Жрица богини Маар (СИ) - Булгакова Ольга Анатольевна. Страница 25

Решено, пишу заказ. Перо по бумаге легко скользит, чернила новые, хорошие, пахнут терпко. Растение должно быть здоровым, крепким. Верблюжьей колючкой никого не вылечить, силы в ней нет, только колкость одна.

Тарийцы хорошо лечат тарийцев. Такие же жесткие и грубые, как их травы. Господин Квиринг это тоже понимает, потому меня нанял, а не местного лекаря.

С пера падает большая капля чернил, клякса по листу растекается, перекрывает написанное. Нет, есть, конечно, исключения. Бобышка вообще почти вся из воды состоит. Если в руке сжать, из кулака так и течет.

Нужно приготовить… микстуру. Давно пора. Давно…

Этот рецепт нигде не записан, но я его помню. Хорошо помню, будто последний раз такое зелье вчера готовил. Главное, не поддаться искушению попробовать. Аромат теплый, ласковый, прямо манит варево отведать. Это к лучшему, никто же не подумает, что яд пахнет так привлекательно.

Рассказал госпоже Ильде, что это для укрепления сил. Чтобы жару переносить легче было. Она поверила. Сама приняла и ребенку своими руками дала.

Яд подействовал. Мальчик быстро умер, а женщине помочь пришлось. Жаль, что неверно рассчитал зелье. Стыдно прям. С моим-то опытом и так ошибиться. Хорошо, догадался хоть средство до последнего часа не выливать. Просто начерпал еще, заставил выпить. К утру и ее не стало.

Пока решали, пускать имперских стражей не пускать, я все следы убрал. Котлы вымыл, порядок навел. Осталось самое простое: огорчение изображать. С этим я уж как-нибудь да справлюсь.

Имперских стражей не зря боятся. Серьезные люди. У них и лекарь свой есть, оказывается. И не выскочка начинающий, а опытный, вдумчивый, прилипчивый, как репей. Мои ответы ему не понравились. Это я потом понял, когда за меня стражи взялись. Допросы каждый день, все травы мои переворошили. Да что там травы, всю жизнь мою с ног на голову поставили!

Говорят о ритуале… Этот дикий обычай… Великий Альмих! Прошу, не допусти! Надоумь господина Далибора, пусть откупит меня. Пусть чем угодно откупит! Нельзя, чтоб душа моя в кристалл попала! Нельзя!

Меня наполняет знакомая жажда. Желание обладать душой убийцы, наказать его за преступление. Хочу насытить золотую птицу, себя. Хочу напоить кристалл, отдать ему то, что его по праву. Я поднимаю руку, тянусь к обнаженной груди лекаря.

Но птица не касается клювом кожи.

В этот раз моя жажда не столь сильна, как обычно. Сомнение, холодное и отрезвляющее, останавливает меня. Впервые за два года чувствую, что птица не только управляет мной, но и прислушивается ко мне.

Он виноват, это я вижу четко. Он не раскаивается в содеянном. Это я тоже чувствую. Он вообще относится к убийствам, как к чему-то… незначимому, не вызывающему отклика в душе. Две смерти никак не трогают его. И это я тоже отчетливо вижу. Единственное, чего я не знаю, единственное, чего не ощущаю, так это причину. Того, что толкнуло его, что заставило пойти на убийство.

Я всматриваюсь, пытаюсь понять. Мужчина, преклонивший колени, распахнувший рубашку, смотрит на меня с надеждой. Она странно созвучна моей, и я пытаюсь найти ей оправдание.

Мое сердце бьется болезненно и гулко — я отдаю силу. Отдаю золотой птице, яркому сиянию ритуальных камней, тонкой паутине света. Она вырывается из клюва птицы, оплетает безмолвного и неподвижно стоящего передо мной человека. Я не могу решить сейчас, но и отпустить его не могу. Он изменится, а это нельзя позволить.

Золотые нити вокруг него становятся толще, оплетают коконом. Но я слабею, чувствую, как дрожат колени, а работа далека от завершения. Моей птице на помощь приходят ясноглазые змеи. Вздохнув с облегчением, я делю судьбу заклинания с ними и легкими бабочками, поспешившими ко мне.

Сарех сидит передо мной, скрестив руки на груди, уронив на нее голову. Он — золоченая статуя и останется ею семь дней. Недели мне должно хватить, чтобы принять решение.

