Бар на окраине (СИ) - Кроткова Изабелла. Страница 47
Да что же это творится?
Везде и всюду — во мне, со мной, с квартирой, даже с телефоном?!
…ЗДЕСЬ НЕЧИСТО…
И вновь мне припомнился указующий перст миссионерки и ее поспешный скачок на лестничную площадку.
Она шарахнулась от меня, как черт от ладана.
Передо мною вдруг мысленно предстало глядящее из ведра рогатое отражение.
Как черт от ладана… Как черт от ладана… — каруселью закрутилось в голове.
Черт.
«Мне скорее помогут черт с рогами или ведьма на помеле!..», — вдруг, как утопленница из воды, всплыла брошенная мною в сердцах фраза.
Черт с рогами… Ведьма на помеле…
И тут же поднялся из недр памяти хриплый голос Марианны.
«…к тому же, она сама призвала нас на помощь…»
Так вот кого я сгоряча призвала на помощь!
Вид из окна стал резко расплываться.
Святый Боже! Неужели это правда?!
ГЛАВА 50
Так вот оно что! Оказывается, я сама во всем виновата!
Медленно я вернулась в спальню, и, чтобы хоть чей-нибудь живой человеческий голос нарушил нагромождение мрачных мыслей и жутких событий, происходящих во сне и наяву, включила радио.
И услышала гороскоп.
Вернее, лишь окончание его последней фразы.
«…правду скажет тот, кому доверяете. Телец. Сегодня вам сопутствует удача в денежных и любовных…»
Я разочарованно приглушила бесполезное уже вещание и все так же медленно направилась на кухню готовить завтрак, одновременно являющийся обедом. Тупо глядя куда-то в сторону и механически двигая руками, я насыпала в турку кофе, просыпав половину на скатерть. Потом так же механически зажгла газ, чуть не опалив рукав халата…
Черные мысли плыли в голове, как рыбы-убийцы.
И дико хотелось спать.
Я совсем не выспалась, но была благодарна за это парочке христиан-протестантов. Кто знает, от чего они меня уберегли?..
Перед глазами вновь всплыла светлая комната с низким потолком, в ноздри проник ее свежий воздух, у стены возникло утягивающее в свою глубь зеркало, рядом с ним стул и платье.
Платье из прошлого сна.
Настино платье.
От воспоминания о легком шелке кипенно-белого одеяния вновь бросило в дрожь. Я ведь чуть было не надела его на себя! Если бы сон не разрушило дребезжание звонка…
В этот момент кофе низвергся на плиту черным водопадом.
Но я не заметила этого.
Подойдя к окну, я прижалась лбом к стеклу и в оцепенении смотрела на елку на Центральной площади, на суетящихся внизу людей, думая, чем же, по подсказке гороскопа, будет услышанное от того, кому я доверяю?..
Правдой или неправдой?..
И мысль эта резала сердце глухой болью.
Я с тоской подняла бессонные глаза на вышедшее из-за тучи солнце. Увижу ли я такое же солнце после Рождества?..
(А кому я доверяю?
Пожалуй, только Тане, да и то с натяжкой…)
Или кому-то еще?..
Таня.
Перед выходом на работу я надела малахитовые бусы, и они обвили шею тяжелым кольцом.
Ощущая тупую боль в сердце, я очень медленно всунула руки в рукава полушубка.
Потом обула сапоги. Нахлобучила вязаную кепку.
И взглянула в зеркало.
На меня смотрело мое бледное утомленное лицо.
И в глазах своего отражения я прочла все тот же вопрос.
…Правдой или неправдой?..
В этот момент за спиной что-то вспыхнуло, я обернулась и увидела, что елка погасла — видимо, перегорела старая гирлянда.
Я вздохнула и вновь посмотрела в зеркало. Сделав титаническое усилие, улыбнулась и подмигнула отражению.
Потом бесшумно отворила дверь и выскользнула в темный подъезд. Вызвала лифт и стала отстраненно слушать, как он, скрипя, ползет откуда-то снизу, словно из подземелья.
