Дом ночи и цепей (СИ) - Аннандейл Дэвид. Страница 36

Сколько цепей. Мы связаны ими. Я скована. И когда мы видим и чувствуем эти цепи, уже слишком поздно.

Это тоже ложь. Утешающая ложь. Истина в том, что всегда бывает слишком поздно. Цепи всегда здесь.

Когда стало слишком поздно для меня? Когда я впервые перешагнула этот порог? Когда впервые увидела Мальвейль? Цепи длинны, и уходят глубоко. И они всегда здесь. Свободы нет. Есть только цепи.

Нет дня. Есть только ночь.

Я снова покинула дом. Разве это не достижение? Ты гордишься мною, Мейсон?

ОТВЕТЬ МНЕ!

Не гордись. Я не горжусь собой. Это не достижение. Я не вырвалась на свободу. Я даже не была выпущена. Меня тянули на цепях.

Я не открыла ничего сама. Меня заставили увидеть.

Иногда Мальвейль дергает за эти цепи ради развлечения. Ради шутки.

Я хотела бы сказать тебе кое-что, Мейсон. Я хотела бы сказать тебе многое. Но это маленький секрет. Он касается юмора и судьбы. Ты понимаешь, о чем я сейчас?

Мне придется писать самым мелким почерком, это значит, что я шепчу.

Юмор и судьба (или, точнее, предопределение) – в сущности одно и то же, и это ужасно. Подумай о природе шутки, Мейсон. Конструкция шутки являет собой движение к элементу неожиданности, который тоже предопределен. И когда шутка подходит к своей развязке, мы, несмотря на ее абсурдность – или благодаря ей – видим, что другого финала и быть не могло. Шутка была просто обречена кончиться именно так.

Штроки обречены, Мейсон. Я тоже обречена. Цепи слишком крепки. Когда ты видишь их, то пытаешься порвать. Но не можешь.

Цепи начались с Девриса Штрока. Леонель узнал об этом слишком поздно. Как и все его предшественники. Как и я. Деврис заключил пакт. Леонель видел доказательства этого. Я еще нет. Но знаю, что увижу их. Вскоре наступит время, когда мне придется посмотреть вниз.

Я приезжала в Администратум в последний раз. Меня послал туда Мальвейль. Цепи тянули меня туда. Я знала, где искать. Имя Девриса сохранилось в достаточном количестве найденных мной фрагментов. Прошлое погребено в Мальвейле, но оно не упокоено. Оно выходит на поверхность. Оно посылает наверх приманки, а потом стальной капкан захлопывается.

Итак. Я видела то, что должна была увидеть, а потом меня привели назад. Не думаю, что когда-либо еще покину Мальвейль.

Если я видела это, Мейсон, ты тоже должен это увидеть. Почему лишь я одна из нас должна нести это проклятье? Ты сражаешься на войне, и ты защищен. Ты не можешь знать. Ты покинул меня и трудишься ради чести и долга.

Ты человек чести до конца.

Но честь тонка и хрупка. Она – твоя истина, но она ложь.

Она – лишь тонкая пленка, растянутая над прошлым.

Я отброшу и прошлое. Больше я ничего не могу сделать. Оно ничему не служит. Все бесполезно.

Может быть, я выиграю время.

Может быть, и это неважно.

Честь. Я хотела бы, чтобы слово стало плотью. Я бы вырвала его зубами. Я бы выпила его гнилую кровь.

Буря, наконец, прекратилась. Небо по-прежнему было серым и тяжелым, собирая силы для новой бури. С перерывами шел дождь, и выл ветер, холодный, словно скальпель, вонзающийся в плоть. Я радовался боли, которую он приносил, когда я шел по территории Мальвейля этим пасмурным утром. Мне нужен был свежий воздух.

Читать дневник Элианы становилось все тяжелее. Больше я не получал от его чтения никакого удовольствия. Напротив, я начал бояться его. Ненависть, отчаяние, гнев, пронизывающие его страницы, были пугающими до жути. Я знал, что чем ближе к последним страницам дневника, тем более страшными покажутся мне ее слова. Едва ли могло быть по-другому – ведь за последней страницей ее ждало самоубийство. Но я не рассчитывал узнать подробности беды, постигшей мою жену. Усталость, на которую она жаловалась до того, похоже, превратилась в убеждение, что Мальвейль держит ее в плену.

