Жрица богини Маар (СИ) - Булгакова Ольга Анатольевна. Страница 46

— Что ты видишь? — неизвестный голос обеспокоен моим долгим молчанием. Это чувствуется, хоть звучит он по-прежнему ровно и уверено.

Я описываю здание и, повернувшись к нему спиной, продолжаю:

— Большой двор вымощен плиткой, вокруг высокий забор. Здесь холодно, недавно был дождь.

— Где тот, кого ты ищешь?

— Он в доме, — отвечаю убежденно, вновь смотрю на здание и показываю на окна в правом крыле.

— Иди туда, — велит голос.

Я прохожу мимо живых тарийских воинов. Имперцы вход охраняют, но меня не видят. Забавно. Широкие коридоры и лестницы сменяют друг друга. Я поднимаюсь на верхний этаж и подхожу к украшенной золотом двери. Рядом с ней слуга. Это мои покои, обставленные точно так, как я люблю. Золотистые занавеси на окнах, мягкие диваны, пухлые кресла, которые обнимают уютом, когда в них садишься. Спальня, сделанная так, как удобно, как привычно. Еще не открыв двери, знаю, что увижу, и радуюсь избавлению от необходимости следить за выражением лица.

Общение с вельможами даркези далось мне этим вечером нелегко. Я так и не понял, почему они столь настойчиво зазывали меня в Арнис. Торговые дела мы все обсудили еще месяц назад во время их визита в Семигорье. С тех пор ровным счетом ничего не изменилось, хоть господа и пытались представить это иначе.

Масен склоняется в приветствии, распахивает дверь. Я вхожу в комнату и первым делом снимаю кольцо наместника и тяжелую золотую цепь с пятью круглыми бляшками. Пусть на них изображены гербы подвластных мне крупнейших городов, сейчас этот символ видится обузой, бременем. Положив украшения на ближайший комод, встречаюсь взглядом с собственным отражением. Тени у глаз, седина на висках. Из-за освещения, надеюсь, что из-за него, морщины на лбу и у рта кажутся слишком глубокими для моего возраста. Мне ведь всего сорок два.

Динея идет следом. Я слышу, как она в коридоре разговаривает с кухаркой, дает распоряжения о завтраке. Мне повезло с женой. Кто бы мог подумать, что политический брак будет таким удачным. Да, Динея не красавица, и это, пожалуй, ее единственный недостаток. Она умна, осторожна, наблюдательна и может даже из болтовни с женами чиновников вынести что-то полезное.

— Доброй ночи, госпожа, — почтительно прощается кухарка. Тихо затворяется дверь, мы с женой остаемся одни.

Динея кажется уставшей и бледной. Я протягиваю ей руку. Жена улыбается, на щеках появляются ямочки. У нее теплые пальцы, а объятия нежно пахнут нарциссом. Коснувшись лбом ее уложенных в сложную прическу волос, говорю тихо:

— Они тебя утомили.

Она чуть отстраняется, встречается со мной взглядом и, легко касаясь ладонью шеи, целует в губы. Так нежно и одновременно страстно меня кроме нее никто не целовал. В такие минуты я думаю, что она меня любит, что всегда любила. Но мы никогда не говорим о чувствах. Просто оба знаем, что наш брак давно уже больше, чем политический. А в моменты, подобные этому, мне стыдно, что не ценил Динею в первые годы брака.

Мы расстаемся ненадолго. Нужно приготовиться ко сну, но все мои мысли о прошедшем приеме. Поведение вельмож было неуловимо странным. Они казались взволнованными, хотя поводов для тревоги я не видел. Ничто не угрожало торговым соглашениям или договорам, новых распоряжений от короля не было. Нет, я решительно не понимаю, почему меня так настойчиво приглашали в Арнис.

Я отпускаю слугу, слышу, как жена на пороге своей комнаты разговаривает со служанкой. Забираюсь под одеяло и жду. Динея появляется через несколько минут, гасит лампы и тоже ложится. Мы засыпаем, обнявшись.

Внезапная боль за грудиной так сильна, что почти не могу дышать. Сводит челюсти, будто выламывает их. Борюсь за каждый вдох и знаю, что смерть рядом… На глаза наворачиваются слезы.

— Что с тобой? — Динея наклоняется надо мной. Она напугана, из косы выбились пряди.

Мне так больно, что даже не могу ответить. Только вцепляюсь в ее руку. Жена отворачивается, хватает что-то с прикроватного столика. Звенит колокольчик. По-моему, проходит вечность, прежде чем открывается дверь. Слуга. Верный Масен. Он не подведет.

