В огне революции(Мария Спиридонова, Лариса Рейснер) - Майорова Елена Ивановна. Страница 65

Письма Ларисы — предмет литературной прозы в миниатюре.

Супруги Раскольниковы каждый по отдельности, продолжали бомбардировать Льва Троцкого, ведавшего Наркомотделом, письмами с просьбой об отзыве из Афганистана. Лаконичные письма Федора: «Заброшенные в дикие горы, с ненадежной, а сейчас даже оборванной радиосвязью, мы ведем отшельническую жизнь в нашем советском монастыре. А, в общем, страна дикая, некультурная и, несмотря на соседство клокочущей в предвестии революции Индии, меня, как бродягу, уже тянет в другое место» — заканчиваются неизменным «коммунистическим приветом».

Троцкий молчит — его несравненно больше, чем судьба бывшей любовницы, заботят результаты проходящей в то время «партийной чистки». Практика, как и название этого мероприятия, была заимствована большевиками у якобинцев, которые осуществляли нечто подобное в год своего пребывания у власти (1793–1794). Сознавая, что к правящей партии примазалось достаточное количество карьеристов, не исполненных соответствующих «республиканских добродетелей», и что наоборот, какое-то количество старых якобинцев разложилось и таковые добродетели утеряло, якобинцы ввели нечто вроде клубного суда, на котором каждый должен бы отчитаться в своей деятельности до и во время революции. Любой партиец мог задавать вопросы и сообщать компрометирующие факты о проверяемом. Сочтенный недостойным исключался из числа якобинцев, что, как правило, служило прелюдией к аресту и казни. В 1922 году перед Центральной комиссией, городскими и районными комиссиями большевиков ставилась задача освободить партийные ряды от выходцев из других партий, причем наиболее опасными были признаны бывшие эсеры и меньшевики. Другой категорией вычищаемых являлись кулацко-собственнические и мещанские элементы из крестьян и уездных обывателей, а также советские служащие — представители буржуазной интеллигенции. По отношению к последним рекомендовалось проявлять особую бдительность и строгость.

Михаил Рейснер в письме к дочери радуется, что она далеко, ибо ее «расовая красота и природные дарования» могут явиться поводом для исключения из рядов партии.

Действительно, с момента своего установления революционный режим натолкнулся на сопротивление в различных слоях общества, в том числе и в научных. Часть ученых с энтузиазмом поддержала большевиков, как это сделали, например, К.А. Тимирязев и П.П. Кащенко, И.В. Мичурин, И.М. Губкин, К.Э. Циолковский, Н.Е. Жуковский. Старый приятель Рейснеров Бехтерев, тоже продолжал активно работать в основанном им институте, а в возрасте около 70 лет даже женился на племяннице Генриха Ягоды Берте Яковлевне Гуржи.

Однако большинство ученых и литераторов оказалось в оппозиции.

«Для пробы» за рубеж выпустили Константина Бальмонта. И он, опьянев от свободы, подвел всех других, желавших уехать: несмотря на обещание, данное лично Луначарскому — не критиковать советскую власть — немедленно сделал несколько резких антисоветских заявлений. Сразу же приостановили оформление выездных документов Вячеславу Иванову, Андрею Белому, другим известным деятелям литературы и искусства, даже молодому ученому Александру Чижевскому, приглашенному на стажировку в Швецию нобелевским лауреатом Сванте Аррениусом.

«Старые закоренелые индивидуалисты-аристократы от литературы» Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и их «друг дома» и единомышленник Дмитрий Философов давно обсуждали варианты бегства. Зимой 1919 года, получив мандат на чтение лекций красноармейцам по истории и мифологии Древнего Египта, Мережковский смог легально выехать из Петрограда, и в конце декабря четверо беглецов (включая Вл. Злобина, бывшего поклонника Ларисы, ныне секретаря Гиппиус) со скудным багажом, рукописями и записными книжками отправились в Гомель. При этом писатель не выпускал из рук сборник с надписью: «Материалы для лекций в красноармейских частях». Путь был нелегким: им пришлось провести четверо суток в вагоне, «полном красноармейцами, мешочниками и всяким сбродом» и пережить ночную высадку в Жлобине в 27-градусный мороз. После недолгого пребывания в Польше в 1920 году Мережковские навсегда уехали во Францию. Философов, сблизившийся с Б.В. Савинковым, остался в Польше для продолжения борьбы с большевизмом.

