Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 52

— Я вспомнил, где видел тебя, Эмери тир-Кормак, — невпопад проронил Хаген. — В храме Эрлинга, именуемом Гримхёрг. Я тогда жил очень далеко и вовсе не так, как нынче. То случилось в канун Йолля. Я проходил посвящение. Многое тогда явилось мне, что после сбылось, но вот чего там не было, так это моей службы при дворе Ан-Мойров с Вароха. Вынужден отказать.

— Из-за видения? — изумился Риад.

— Из-за видения, — зло рассмеялся Хаген, и отшатнулся рыжий вождь, и вскинулся Килеан, почуяв насмешку, и Эмери поднесла пальцы к губам. И на глазах её мерцали слёзы.

— Из-за видения, — продолжал викинг, пересиливая ледяной поток хохота, не чуя ни стыда, ни боли. — Мне только что явилось видение, добрый мой конунг! Видел я тучи над Тир Бриан, видел я воронов и волков, видел я, как вздымались дымы над руинами твоих залов, как хищники терзали твоих людей, как ветер мёл пепел по твоей земле! И всё это случилось по моей вине. И я ни на миг не раскаялся. Ведь это я принёс тебя в жертву своим устремлениям. И добро бы — тебя одного, Риад конунг. Добро бы…

Трое стояли, как поражённые громом. Не понимали, не верили. Хаген тоже не до конца понимал. Но дорога чайки настойчиво звала его голосом ветра, криками птиц, плеском волн. А прочее не имело значения. Никогда не имело. Хаген криво усмехнулся:

— Прощайте ныне, Ан-Мойры! Надеюсь, ваше проклятие и в самом деле снято, но проверять — нет, то не по мне. Килеан — береги Эмери. Не сбережёшь — я…

Замолк, махнул рукой и пошёл прочь, не оборачиваясь. И никто его не окликнул.

Впоследствии Хаген узнал, что Ан-Мойры получили от Найси и от Золотого Совета щедрое вознаграждение, и стали править на юге Тир Бриан, и даже на Геладах их власть упрочнилась к неудовольствию Сумарлиди ярла. Все утверждали, что проклятие Клайда ан-Дху действительно снято. Хаген на всякий случай решил согласиться с этой мыслью. Как и с тем, что Эмери, его Эмери, статная медновласая красавица, стала хорошей женой Килеану, и тот вроде бы никогда не попрекал её. Едва не сдувал с неё пылинки. Те известия отзывались в сердце викинга тихой радостью и светлой грустью.

— Дурак ты, братец, — скажет позже Торкель Волчонок. — Как дал бы тебе подзатыльник…

— Давай, — согласится Хаген.

— Руку об башку твою медную сломаю… — проворчит Торкель.

Но то будет позже. А пока викинги занимали места на «Свафнире», перебрасывались шутками, работали вёслами да мечтали вслух о том, как теперь заживут. Каждый взял в этом походе добра не меньше чем на четыреста гульденов, а Хродгар с друзьями — и того больше. Викинги возвращались на Север, в суровую родную Страну Заливов, оставляя за бортом разорённую Маг Эри, новых друзей и новых врагов, а на борту — богатую добычу.

И Арнульф Седой был с ними, хоть и не казался счастливым.

А Хаген знал в сердце своём — «Свафнир» ещё причалит к этим берегам. С белым или алым щитом на мачте. Первое было предпочтительнее, но вероятнее — второе.

— Правим на Гелады? — спросил Крак, когда вышли в открытое море.

— Домой, кормчий! — возразил Хродгар. — Домой.

Арнульф просил высадить его в Хединсфьорде. То всех удивило. Во-первых, чего он там, спрашивается, забыл, живёт-то в Гравике, на Эйковом Дворе. Во-вторых, морской король просил. Не приказывал, не требовал. Хродгар хотел было уговорить старика добраться до Гравика вместе, но передумал и сказал править к берегу.

