Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген. Страница 21

Ветер. Взмах весла. Скрип кормила. И брызги холодных волн.

— Ты не коснёшься этой девы, — спокойно говорит Хаген. Девушка с роскошными рыжими волосами, с ликом принцессы и взором ведьмы, затравленно съёжилась в углу. Связана. Сквозь лохмотья манит белое тело. Боги, как она прекрасна.

«Если бы только я умел любить», — думает Хаген, и вонзает нож в грудь викингу, что ослушался приказа. Ну, не приказа, доброго совета, — Хагену без разницы. Это птицу с Геладских островов он отпустит на волю. Обязательно отпустит!

А потом будет пить, курить вонючую трубку и говорить в пустоту летней ночи любовные висы. К счастью, никто их не услышит, ибо то будут скверные висы.

Но вот мы идём на восток, в земли сидов и эридов, мы идём не просто так, мы крадёмся по следу Хольгера Вепря, которого распотрошили на Бриановом Поле, которое, впрочем, не скоро назовут Бриановым, лишь когда мы все умрём, а барды станут слагать песни о той славной битве… Но пока — вороны Хравена сына Уве указывают нам путь сквозь туман. Тише, мыши. Что вы так громко пищите. Что вы радуетесь. Разве вы не знаете, что вы уже мертвы?

И крики, и плач, и пожары, и снег в середине лета, и целое лето воины зимы не уйдут из Эйреда. Чтобы Хруд конунг, белый король, за которого ходит Хаген, похвалялся подвигами.

И пожилая, но всё ещё красивая женщина, королева Эйреда, думает пустить в ход свои чары. Трёх мужей она схоронила в борьбе за власть. Никто не мог бы устоять перед ней. Никто! Кроме разве что медноголового советника конунга северян. Удар. Удар. И обольстительная госпожа теперь — жалкая старуха, изуродованная навек, с отбитым лоном, обильно извергающим кровь, но всё ещё живая. Неопасная гадюка. Без зубов. Скорчилась под ногами и даже скулить не может от боли.

— Что ты наделал! — гремит Хродгар хёвдинг. — Ты знаешь, КТО она?!

— Теперь никто, — безмятежно говорит Хаген.

— Теперь она и выкупа не стоит.

— Выкуп я тебе сам за неё заплачу.

Хродгар странно смотрит на побратима, потом говорит:

— Обсудим это.

И смех. И ветер. И серо-зелёные волны. И всё море — в полосатых парусах.

Корабль, вмёрзший во льды. Буран. Убогая хижина на краю земли. Здесь ночь длится полгода. И нет ни дров, ни пищи, ни надежды. И Бьярки сходит с ума, ревёт, как медведь, а ведь он — берсерк, и никто его не угомонит…

А за окном злорадно скалятся тролли.

— Быстрее, Антис, — обернуться, прикрикнуть на упитанного юношу, пожалеть бедную лошадь, пожалеть, что влез в это дело из уважения к его матери, — давай, ходу!

— Но там… — лепечет Антис, у него трясутся щёки от обиды и гнева, — там… они…

— Они мертвы, — викинг жёстко рубит слова, точно серебро на пиру, — ты им ничем не поможешь! Они мертвы ради тебя — не напрасно ли?

Двое скачут на север. Их преследует дюжины полторы головорезов. Ни одной лишней минуты покоя. Только вперёд. По рёбрам гор. По скальным тропам. По руслам тощих рек. Под безжалостно-синим небом, под плащом Эрлинга. Но — камни ли плачут, иль человечье дитя?

— Отродье тролля! — восклицает Антис. — Убей его!

— Экий ты кровожадный, — смеётся Хаген. — Он, верно, потерялся. Повезём его к мамке.

— Ты любитель детей, Хаген? — ехидничает Антис. — Не вы ли, викинги, забавы ради подбрасываете людских младенцев на копья?

— Так то ж людских, — Хаген умиляется сердитой рыжей мордочке, заворачивает карапуза в плащ, — людских младенцев сто на сотню. А это троллёнок. Экий забавный.

И топот копыт. И — тупик. И грохот в горах: тролли не так уж боятся солнца.

Но нет солнца над стольным градом Хлордвиком, над Громовой Бухтой, взятой в осаду волками Эрика Эгильсона, прозванного Волчьей Пастью. Волки воют и грабят округу. Третий месяц подряд. А люди в городе мрут от голода и холода. Прибудет ли по весне подмога?

