руку и просит.

— Дашь на Даньку посмотреть?

Я замираю. Любка уходит на кухню, Сенцов рассасывается в том же направлении уже совсем незаметно.

— Неужели ради этого приехал?

— Не только, но…

— Как и тогда, в пионерлагере том — не только ради Димы и сохранения своих проклятых тайн, но и на меня с ребенком глянуть. Так?

— Надь… Надя! Если бы я мог… Если бы я только мог… — качает головой и отворачивается. — Ты не простишь, знаю, но хотя бы поверь — иначе было нельзя! Я не мог подставить тебя еще раз!

Пожимаю плечами, отводя глаза. Подставить! Вопрос только: где правда, а где ложь. И кого именно он там не мог подставить — меня, или все-таки себя. Верить ему не хочу, и смягчаться не желаю… Но что-то в его словах, в его интонациях цепляет, попадает в моем глупом сердце куда-то очень точно. И чего я такая дура распоследняя? Явился не запылился, наплел чего-то, а я тут же и начала растекаться как шоколад на солнышке. А ведь в том страшном пионерском лагере, и после, когда на больничной койке валялась, мечтая о самоубийстве, думала, что не прощу его никогда. И к сыну не подпущу на пушечный выстрел. А теперь вот, безропотно веду его наверх, в нашу с Данькой спальню.

Малыш мой спит. Личико ясное, маленький ротик приоткрыт. Кулачки закинутых вверх ручек расслаблены. Интересно, ему сны снятся? И если да, то какие? Саша склоняется над кроваткой, и на его лицо ложится отсвет того же расслабленного блаженства, которым дышит личико Даньки.

— Надь, какой он хорошенький… Даже не верится…

— Еще одну экспертизу?

Смеется тихонько и качает головой.

— Нет, двух вполне достаточно. Слушай, а какие у него глаза? Я ведь, кажется, никогда не видел…

— Твои, Саш. Серо-голубые.

Молчит. Пальцы сжали перекладину на детской кроватке так, что костяшки побелели. Да, непросто все это…

— Я много думал об этом…

— Время у тебя было.

— Надь, не перебивай. Это… некультурно.

Теперь так же тихонько смеюсь уже я. Данька принимается возиться. И мы замираем. Потом Саша интересуется одними губами.

— Тут есть где поговорить, чтобы его не потревожить?

Киваю. Комнат здесь, на втором этаже, помимо двух спален, в которых устроились мы с Данькой и Любка с Шуркой, еще две. Выходим в коридор и сворачиваем в следующую же дверь. Саша плотно прикрывает ее за собой и обводит помещение взглядом. Мебели тут не много. Только самое необходимое: шкаф, тумбочки, столик с зеркалом, пара стульев и, естественно, здоровенная кровать. Смотрит на нее и воровато отводит глаза. Подношу фигу к самому его носу. Хватит. Дурней нема. Он смеется и как в самый первый раз целует сначала сам кукиш, а после запястье там, где бьется пульс.

— Опять ничего не можешь с собой поделать?

— Не могу, Надь…

— А я, пожалуй, попробую с собой справиться.

— А надо?

— Единственный вывод, который я для себя вынесла из всей этой истории, таков: от тебя, Саш, нужно держаться как можно дальше. Целей будешь. И физически, и душевно.

Отступает, опуская руки.

— Все так. Тут ты абсолютно права. Не надо было мне приезжать. И сегодня. И все предыдущие разы…

Уточняю:

— Два раза.

— Три.

— Первый, когда ты меня из сугроба вынимал, не в счет.

— Почему?

— Это была случайность.

— В этом мире нет ничего случайного.

— Ты фаталист?

— Да нет. Прагматик.

— Больше тебя не пытались травить или отстреливать?

— Пока нет.

— Ты хоть понимаешь, что вокруг тебя происходит?

— Кажется, начинаю понимать. Но полной уверенности нет. И главное, нет никаких доказательств.

— Это… политика?

Усмехается криво.

— Скорее экономика. И хватит. Не за тем я сюда ехал. Сбежал через окно в сортире, как заяц петлял, чтобы от погони уйти и все такое прочее…

— Правда что ли через окно?..

— Ага. Лучше ничего не придумал. Я ведь, черт побери, не Джеймс Бонд, а просто чиновник. В очках вон…

Сдергивает их с носа и с отвращением осматривает. Как у любого человека, который давно и постоянно носит очки — на переносице привычные отметины. Массирует их, зажмурив глаза.

— Почему не сделаешь себе линзы?

— Я в очках интеллигентом выгляжу.

Смеюсь.

— А на самом деле?

— На самом деле хам, наглец и потомственный гегемон. Папа на заводе всю жизнь проработал. Токарем. А мама — в милиции. Участковым. Боялись ее все, как черт ладана.

— И ты?

— И я.

Опять смеется. И даже как-то светлеет от этих воспоминаний.

— Они живы?

— Что? Да. Оба уже на пенсии, но держатся молодцом. Купил им дом хороший на Волге. Так они оттуда и не вылезают. У отца там пасека, куры свои, корова. У мамы огород, парники. Мясо не покупают. Отец летом прикармливает кабанчиков — посеял на просеке траву всякую, которую они любят, какую-то еще жрачку им готовит и возит. Они привыкают в определенное время туда приходить. А ближе к зиме мама берет в руки карабин… И все. Холодильник промышленный полон. До следующей осени как раз хватает. Очень гордятся тем, что живут на полном самообеспечении. В магазин только за хлебом ходят и за сахаром.

— А за водочкой?

Грозит пальцем.

— А самогон на что?

Смеюсь, а потом грустнею. Мои-то родители умерли уже давно. Ушли друг за другом. Сначала мама прибралась. А папа — вроде и здоровый был мужик, — сразу после этого хиреть начал. Через два года и его не стало… Так что нет у моего Даньки дедушки и бабушки. То есть — вот они, имеются. И ему с ними, наверно, в этом доме над Волгой летом было бы очень хорошо… От этих мыслей как-то размякаю. Сашка, сволочь, тут же чувствует это, снова подступает ближе, обнимает, притягивая к себе…