Хаген же сошёл на сушу со своим старым наставником, поддерживая его. Пристали в безлюдном месте. Пожитков у Арнульфа было немного — от доли в добыче он отказался. В пользу родни павших на Маг Курои. Хаген предложил проводить его до ближайшего селения, но Седой покачал головой, грустно усмехаясь. Потом оглядел юношу, прищурился:

— Да, вырос ты, мой щенок! Я знал, что волк вырастет из лемминга, но не думал, что это будет Фенрир [58]. Я горжусь тобой, но это, верно, мало тебя занимает. И вот что ещё. Будешь в Гравике — не навещай меня. Не надо. Не напоминай, каким я был в юности. Сердце не выдержит. Я отпускаю тебя. Не нужна мне ни твоя служба, ни твоя дружба. Да и я тебе больше не пригожусь. Вы мало слушали моих приказов, и часто правильно делали. Только дряхлому старцу от того не легче. Теперь у вас есть громкое имя, чтобы не прикрываться моим. И можешь не беспокоиться, сын Альвара дверга и Хельги Красавицы — эту твою тайну я унесу в могилу. Прощай теперь. Обниматься не будем.

И заковылял к лесу.

Хаген долго стоял и смотрел ему вслед. Потом окликнул:

— Хэй, Седой! Скажи ещё слово!

Арнульф обернулся. Хаген сделал несколько шагов навстречу. Замер, словно натолкнулся на незримую преграду. Лёд стоял стеной в глазах Орлиного Волка.

— Каждый из нас что-то получил в этом походе! Кто — землю, кто — любовь девы, кто — раны, кто — достойную смерть и славу, что смерти не ведает. Я получил кучу золота и книжек. А что досталось тебе, о лучший из наставников?

Арнульф молча показал сломанный меч.

И вот тут Хагену остро захотелось выть. Драть волосы с корнем и биться головой о камни. Жрать землю. Только бы не видеть.

Сломанный меч.

Сломанная судьба.

Сломанная жизнь.

«А я предупреждал тебя», — светилось лаской в глазах Седого.

Хаген не стал выть. Лемминги не воют. Они грызут молча [59].

— Ну? — тихо спросил Хродгар уже на борту. — Как он?

— Плачьте, локланны, — проговорил Хаген, глядя за виднокрай, окутанный туманом, седым, как волосы Арнульфа, — будет вам память, горькая память, память навеки…

И добавил со странной улыбкой:

— Ныне я не боюсь локланнахов, плывущих по нашему морю!

Зимовка на хуторе Лисья Нора

— Друзья добрались до Хлордвика уже глубокой осенью, — рассказывал Гест, а домочадцы Сторвальда бонда слушали, затаив дыхание. Час был поздний, и старуха Астрид посапывала в кресле-качалке, отложив пряжу. Дремала и Герда, и Соль Веснушка сомкнула глаза, держа на руках младенца Флоси. В ногах у неё лежал пушистый Энсейль, водя кисточками на ушах. Соль не спала — просто глаза устали. Но для слуха сказание было усладой. Сказать по чести, в Рэфсхолле давно не бывало гостей, могущих поведать что-либо, кроме соседских пересудов.

— На свадьбу? — уточнила Соль, не размыкая век.

— На свадьбу, — кивнул Гест, печально улыбаясь. — Тяжек и солон был обратный путь. Суровы зимние шторма! У Сотисвэрда на них даже напал кракен, но, как достоверно сказывают, Бьярки разъярился и укусил его за глаз, и морской гад так удивился, что тут же ушёл на глубину. Свадьбу Торкеля и Эрны справили со страшным размахом, и все жутко напились, даже пёс Варф и кот Тролль. Зимовали там же, в Хлордвике, у родичей Торкеля. По весне друзья распустили отряд, потому что не собирались в то лето ни с кем воевать, и отправились на остров Тангбранд — Хродгар хотел проведать своих замужних сестёр и племянников. Ньяла, любовница его, отправилась с ним, и все решили, что к лучшему — ведьма на борту никогда не повредит. Хродгар привёз родным и знакомым дорогие подарки, побаловал и детвору гостинцами, и люди говорили, что богатством сын Хрейдмара превзошёл недоброй памяти Гримкеля Полутролля, а щедростью — и подавно, и никто не мог бы сравниться с Хродгаром ни в расточительности, ни в доблести. Ничего особого там не случилось, кроме того, что друзья убили пятнадцать человек…

— Зачем это? — буркнул Эрик. — Им так уж нравилось убивать?

— И это тоже, — ухмыльнулся Гест. — Но прежде всего — потому, что на них напали полсотни друзей и родных Гримкеля Полутролля. Узнав, что на острове — его убийца, они решили отомстить. Удача повернулась к ним даже не задом — оскаленной волчьей пастью.

— А что Лейф? — спросил юный Скегин.

— А что Лейф? — не понял Гест.