Ну привет, заучка... (СИ) - Зайцева Мария. Страница 20

Проявил свой нрав деспотичный в этом во всей полноте.

И на дачу мне запрещает ездить. Деспот. Ну вот как ему сказать, что ничего мне от Юрия Станиславовича не грозит? Вообще.

Не могу я про историка распространяться. Не моя это тайна.

А Аслан, зная об особенностях личной жизни Татьяны Викторовны, очень быстро просек, что историк в этом треугольнике не четвертый угол, не позволят Дзагоев и Шатров к их женщине даже близко подходить, были уже преценденты, неприятные и громкие, после которых Татьяну Викторовну за семь столбов мужчины обходят.

А историк трется рядом. Все время. И раз на учительницу видов не имеет, то, значит, на меня виды. Я же тоже рядом с ней все время. И на дачу езжу. И с прабабушкой Юрия Станиславовича, чудесной смешной женщиной, общаюсь. А чего я, спрашивается, с бабушкой решила общаться? Что меня там может интересовать? Неужели истории из жизни? Конечно, нет! Значит, сам историк.

Прекрасный вывод. Великолепный просто.

Алиев сначала не признавался, что такой ревнивый. Строил из себя горячего независимого мачо. Но, оказывается, за мной следил. И в кустах прятался соседских, пропасая меня и историка.

Я узнала случайно, Татьяна Викторовна обмолвилась, уже летом. Когда я к Аслану переехала все же. И то, только потому, что она съехалась со своими мужчинами. И мне одной стало квартиру тяжело снимать, а в общежитие Алиев отказался меня пускать, неожиданно разоравшись не на шутку.

Я решила, что это судьба, и что можно попробовать, и переехала. И оказалсь права в том, что дома учиться я не смогла. Аслан от меня буквально не отлипал. Приходилось задерживаться на кафедре и делать задания там. Под нескончаемый поток пошлых смс и видео.

Татьяна Викторовна съездила на дачу и потом со смехом мне рассказала, как соседка, испугавшись и перепутав Алиева с вором, спустила на него ротвейлера.

А я припомнила, как Аслан встречал меня один раз, с царапинами на лице нехарактерными, словно через кусты продирался. И разозлилась.

Ну как можно быть таким ревнивым? Мы же вместе, чего ему еще надо? Я вообще от него не отхожу! Что он хочет?

Придумал ревность к историку… Ну вот как быть?

Пока я размышляла и припоминала все возмутительные случаи Аслановского деспотичного поведения, он подошел ближе и обнял, сразу лишая меня сил и возможности проявлять хоть какие-то эмоции, кроме обожания:

— Слушай… Я понимаю, что я — не тот, кто тебе нужен… Понимаю… Ты — красивая, такая, пиздец, красивая… И умная. И тебя вон на специальную стипендию выдвинули… И на практику в Лондоне… Я понимаю все. И, наверно, этот историк для тебя пара… Но, бля, забудь про него, поняла? У него, я смотрю, вообще губа не дура, у козлины.

Он говорил это, а сам скользил по мне руками своими загребущими, возмутительные слова говорил, а я не могла возразить, с готовностью подаваясь к нему попой, потираясь о его член, уже твердый и большой, ощущая, как в животе становится тяжело и сладко-больно. А он бормотал и бормотал, потихоньку подталкивая меня к кровати:

— Сначала на Таньку глаз положил, не сработало, и понятное дело, никак назад не отыграешь, даже если и захочешь, у нее вон, пузо, скоро на нос полезет, Дава с Шатром разорвут сразу любого, кто посмотрит просто, теперь ты, красивая, чистая, девочка нежная, умная такая, я его придушу, бля, реально придушу, раскатаю, если хоть посмотрит, слышишь? Моя ты, моя только, женюсь на тебе, чтоб ни одна тварь, ни одна сволочь… Чтоб только моя, всегда, всегда…

— Подожди, подожди, — зашептала я, упираясь в его плечи, уже лежа под ним, с привычно распахнутыми ногами, — ты что говоришь? Женишься? Предложение мне делаешь что ли?

— Конечно, — он, рыча, начал сдирать с меня джинсы, не обращая внимания на мои попытки остановить, прояснить ситуацию, — какого хера юбки не носишь, говорил же, мешает, пока, бля, доберешься до тебя… Наконец-то, бля!

