Жёлтая магнолия (СИ) - Зелинская Ляна. Страница 45
Миа даже не заметила, как за её рассказом незаметно пролетело время. Маэстро задавал вопросы, а она отвечала. И когда подали десерт, Миа вдруг поняла, что почти весь вечер говорит о жизни на лодках и цверрских обычаях.
— Простите, кажется, я… увлеклась, — произнесла Миа, глядя на то, как слуга ставит на стол вазу с фруктами.
— Это было довольно любопытно, — ответил маэстро, прикладывая салфетку к губам. — Только мне не даёт покоя один вопрос.
— Какой?
— Если ваша мать не была цверрой по рождению, как и, судя по всему, ваш отец, то откуда тогда у вас цверрский дар предвидения? — маэстро скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.
Его взгляд, пронизывающий и цепкий, казалось, пригвоздил Дамиану к месту. И этот вопрос…
Миа никогда об этом не задумывалась. Гетто служит приютом множеству брошенных детей, да и женщины, которым некуда пойти, частенько становились попрошайками в большой армии гадалок и попрошаек Джакомо. Но настоящий дар Светлейшей достается лишь цверрам по рождению и наследуется по семейным линиям, о которых знает лишь мама Ленара. Так что маэстро прав: в её роду либо должны быть цверры, либо у неё не должно быть дара.
— Не знаю, видимо, бабушка или дедушка были цверрами по рождению, — ответила Миа, посмотрев в окно на тёмный город.
— Хм, монна Росси, боюсь, что это невозможно. Ваш облик говорит о том, что никаких цверров в роду у вас быть не могло. Во всяком случае среди ближайших прямых предков.
— Мой облик? — удивилась Миа. — А он-то тут при чём?
— Новейшие исследования говорят о том, что такие волосы и такие глаза, как у вас, не могут принадлежать потомку цверров. Светлый цвет глаз наследуется от родителей. От обоих родителей, которые оба должны иметь такой же облик. Видите ли, с научной точки зрения у двух голубоглазых родителей не может быть кареглазого ребёнка. Равно как и у двух блондинов брюнета. Точно так же и у рыжих. А уж всё вместе… Вы ведь похожи на свою мать? — спросил он мягко.
— Да…
— Тогда выводы делайте сами.
Дамиана смотрела на маэстро и молчала. Если она совсем, даже на капельку не цверра, но при этом у неё есть дар. Как это вообще возможно?
Она вспомнила слова мамы Ленары и они вдруг обрели совсем иной смысл.
«Карты тебе и правда выпали плохие. Но, видно, от судьбы не уйдёшь, хоть твоя мать и пыталась тебя у неё выкупить. Всем пожертвовала…»
Всем пожертвовала? А чем «всем»?
Насколько Дамиана помнила, в гетто они жили не хуже всех, а в чём-то даже и лучше, но ничего такого, чем можно пожертвовать у них не было. Да и чем именно может пожертвовать цверра? Лодкой? Юбкой? Местом на рива дель Боккаро?
— А откуда у вашей матери взялись деньги на лавку? — спросил маэстро негромко. — И на обучение в пансионе?
Миа вздрогнула, этот вопрос вывел её из задумчивости.
— Она копила… всё время. Она постоянно гадала патрициям, — коротко ответила Миа, — и они были щедры.
— И ей так много платили за простую наблюдательность? Или у неё тоже был дар, как и у вас?
— Э-э-э…
Их взгляды упёрлись друг в друга и, хотя лицо маэстро и было бесстрастным, но кажется Миа уже научилась кое-что различать в этой бесстрастности.
«Я ведь вас подловил, монна Росси? Верно?»
Она пожала плечом, но, прежде чем успела придумать внятную ложь, маэстро отложил салфетку, и встал, со словами:
— Спасибо за ужин, монна Росси. Завтра мы поймаем доктора-убийцу и расстанемся. Надеюсь, вы будете довольны.
И Миа тоже встала, не зная, что и сказать. То, как он оборвал разговор, его внезапная вежливость, и те мысли, на которые натолкнули его вопросы — всё смешалось в голове. Она взяла из вазы с фруктами яблоко и молча направилась к двери.
— Доброй ночи, монна Росси, — услышала она за спиной и обернулась. — Лука вас проводит. Завтрак в восемь.