«Это правда? Или это что-то внутри нее создало такое заблуждение?»

Далеко не все происходящее в Мальвейле было мне понятно. Что-то из этого было пугающим. Но я не считал, что это опасно. Я мог приходить и уходить когда захочу. Я не был пленником Мальвейля. Я не хотел уходить из него, но это не то же самое, что быть удерживаемым против воли. Я бы очень хотел, чтобы у меня была возможность сделать что-то для Элианы, пока она была жива. Я бы хотел помочь ей найти радость в Мальвейле.

«Может быть, я что-то смогу сделать для нее сейчас. Может быть, помогу ей обрести покой. Она тянется ко мне. Я не покину ее снова».

Так я говорил себе. Я упорно цеплялся за эту надежду. Она была нужна мне, лишь в ней я находил силу читать дневник дальше.

Чтение стало требовать больше времени. И не только потому, что содержание было трудным для восприятия. С каждой страницей почерк Элианы становился все менее разборчивым. Он стал таким сжатым и угловатым, что я с трудом мог его разобрать, и еще он стал очень мелким. Мне требовалось несколько минут, чтобы разобрать каждую строчку, и от напряжения, которое испытывали при этом глаза, меня стали мучить головные боли, прежде чем я успевал прочитать половину страницы. Что еще хуже, осмысленных слов в каждой строчке становилось чем дальше, тем меньше. Казалось, Элиана хотела скрыть свои мысли за лесом неразборчивых бессмысленных пометок. Эти черточки, сделанные пером, выглядели почти как буквы, и они сбивались в группы, напоминающие слова. В них, казалось, даже было что-то общее. Иногда, со слезящимися глазами и раскалывавшейся от боли головой я обнаруживал, что пытаюсь расшифровать эти пометки, и чувствовал, будто сейчас пойму, что они означают. В такие моменты я отрывался от дневника и был вынужден не читать его некоторое время. Когда такое происходило, дневник становился для меня чем-то отвратительным, чем-то, к чему я не хочу прикасаться.

Элиана намекала на такие вещи, которые я не хотел знать, но при этом не мог игнорировать. Пока она довольно смутно упоминала, что, похоже, нашла что-то в самом Мальвейле, но она ездила во Дворец Администратума. И она упомянула имя: Деврис Штрок.

Я пошел по этим оставленным ею следам, и велел Белзек отвезти меня во дворец.

Располагавшийся в восточном районе Вальгааста, Дворец Администратума был огромным архитектурным комплексом из черного феррокрита. Это крупнейшее здание на Солусе увенчивали высокие шпили. Оно было хранителем записей, хранителем воспоминаний, хранителем тайн и чудовищем инструкций и предписаний. Оно расползалось на несколько миль, и было выше любого другого здания в Вальгаасте, за исключением собора.

Сумрачный вестибюль был освещен канделябрами. Его стены поднимались под уклоном внутрь, соединяясь на высоте более семидесяти футов. Хотя зал занимал широкое пространство, он казался узким, его очертания притягивали взгляд вверх. Под потолком висел огромный символ Администратума – имперская «I» с руной Адептус. Мрачность и торжественность зала требовали почтительной тишины.

Когда я вошел, появились несколько писцов в мантиях. Ко мне подлетел серво-череп.

- Архивы, - сказал я. – Ссылка: куратор Элиана Штрок.

Серво-череп пропищал что-то машинным кодом и улетел в нишу в дальней стене за высокой железной кафедрой, возвышавшейся над полом на десять футов. Спустя мгновение открылись двери, и к кафедре подошла одна из писцов в темной мантии.

- Лорд-губернатор, - сказала она. – Для нас честь приветствовать вас здесь. Вы сделали запрос на записи, относящиеся к вашей достопочтенной супруге.

- Да. Особенно меня интересуют те записи, которые запрашивала она сама, когда в последний раз была здесь.

Писец ввела запрос в когитатор, установленный на кафедре. Сверившись с данными на его экране, она пролистала страницы огромной книги, стоявшей перед ней на подставке.

- Воистину, это древние записи, - заметила она, как мне показалось, одобрительно. – Понадобится некоторое время, чтобы добраться до них.