Джинсы улетели в сторону, Аслан, матерясь, начал возиться со своим ремнем и замком, стянул вниз и без дальнейшей прелюдии ворвался в меня, выбивая первый крик удовольствия. Притормозил, глядя в мое красное лицо:

— Конечно, я на тебе женюсь, — двинулся еще раз, и еще, припечатывая с каждым толчком, вбивая в меня шокирующую информацию, заставляя ее принять без возражений, — женюсь. Бля. И ребенка. Сделаю. И никуда. Не. Денешься. Моя. Моя. Моя!

И я, уже привычно уплывая в марево удовольствия, хоть и пыталась, конечно, зацепиться, сохранить хотя бы крупицы здравого смысла, и, быть может, воспротивиться, только и смогла глаза закрыть и, сладко дрожа, успела подумать лишь, что это идеальное предложение руки и сердца.

Хотя внукам о таком не расскажешь, конечно же.

Эпилог

— Аслан, пожалуйста, Аслан!

Че там за "пожалуйста" еще, бля? Какое "пожалуйста" может быть сейчас?

— Аслан! Не надо, Аслан! Не надо!!!

Очень даже надо! Вот очень мне сейчас надо!

— Че ты там сказал, ушлепок? По-русски говори, бля!

— Аслан, они поляки! Это польский!

— А, бля! Ты уже и познакомиться успела? Да? Пока я, как дебил, по торговому центру бегал, "синнабон" тебе гребанный искал?

— Аслан, ты не прав! Посмотри на меня! Аслан! Ну не надо!

И прицепилась, главное, сковывает движения, знает, что не скину ее грубо, а времени на отвлечься и аккуратно в сторону занозу отставить, нет. Того и гляди от этих утырков прилетит.

Так, кто тут у них самый боевой? Вот его и надо первого вырубить…

Я привычно оценивал диспозицию, хотя в массовых драках участвовал только в щенячьем возрасте. Но еще с тех пор знал, что вырубать надо самого борзого, остальные увидят зубы на полу и сдуются. Но проблема была в том, что пока что вычленить одного не удавалось. Орали и скалились злобно все пятеро. Было шестеро. Шестой — вон, неподалеку лежит, отдыхает. Еще бы ему не отдыхать, после моего коронного с пролету в челюсть. Остальные тоже оценили, с духом теперь собираются. Здоровенные такие, твари, ругаются еще смешно так: "Курррва, курррва…". Я щас покажу вам "курррву"…

— Аслан! Аслан!

Вот что делать? Вцепилась ведь в шею, повисла, пищит… И руки никак не разжать, намертво, черт…

— Алиев! Хватит уже!

О! Королева, бля, литературная рот раскрыла! Очухалась, наконец! И голос-то какой командный! А вот похеру мне на тебя! Ты мне не мать, не жена, и даже уже пять лет как не училка! Поэтому — лесом! Своими мужиками командуй!

— Аслан!

Так, переглядываются. Сейчас, похоже, всей толпой пойдут. А я тут в бабах увяз. Руки не освободить.

И какого, спрашивается, хера, я оставил их одних? Ох, и прилетит мне от Давы…

А дурак потому что. Захотела моя малышка булочку "синнабон". А в ее положении это прям необходимость. На здешнем гребанном фудкорте в гребанном торговом центре в спальном районе гребанной Праги найти то, что хочет моя беременная девочка — задача.

Ну, я и пошел ее решать. Кто ж мог знать, что, пока меня не будет, каких-то пятнадцать, мать их, минут, к ней какие-то утырки прицепятся? И еще так плотно, суки, прицепились!

Нет, ну понятное дело, моя девочка хороша. Волосы ниже попки распущенные, глазки горят завлекательно, кожа нежная. И не скажешь, что через полгодика второй раз мамой станет. На восемнадцать выглядит. Я б такую не пропустил. Да я и не пропустил…

И Танька тоже — магнит для мудаков-смертников. Не зря Дава и Шатер бесятся все время. Хотя им-то вообще не о чем беспокоиться. Двое пацанов-погодков, причем, сразу видно, кто чей, училка моя бывшая только ими и занята все время. Потому что очень активные пацаны. Дают жару. И сегодня дадут всем прикурить. На международных соревнованиях по карате братья Дзагоев и Шатров — фавориты в своей возрастной категории.

А Аслан Алиев-младший — в своей. Потому что гены — вещь серьезная. И потому что тренирует его все тот же Дзагоев.

К которому теперь со всей страны мальчишек везут. И школа спортивная, где он ведущий тренер, процветает. И вон, даже места занимает на международных соревнованиях. Правда, это все не исключает вкачивания бабла, но здесь почва благодатная. В бездарей сколько бабла не вкачай — толку не будет. А здесь есть. Есть толк.