Полнолуние для магистра (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна. Страница 69

Элайдже Диккенсу неслыханно повезло.

Впрочем, правильнее было бы сказать, что сэру Магнусу он обязан своим спасением лишь наполовину; оставшаяся часть заслуги принадлежит ему самому. Профессор собственными руками — и в буквальном, и в переносном смысле — подготовил своё спасение. Посещая вместе со своими младшими отпрысками лекции по началам магического целительства, он не так давно, сугубо в исследовательских целях, предложил мальчикам использовать его самого в качестве ученого пособия при установлении магической защиты. Сперва близнецы сплели вокруг отца защитный кокон, потом по очереди пытались пробить его всеми, известными на тот момент, способами, в том числе и гипнотическим воздействием, в котором, правда, не особо были сильны. А после эксперимента решили оставить сие плетение хотя бы на неделю, посмотреть, как быстро оно развеется. И напрочь о нём забыли: мальчики по легкомыслию, их отец — из-за потрясающей рассеянности. Не будь этого защитного слоя в ауре — Элайджа Диккенс перерезал бы себе горло, не задумываясь, в считанные секунды после того, как ужасный посетитель покинул его кабинет. Но профессор сопротивлялся до последнего. Сперва недоумевал: что за дикое желание пришло ему в голову? Боролся, гнал его прочь… Разумеется, силы были неравны: железная воля неизвестного (пока что) мага, появившегося под личиной старого друга против ослабевших с временем чар юнцов. Но несколько минут борьбы спасли профессору жизнь, позволив продержаться до прихода сестры Эмилии.

Сейчас он безмятежно спал, погружённый в здоровый сон.

Сэр Магнус и Захария Эрдман коротали вечер у камина в гостиной. Миссис Диккенс умоляла не оставлять супруга без присмотра, хотя бы в эту ночь, и оба целителя — и маг, и не-маг — сочли её просьбу разумной. Поделили часы ночного дежурства, заставили утомлённую женщину немного поесть, да и сами отдали должное позднему обеду. И теперь вполголоса обсуждали происшедшее, как явно уникальный случай в практике обоих профессионалов — и опытного, и начинающего. Девушки-горничные на цыпочках расставляли свечи в тяжёлых и вычурных канделябрах Тюдоровской эпохи, и от их лёгких движений колыхались две дюжины загоревшихся огоньков, отражаясь в бронзовых завитках, в потемневших окнах, в графине и бокалах со старым добрым шерри. Молодой Захария Эрдман всё ещё не мог поверить, что запросто беседует с живой легендой, и был счастлив. Одно только его огорчало: чувство вины перед девушкой, вверенной его заботам, но невольно оставленной, хоть и во имя исполнения врачебного долга. Впервые юный гений задумался о том, что героическое и горестное могут идти рука об руку, что, возможно, в долгой-предолгой жизни его на каждом шагу будут подстерегать выборы, сходные с сегодняшним; и как знать, хватит ли у него ума и мужества каждый раз поступать и по совести, и по чести?

А ещё он впервые в жизни порадовался тому, что, в сущности, он ведь тоже джентльмен, и как этот напыщенный, хоть и невероятно могучий Великий Магистр, и как сотни будущих поклонников леди Ангелики, которые наверняка закружатся вокруг, стоит ей появиться в свете. Что ж, эсквайр — хоть и незначительный, почти номинальный титул, но всё же титул. И даёт определённые надежды на будущее. Да.

…А сама леди Ангелика, ничего не зная о чьих-то робких и пока ещё неясных планах, дремала за письменным столом в гостевой комнате, уронив голову на стопку старых тетрадей. Волнения и тревоги сегодняшнего дня, наконец, подкосили её, и, не одолев и первой страницы дедовских записей, она сомкнула глаза с мыслью: «Только на минуточку…»

Ей снилось, что они опять в карете с Магистром, и снова он держит её за руку, молча, время от времени пожимая ей пальцы. Так странно и в то же время трогательно: не мальчик уже, вроде бы, пора юношеской робости давным-давно для него прошла, а вот поди ж ты… В реальности они так и проехали весь путь от портала до профессорского дома, не сказав друг другу ни слова. Но сейчас… Магистр всё-таки заговорил.

— Вам и в самом деле безразлично, сколько мне лет?

— Какая мне разница? — живо отозвалась она. — Мне гораздо важнее, каков вы как человек. И потом, я же видела вас другим, я помню, каким вы можете быть…

Он нехотя отпустил её руку. Прикрыл веки, словно собираясь с мыслями. И взглянул прямо в глаза:

— А что, если именно сейчас я таков, каков на самом деле? Гораздо старше вас? И лет через десять превращусь в дряхлую развалину, в то время, когда вы только расцветёте?