— Доброй ночи…
Маэстро остался стоять у перил, рассматривая темноту лагуны. На Дамиану он даже не взглянул.
Глава 13. Божественное провидение
Она ушла, а Райнере остался стоять, глядя на пятна фонарей, растянувшиеся бусинами вдоль русла Гранд-канала.
Сегодня был очень длинный и очень странный день. День, заставивший сомневаться в аксиомах, на которых до этого момента держался весь его мир. Наука наукой, но как объяснить всё это? Как объяснить то, что видит эта девушка?
В их первую встречу он был уверен, что она шарлатанка. А теперь, хотя он всё ещё и пытался чем-нибудь подпитать эту уверенность, делать это становилось всё труднее и труднее. И даже не потому, что все её предсказания, нашли подтверждение в фактах и уликах. А потому, что азарт доказать то, что она шарлатанка, в нём внезапно сменился, азартом исследователя, и желание непременно узнать, как она это делает, перевесило всё остальное. Но тем самым он вынужден был признать, что верит в её предвидение. И это, конечно был удар по его самолюбию.
Райнере наблюдал за ней сегодня весь день, начиная с того момента, как сикарио нашли её на рива дель Боккаро, сидящую прямо на бутовом камне с колодой неизменных карт. Он стоял у стены и наблюдал за тем, как ловко играют с ними её пальцы, как движутся они: красиво и виртуозно, словно дирижируют чьими-то жизнями. Он смотрел, как люди внимают её рассказу, как верят тому, что она говорит и сам не мог оторвать взгляда, заворожённый этой картиной.
И в ему нестерпимо захотелось взять альбом и карандаш и запечатлеть эту картину. Складки юбки, рассыпавшиеся вокруг её ног, браслеты на тонких запястьях, эти ловкие пальцы, красный тюрбан… Он вспомнил, как в юности сидел на мосту и рисовал прачек, стирающих бельё в канале или пальцы контарины, нанизывающей бисер на шёлковую нить…
Сколько лет он не рисовал по велению души? Кажется двенадцать. Мёртвые бабочки не в счёт. То была всего лишь работа.
А вот когда он стоял на рива дель Боккаро и смотрел на её руки с картами, в нём зародилось какое-то необъяснимое предвкушение, растекающееся внутри горячим пряным мёдом, от которого трепетали ноздри и пальцы хотели только одного — творить. Бросить всё, сесть рядом с ней на набережной и рисовать…
И это ощущение было сродни опиумному дурману, если не сильнее, и желание удержать его, погрузиться с головой забыв о времени и не отпускать, заставило сделать знак Пабло, чтобы он подошёл к гадалке.
Зачем он так упорно её искал? Наверное, чтобы проверить её видения… Или чтобы убедиться в достоверности улик… А может быть чтобы снова взять в руки карандаш?
Но она исчезла, и он перерыл всю рива дель Карбон, все злачные места сестьеры Пескерия, и даже заплатил ренту за её лавку, чтобы иметь ниточку, которая всё равно приведёт её к нему.
И когда она бросилась бежать… как он только сам за ней не погнался? В тот момент его посетила смешная мысль, что, чёрт побери, вот она — его Муза и он не даст сбежать ей просто так! Муза из цверрского гетто в красной юбке с оборками и вспыльчивым характером. Кто бы мог подумать…
И пока монна Джованна приводила беглянку в порядок, он дал волю своей слабости — взял карандаш и нарисовал её сидящей на рива дель Боккаро. А потом, торопливо захлопнув альбом, засунул его на верхнюю полку между книгами по генеалогии альбицийских домов и химическим справочником, как будто сделал что-то постыдное. Он очень надеялся, что на этом его душа успокоится.
Но вот она вошла, в другом облике: в зелёном платье и с аккуратной причёской, сцепив пальцы и скромно остановившись у двери, и Райнере подумал, что кажется, зря он убрал альбом. И он даже разозлился в этот момент. На неё. На себя. На то, что думает не о расследовании, а о том, как мягко ложится свет на волны её волос. И что эта показная скромность и неброское платье не могут погасить задорный блеск в её глазах, в которых, словно огни святого Эльма, пляшут озорные бесенята. Он окинул её взглядом, запечатлев в памяти каждую деталь и уставился в какую-то книгу, раздражённо переворачивая страницы.