А потом он поглотил меня и потащил вниз, где уже ждало такси.
«Все будет хорошо, — шептала я, тыча кулаком в варежке в дверь подъезда и выходя навстречу колючему резкому ветру, — все будет хорошо…»
И нервная дрожь сотрясла, наконец, источенное страхом и неизвестностью тело, так, что все мои клеточки на мгновение рассыпались и тут же вновь собрались в стройном порядке.
Все еще дрожа, я села в такси и стала смотреть, как подъезд мой уплывает все дальше и дальше, и вот он уже не виден; а вот не виден и угол моего дома, за который мы завернули, и «Детский мир» уменьшается и исчезает в темноте… Вот замелькали за окном аллеи ночных фонарей, промелькнул ярко освещенный фасад филармонии… А теперь и он исчез, и огнями светят лишь окна дальних домов…
Но вот и они остались позади, в машине стало холоднее, за окном сгустилась темень, показались первые деревья, потом они стали толпиться гуще и гуще, и, наконец, по краям дороги вырос лес.
Такси остановилось.
Дверь распахнулась, и я вышла на обочину.
Совсем как тогда, в первый раз.
Быстрая белая машина умчалась, а я закурила, глядя на низко висящую голубоватую луну.
Осталось две ночи.
Сегодня и завтра.
… — Привет, мой золотой! Что-то ты бледненькая! Снова не выспалась? Ну потерпи, осталось всего ничего, скоро отдохнешь! — Лилька ласково обняла меня и, едва не обрызгав кофе, потащила в каморку под лестницей.
— Вчера ты нас опять здорово перепугала. Ну что тебя тревожит, скажи? Может, заболела?..
Лилька посмотрела на меня с трогательной заботой, губки ее траурно сжались, и лицо певицы стало похоже на личико маленького фарфорового ангела, стоящего на полке у меня дома. Ангел был старинный, как и большинство вещей в квартире бабушки.
Я вдруг почувствовала к Лильке странное доверие.
…правду скажет тот, кому доверяешь…
«Молчи!» — приказала я себе, но неведомая сила разжала мне рот и вытащила оттуда два слова:
— Сны тревожные…
Я собиралась еще что-то добавить, поддаваясь ее дружеской нежности.
Но тут в ледяных глазах ее что-то мелькнуло, и черты ангела чуть исказились. Словно в калейдоскопе рассыпались цветные стеклышки, составляющие какую-то фигуру, и из тех же стеклышек мгновенно собралась другая — очень похожая, но уже совсем не та.
Теперь Лилька напомнила мне другую бабушкину фигурку — хитрую лису из папье-маше, стоявшую на той же полке.
Хотя в лице ее почти ничего не изменилось.
Почти ничего.
Лишь откуда-то повеяло холодом — легким, чуть заметным, но он мгновенно выстудил ангельскую теплоту.
А ее и не было, кажется…
Как она могла быть в этом лице, в этих прищурившихся глазах, откуда струится теперь леденящий холод?..
— Это тебе, — раздался приветливый тенор, я обернулась и увидела Вовку с чашкой кофе. Рукава его белой рубашки были закатаны до локтей.
Он загородил собой певицу, и взгляд его оказавшихся очень близко карих глаз полоснул по сердцу, словно ножом. В нем не было ни тепла, ни холода, а была словно какая-то немая информация. Как будто губами он говорил одно, а глазами совсем другое. И это другое, сказанное глазами, и было тем настоящим его вопросом и предложением.
Впрочем, как всегда.
Почему же он ничего не сказал мне, когда я дважды давала ему такую возможность?..
Потому что это блеф. Ему нечего мне сказать.
Я приняла кофе из его рук, чувствуя, как накаляется атмосфера и растет напряжение.
Осталось две ночи.
И все об этом знают. И эти двое, что стоят сейчас рядом со мной и дружелюбно болтая, пьют кофе, тоже об этом знают.
По крайней мере, один из них — точно.
Вовка тем временем достал две сигареты, одну предложил мне.