Она лишь укоризненно покачала головой.

— Вы никогда не станете развалиной. Вы… другой, совершенно другой. Вас не коснётся время. Не знаю, как объяснить… Я вижу вас словно не глазами, а чувствами. Это так странно: мы едва знакомы, но отчего-то вы стали мне так же дороги, как мой брат. Спасибо судьбе, скроухам, Ангелике — всем, из-за кого мы встретились. Вы можете говорить, что хотите, но я на всю жизнь запомню и Рихарда Нэша, и Ричарда Уэллса. Для меня это один человек, единственный.

Он склоняется к её руке.

— Моя дорогая… и единственная мисс Лика…

Продолжает, не поднимая головы:

— Ведь и я вижу вас не глазами, вижу другой. Вы удивительно схожи с этой милой девочкой, но вы иная, старше, мудрее… Видит Бог, я не вправе задавать вам подобные вопросы, но всё же спрошу: вам… обязательно возвращаться?

Там, во сне, он без своего щегольского цилиндра, поэтому Лика нежно касается его густых каштановых кудрей, с грустью отмечая проблески седины.

— А как же Ангелика? Ей нужно куда-то вернуться, она не виновата, то кто-то рил отнять у неё нормальную жизнь! И как же мой брат, который ждёт? и моё тело, которое добрые птицы обещали сохранять в стазисе? Я не могу никого подвести, не имею права!

Он прерывает с горечью:

— А как же я?

Глава 20

Ричард Уэллс машинально провёл ладонью по гладкой раме французского окна, выходящего на узкий балкон. Привычно отметил покалывание защитных и заглушающих звуки плетений — работают, в порядке — скользнул взглядом по макушкам деревьев вдалеке. Здесь, с этой стороны Букингемского дворца, окна выходили на большую лужайку сада, обрамлённую древними шелковицами, посаженными ещё при Якове Первом. На фоне свежей майской листвы молодых соседей эти тутовые деревья смотрелись некрасивыми сухими остовами, этакими скелетами. Весна прочно утвердилась на земле; но тутам-старикам с каждым годом становилось всё труднее просыпаться и исторгать из себя новые побеги.

— Как здоровье Его Величества? — бросил Магистр куда-то в пространство за спиной.

Оглядываться на хозяина кабинета не хотелось. Видеть тучного, страдающего одышкой и сердечной слабостью принца-регента не хотелось. Думать о старости, как таковой, о том, что, рано или поздно и ему придётся вот так… окончательно и уже бесповоротно не просто надеть личину Ричарда Уэллса, а слиться с ней навсегда… не хотелось.

Ему тридцать четыре. Пыхтящему от малейших усилий принцу-регенту, которому порой из-за болей в пояснице трудно нагнуться за кочергой, дабы самому, по монаршему капризу, поворошить угли в камине, было почти столько же, но выглядел он на все пятьдесят. Не из-за нездоровой полноты, которая часто делает людей старше с виду, нет; Георг Август Фредерик не просто казался пожилым, усталым от жизни человеком, он и впрямь был таким. Дар, запертый с юных лет, медленно сжигал его изнутри, старя раньше времени. Так, как он выглядел, по идее, должен был выглядеть сейчас его отец, пятидесятичетырёхлетний Георг Второй. Но, вынужденный, как и племянник, скрывать одарённость, безумный король превратился ныне в дряхлую развалину. При взгляде на него трудно было поверить, что эти ходячие мощи — всё, что осталось от когда-то статного и величественного мужа, от Государя, изменившего историю и карту мира. Жизнь ещё теплилась в нём, но каким-то чудом.

Во времена рождения и юности Георга Второго наличие магического дара считалось непростительным пороком даже для захудалого аристократа; что уж говорить о наследнике престола! Королевской семье удалось неимоверными усилиями сохранить постыдную тайну и заблокировать способности единственного сына. Последствия этого насилия над Даром проявились не сразу. Много лет спустя запертая магия отомстила своему хозяину преждевременной старостью и безумием. Пожалуй, целители из Ордена Змеи и Чаши могли бы попытаться если не повернуть вспять, то хотя бы замедлить эти разрушительные процессы: к тому времени Договор содружества был подписан, маги трудились открыто и на благо государства, но… В один из редких моментов просветления Его Величество запретил себя исцелять. Поклявшись однажды родителям, что до конца дней своих останется обычным человеком, он считал себя не вправе нарушить слово. К тому же, клятва была принесена в храме, с соблюдением ритуала привязки к благополучию отечества; нарушение её грозило множеством бедствий для Британии. Жертвовать судьбой всего народа ради исцеления единственного немощного старика, пусть и короля, Георг Второй не мог позволить.