В 1922 году, во время конференции в Рапалло, распространился слух о переговорах Святого Престола с представителями советского правительства о заключении конкордата. Газеты печатали отчеты о рауте и фотографии, на которых кардиналы сняты пьющими с советским комиссаром по иностранным делам Чичериным за здоровье Ленина. Дмитрий Мережковский обратился к Пию XI с письмом, в котором не мог скрыть возмущения. «На святой земле Италии, — писал он в этом письме, — служители Западной Церкви рукой, касавшейся Св. Даров, пожимают окровавленную руку величайших в мире убийц и святотатцев. Ведают ли, что они творят?» Мережковский предупреждал Папу, что, если «дело тьмы» совершится, конкордат между Святым Престолом и интернациональной бандой, именующей себя «русским советским правительством», будет подписан, соединение церквей, о котором мечтали лучшие русские умы, станет навсегда невозможным. В заключении он выражал надежду, что Бог этого ужаса не простит — ведь по сути наместник Христа благословил царство Антихриста.

В это время в Советской России обычным делом стали аресты, высылки, расстрелы, приговоры о которых выносились революционными трибуналами и коснулись всех политических противников РКП(б) — меньшевиков, эсеров, кадетов, священнослужителей. Но советское правительство еще не готово было рискнуть пойти на массовый расстрел виднейших представителей русской интеллигенции.

Лев Троцкий убедил Ленина заменить физическое уничтожение всех инакомыслящих представителей российской интеллектуальной элиты на изгнание. Известны его слова: «расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». По сути, он спас жизнь многих представителей отечественной интеллигенции, организовав «Философский пароход». Так называли два немецких судна — Oberburgermeister Haken и Preussen — на которых была осуществлена масштабная высылка неугодных. В сентябре и ноябре 1922 года в немецкий Штеттин был доставлен выкинутый из Петрограда цвет русской интеллигенции. Такие же рейсы отправлялись из Одессы и Севастополя, а с вокзалов в сторону Польши уходили поезда с теми, кто не принял власть Советов и сейчас «вырвались живыми из могилы». В их число входили инженеры, экономисты, врачи, писатели, журналисты, юристы, философы, преподаватели: Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, И.А. Ильин, С.Е. Трубецкой, Б.П. Вышеславцев, М.А. Осоргин, Н.О. Лосский, Л.П. Карсавин, И.И. Лапшин, А.А. Кизеветтер, П.А. Сорокин, Ф.А. Степун, С.Н. Булгаков и многие другие.

«Люди прощались со своими библиотеками, со всем, что долгие годы служило им для работы, без чего как-то и не мыслилось продолжение умственной деятельности, с кругом близких и единомышленников. Для многих отъезд был настоящей трагедией, — никакая Европа их манить к себе не могла; вся их жизнь и работа были связаны с Россией связью единственной и нерушимой».

Пагубные последствия высылки предвидел Максим Горький: «Страна, лишившись своей интеллигенции, двигается вспять…», «… без творцов русской науки и культуры нельзя жить, как нельзя жить без души».

Все, кому не удалось бежать за границу или на юг, теперь служили на разных должностях — иначе ждала голодная смерть или тюрьма с тифом. Должности были приличные и неприличные, но последние тоже пустовали недолго. На них люди, имевшие прежде почтенную репутацию, не только служили, но и выслуживались. Каждый день сообщалось новое: такой-то общественный деятель публично признал свои ошибки и поступил в Комиссариат внутренних дел, такой-то писатель стал сотрудничать с «Известиями», такой-то профессор всячески превозносит Луначарского. При этом выходцы из «рабоче-крестьянской бедноты» на работе оказывались не лучше, а хуже, чем буржуазные элементы. Оказалось, кухарка не умеет править государством.

Как реагировали на новости из России Раскольниковы, неизвестно. Но остались свидетельства очевидцев, будто уже вернувшись в Москву, Лариса с высокой трибуны, как всегда, темпераментно, заявляла, что тем, кому жизнь в СССР не нравится, лучше убраться за границу.