— Зови лекаря! — твердо приказывает Динея. — Принцу плохо!

Масен не задает вопросов, «Да, госпожа» доносится уже из другой комнаты. Слышу, как он бежит, как распахивает дверь в коридор.

— Торонк, — Динея поворачивается ко мне.

Она плачет, мне ее жаль. Мне за нее страшно. Она не справится одна без меня в чужой стране.

— Лекарь сейчас будет, — у нее горячая ладонь.

Мои пальцы ледяные, онемевшие, дрожат.

— Покажи хоть, где болит.

С трудом поднимаю левую руку, кладу ее на грудь.

— Великие Супруги, — бормочет она.

— Боюсь, это сердце, милая, — шепчу я.

Боль становится сильней, кажется, что руку выдирают из сустава. Мне холодно.

Держусь за Динею из последних сил. Так, будто от нее зависит моя жизнь. Ее черты смазываются, голос доносится словно издалека, я не чувствую ее ладони, которые только что были обжигающе горячими.

Я умираю…

Кто-то кричит "Лаисса". Смутно вспоминаю, что это мое имя. Крик надрывный, той женщине страшно, но голос не узнаю. Кто-то хлещет меня по щекам. С трудом разлепляю веки и вижу лежащего на постели еще нестарого мужчину. Он мертв. У него на груди плачет, заходится рыданиями женщина. Все кажется тусклым, сероватым. Будто смотрю через плотную ткань.

— Лаисса! — голос требовательный, тон приказной. — Теперь ты дома. Думай о доме.

— У меня нет дома.

Этот ответ правдив. Он ранит. Из-за него снова саднит в груди, и я завидую умершему. Динея его всегда любила, последние годы и он любил ее. Они были друг другу домом. У меня такого нет и никогда не будет. Хочется, чтобы серый туман поглотил меня. Там не пусто и не страшно. Там, кажется, есть то, что мне нужно…

— Лаисса! — снова зовет голос.

Я отмахиваюсь от него.

— Представь, что ты в Ратави, — незнакомый голос чувствует, что я ускользаю от него, дрожит от напряжения. — Думай о своей комнате, о книгах, о большой кровати, пестрых подушках. О фарфоровых статуэтках…

Голос называет предметы, и в тусклой пустоте перед глазами вспыхивают образы. Картина будто собирается по кусочкам, и вот я вижу свою спальню. Она пуста, тонкая струйка дыма поднимается от курильницы.

— Здесь пахнет ванилью, — с нажимом подсказывает голос. — Подойди к курильнице!

Я слушаюсь, приближаюсь к металлической подставке, склоняюсь над яшмовой коробочкой. Из дырочек в крышке поднимается дымок. Он и в самом деле пахнет ванилью.

— Ляг на кровать, — велит голос.

Выполняю приказ бездумно, безразлично.

— Рассказывай, где ты была, что видела, — требует неизвестный, и я снова подчиняюсь.

Говорю о доме, о непонятном приеме и переглядываниях незнакомых мне мужчин-чужеземцев, о женщине. Боль за грудиной снова настигает меня. Она глуше, чем прежде, но такая же удушающая. Лицо немеет, рука отнимается, по щеке скользит слеза, щекотно. Говорить не могу, перед глазами снова тусклая комната, женщина, рыдающая на груди мертвеца.

— Лаисса! — кажется, кричащая в ужасе. — Лаисса, очнись!

Меня трясут за плечи, но я не могу вынырнуть из видения. Удар по щеке, еще один.

С усилием стряхиваю с себя жуткий сон, открываю глаза. Надо мной склонилась Гарима. Бледная, перепуганная. Я подскакиваю на постели и вцепляюсь в сестру обеими руками.

— Хвала Супругам! — стискивая меня в объятиях, повторяет Гарима.

Я плачу, но могу, наконец, дышать полной грудью — боль ушла.

Прошло много времени, прежде чем я успокоилась. Гарима обнимала меня и легко покачивалась из стороны в сторону, убаюкивала, как маленькую.

— Госпожа, — тихо и робко произнес мужской голос.

Я вздрогнула и повернулась к императорскому лекарю.

— Мне нужно вас осмотреть, — прозвучало так, будто сам не был уверен, спрашивает он или настаивает.

— Если это так нужно, — я неохотно высвободилась из рук сестры.

— Вы держались за сердце, — извиняющимся тоном продолжал лекарь. — Как вы себя чувствуете?