Золотое сияние меркнет, ритуальные камни становятся тусклыми. Я словно вынырнула из тяжелого сна. Пол под ногами ходит ходуном, меня мутит от слабости, отвратительно дрожат руки. Абира лежит слева от меня без сознания, браслет на ее руке кажется бездарной подделкой. Бледный и темный. Гарима справа едва стоит на ногах, из носа течет кровь, но у Доверенной нет сил ее стирать. Она поражена, но не напугана.

— Что это было, сестра? — едва различимо спрашивает она.

Я не могу ответить. Отворачиваюсь, долго гляжу на свою птицу, все еще указывающую клювом на преступника. Она кажется довольной. Посмотрев поверх золотой головы сареха, встречаюсь взглядом с Императором. Он потрясен, растерян. Смешению его чувств трудно найти достаточно емкие слова.

Я не смотрю на других, их мысли и без того захлестывают меня. Люди так же ошеломлены случившимся, но все молчат.

Поманив рукой прислужницу, я велела ей подать шкатулки для браслетов. Потускневшая птица казалась невероятно тяжелой для такого изящного украшения, и я рассталась с ней с облегчением. Гарима в изнеможении села на пол рядом с кристаллом. Бледная Доверенная выглядела скверно, мне все казалось, она с минуты на минуту потеряет сознание. Но ей хватило сил снять ритуальный браслет и даже приказать одному из воинов отнести Абиру в спальню.

Эти слова сломили лед оцепенения. Присутствовавшие в Храме люди словно ожили, стали шушукаться, зашевелились. Император сам подошел к нам, тихо спросил, не нужно ли прислать лекаря. Я поблагодарила Повелителя за заботу и приняла предложение. О позолоченной статуе, которой стал преступник, Император вопроса не задал. Как и об исходе ритуала. А еще я отчетливо слышала, что Правитель запретил послам обременять жриц расспросами. Он с уверенностью, которой мне тогда так недоставало, сказал чужеземцам, что в ближайшее время все разъяснится, а они получат все необходимые ответы.

Я шла за Гаримой, тяжело опирающейся на руку одного из храмовых воинов. Оглянувшись, увидела, как прислужницы встали рядом с золотой статуей, будто защищая ее от взглядов любопытных. Заметила Императора, говорившего с господином Мирсом. Обратила внимание на господина Квиринга. Вдовец стоял недалеко от отравителя, и мне казалось, даркези вот-вот разрыдается. Посол сарехов тоже не казался радостным. Он хмурился, недовольно смотрел то на кристалл, то мне вслед, но взгляда в глаза избегал. Сына лекаря Снурава я в толпе не увидела.

Императорский лекарь осмотрел Абиру, заверил, что причин для беспокойства нет. Здоровье Гаримы тоже было вне опасности, несмотря на предобморочное состояние. Лекарь предложил ей и мне снотворную микстуру, но после пережитых воспоминаний отравителя я и помыслить не могла, что приму хоть какое-то снадобье. Доверенная не была столь предубеждена, и уже через полчаса я оказалась единственной бодрствующей жрицей в Ратави.

Голова гудела, мысли медленно сменяли одна другую, но я упрямо в подробностях записывала то, что увидела во время ритуала. Перечислила все составляющие яда, все растения, которые упомянул в заказе лекарь Снурав, особое внимание уделила тем людям, на помощь которых рассчитывал обвиняемый. Все надеялась, это хоть как-то приблизит меня к отгадке, к ответу на вопрос «Почему?». Я была совершенно уверена в том, что ритуал пошел по такому неожиданному пути исключительно потому, что я не смогла почувствовать причину.

Вздрогнула, когда Гарима коснулась моего плеча. Оказалось, я заснула у нее в спальне. Исписанные листы разметал по комнате ветерок, я чудом не сшибла со стола чернильницу.

— Давай, милая, ты поговоришь со мной откровенно, — серьезно начала Доверенная. Она взяла еще один стул, села рядом.

Под строгим взглядом сердитой сестры я сжалась, не смела посмотреть ей в глаза. Виноватой я себя не чувствовала, пока Гарима не сказала:

— И начни, пожалуй, с синяков. Я уверена, они тоже свою роль сыграли.

Смысла таиться от сестры я теперь не видела. Угрозы сареха меня, по здравому размышлению, больше не пугали, к тому же жизнь его отца находилась в моей власти. Отчего-то меня не покидала уверенность в том, что только я могу вывести преступника из его нынешнего состояния. Поэтому я рассказала Гариме все. Она слушала внимательно, не перебивала, даже смогла совладать с возмущением, которое вызвал у нее поступок сареха. Мои слова о ритуале, о том, что птица прислушивалась ко мне, Гариму насторожили, удивили. В комнате надолго воцарилась тишина. Даже птички в клетке и те молчали.