— Поле боя, — говорит Хаген сам себе, сжимая в зубах стылую трубку. — Поле боли. Поле для игры в тэфли. Какая занятная не-игра… Некуда отступать. Позади — Море. Мы двинем вперёд короля. И ладью на правом краю. Под бой. Но — под защитой советника. Вот так. SkАk ok mАt.

— Знаешь, чем игра в тэфли отличается от игры престолов? — спрашивает красавчик Олаф, чародей Олаф, Олаф Падающий Молот. Ученик Видрира Синего из Золотого Совета. Совет одобрит того короля, кто устоит завтра на поле.

«— Я ненавижу твоё красивое лицо, Олаф», — хочет сказать Хаген, но говорит иное:

— Ну и чем же?

— Отсутствием правил. Люди — не фигурки из моржового зуба. Уверен, что выстоишь?

— Мы, ублюдки, народ стойкий. Сам, верно, знаешь.

И ветер. И буря. И натиск. И кровавый дождь. И ливень Эрлинга. И гневный рык Тэора. И побратимы, которые падают. Умирают. Но — держатся.

А потом — багровый туман в глазах.

Рагнарёк. Наш Рагнарёк.

И — праведный суд.

— Что ты хочешь увидеть перед смертью? — спрашивает тот, кто был Хагеном.

— Море, — спокойно говорит тот, кто остался Волчьей Пастью, пусть и без зубов.

— Ты больше не увидишь Моря. Приступай, мастер Кернах…

Крики воронов. Хравен Увесон потом весьма жалел Эрика, что странно для него.

Но Хаген ничему не удивится в разрушенном мире.

— Мы принесли в жертву целый мир, и теперь нам нет в нём места. Нет, я не останусь. Прости.

Гнев короля? Нет. Лишь печаль.

— Я люблю тебя, Асгерд Сольвейг. Ты будешь меня ждать?

— Ты вернёшься?

— Живой или мёртвый.

— Тебе открою в любом случае.

И — небывалое чудо — крошка Кэтлен на руках. И своя земля. И тын с черепами. И вороны.

И снова — ветер. Взмах весла. И брызги холодных волн.

Слёзы на щеках.

И могучая, нутряная песня кракена. Ужас глубин. Против него бессильны чары, мечи и молитвы. Против него не выстоял в своё время даже Хеннинг Вихман. И гарпун в руках кажется детской игрушкой. Но время для игр… где оно, то время? Свой гарпун ты можешь засунуть себе в зад, Хаген Альварсон, и повертеть. И, может, даже получить удовольствие.

— Ты любишь загадки, повелитель бездны?

— Удиви меня, смертное создание.

И долгий путь по заснеженным равнинам. Домой. В Залив Воронов.

…стучат по небосводу восемь копыт. Копьё вросло в десницу. Грозовые тучи на плечах. Туман в бороде. Холод. Старый, знакомый, приятный холод.

А вместо воронов — чайки.

Йолль Хёгни встречал с Тундом и жителями Гримхёрга и жил там до праздника Торри. Было весело, хотя сын Альвара, конечно, изменился. Стал сдержаннее, задумчивее, улыбку его тронула тень печали, а взгляд обрёл потаённую глубину. О том, что случилось в канун Йолля, не говорили: Хёгни не хотел, а Тунд не спрашивал.

Вместо этого старик взялся учить юношу искусству толкования рун. Умения, мол, котомку не тянут. Хёгни старательно вникал в тайную науку. С разрешения хозяина вечерами почитывал книги из его собрания.

Прощаясь, Хёгни спросил:

— Как мне отблагодарить тебя, Тунд Отшельник?

— Вырасти свою судьбу, родич конунга, — улыбнулся старик. — Чтобы даже мы, в этой убогой глуши, услышали о твоих свершениях. Большего не прошу. Но и меньшего не жду.

И повесил на шею Хёгни новый оберег вместо уничтоженного костяного лемминга: дубовый кружок с вырезанной руной Рейд, окрашенной кровью самого Хёгни. Парень удивился, но ничего не сказал. Лишь поклонился Отшельнику до самой земли.

— Эрлинг да пребудет с тобой, — тихо сказал Тунд, — хочешь ты того или нет.

Весной Хёгни неудержимо потянуло в дорогу.

Собственно, он и в прошлом году не мог дождаться дня Соммаркема, чтобы отправиться в море на «Скегле». Но теперь его охватило новое, доселе неведомое чувство. Сон бежал прочь, учёба не шла впрок, юноша даже похудел на пару-тройку пундов [43]. А перед глазами стояли скалистые фьорды Вестандира, северного края предков его матери. Те перемены не остались без внимания близких, но на все расспросы Хёгни лишь отмалчивался и тихонько вздыхал.