Толстолоб (ЛП) - Ли Эдвард. Страница 35

Джеррика уставилась на него при этих словах. Они звучали как-то очень архаично, но уверенность, с которой они были произнесены, придавала им силу.

- Вы, правда, верите... в дьявола?

- Конечно, - ответил Александер без колебаний. - Некоторые священники уворачиваются от этого вопроса с помощью метафор. Говорят, что дьявол - всего лишь символ людских неудач. Но они знают, что это нечто большее. Дьявол действительно существует, сидит на своем адском троне в черных недрах земли. И широко улыбается. Он задает всем серьезного жару, и любит это дело.

Разговор заходил слишком далеко. Она не хотела бросать священнику вызов, поскольку чувствовала, что проиграет ему в этой интеллектуальной битве. Она не хотела спорить, просто хотела знать.

- Ладно, вернемся к обету безбрачия. Зачем терпеть такое лишение?

- Это не лишение, это - дар.

- Зачем терпеть это воздержание, если вы не обязаны это делать.

- Я не обязан, в этом весь смысл. Я делаю это, потому что это мое призвание. Это мое призвание - не заниматься сексом. В молодые годы у меня было много секса, если хотите знать правду. Когда я был подростком, когда служил в армии. Но все это время я знал, что меня ждет нечто более важное, что исключает секс. Поэтому я остановился. Все просто.

- Но зачем? - Она едва не заскулила от отчаяния.

Священник откинулся назад, одна рука поднята вверх, в другой - кружка пива. Не вынимая сигарету изо рта, он ответил:

- Я живу в безбрачии, потому что это - символ Царства Божьего, где никто не будет связан узами брака и наша любовь будет всеобъемлющей, как сам Бог. Я живу в безбрачии, потому что это делает меня более доступным людям божьим, которые сами являются частью Церкви, а та, в свою очередь, - телом Христовым. - Он пожал плечами, затянулся сигаретой, выпустил дым. - Я живу в безбрачии, подражая Иисусу, который решил не быть связанным с кем-то конкретно, чтобы быть принятым всеми, в вечном завете жертвы живой.

Джеррика выпучила глаза.

- Видите? - сказал он. - Это же так просто. - Затем он рассмеялся. - Черт.  Это не для всех. Это и не должно быть для всех. Это еще одно таинство веры.

Слова, казалось, растворялись, словно искорки в воздухе.

- Но вы настолько противоречивы, - сказала она потом. - Я в том смысле, что вы священник, но вы курите, пьете и даже ругаетесь.

- Черт, пить и курить нам позволяется. Это, наверное, единственное, что нам не запретил Папа Римский. А что касается ругани... что ж, общение есть общение. Если я говорю "Святой отец, прошу тебя простить мои прегрешения против тебя", это то же самое, если я говорю "Срань господня, Боже, я облажался и мне очень жаль, так как насчет того, чтобы сделать мне поблажку?". То же самое. Бога не волнует, какие слова вы используете. Черт. Его волнует лишь то, что вы хотите сказать.

Потрясающе. Это был уникальный человек.

- Но Церковь - это другое дело, - продолжал священник. - И именно с ней у меня бывают крупные проблемы. Именно поэтому у меня нет своей собственной конторы.

- Вашей собственной... конторы?

- Моего собственного прихода. "Конторой" на нашем церковном жаргоне называется "приход". Я слишком много ругаюсь. Слишком открыто выражаю свои мысли. И не лижу никому задницу. Да, это притеснение, если вы меня спросите. Но мне насрать. Если на то воля Божья, меня это устраивает. Если Бог хочет, чтобы я проводил психотерапию клерикальным чудилам и повторно открывал аббатства во всяких захолустьях, то я буду делать это. Должно быть, у него есть на то причины, и я не собираюсь с ним пререкаться. Я буду делать то, что Он говорит, мать его. И мне это нравится.

Это продолжительное признание, произносимое пусть и не литературным языком, не переставало возбуждать ее. В ее глазах Александер все больше становился чем-то из области фантастики, чем-то нестандартным. Я никогда в жизни не встречала столь интересного человека...

- Но довольно этой религиозной болтовни, - сказал он. - Расскажите о себе.

Эта просьба испугала ее.

- Я... я не знаю, - заикаясь, произнесла она. - Мне особо нечего рассказывать.

- Что ж, может быть... Не знаю. Но придет время, когда у вас будто много чего рассказать. Однажды вы сами услышите глас Божий.

Она даже не верит в Бога, но не может признаться ему, верно? Но затем у нее снова появилось отчетливое ощущение, что священник уже знает это.

Так что же он имеет в виду?

Обратив на себя внимание, она тем самым сменила тему, что было, наверное, очень вовремя. Она провела рукой себе по предплечью и заметила на ней легкую грязь.

- Поверить не могу, что я так испачкалась в аббатстве.

- Я же говорил вам, что там грязно. Жарко, сыро и пыльно. Но из бара еще никто не сбежал, значит, от нас не так сильно воняет.

При этом замечании Джеррика не смогла удержаться от смеха, ее пальцы неосознанно перетирали крошки грязи с тела.

- Там было очень жарко.

А затем у нее перед глазами все поплыло. Внезапно она снова оказалась посреди своих фантазий. Полуденная жара аббатства, пот льется с них рекой, блестит на обнаженной груди священника, словно глазурь, когда тот взмахивает кувалдой снова и снова. Да, влажная жара душила ее. Обволакивала кожу, а поднимающаяся в воздух пыль липла, словно клей. Внезапно, они со священником оказались в душе. Прохладный, очищающий поток лился на них. Александер стоял у нее за спиной, его руки натирали ей груди, превращая мыло в густую пену. Затем кусок мыла спустился к ее лобку, покружил по волосам, нагло заскользил по половым губам к расщелине ягодиц. Это ощущение заставило ее подняться на цыпочки. Сильные, мозолистые руки священника намыливали все сильнее. Любопытный палец исследовал ее половую щель, затем двинулся дальше и проник в анус. Ее соски внезапно стали похожи на гвозди, торчащие из кожи. Она была на грани оргазма. Поэтому она повернулась, чтобы отсрочить его, поскольку еще была не готова кончать. Она тоже принялась натирать священника пеной, давая мылу и каскаду прохладной воды смыть грязь трудового дня. Опустилась перед ним на колени, намыливая ему пенис и лобок. Его член ожил, словно некая отдельная сущность, когда она взяла головку в рот. Тот сразу же вырос до добрых семи дюймов, уткнувшись ей в гланды. Она стала сосать его очень педантично и усердно, одновременно гладя рукой священнику ягодицы, погружая палец ему в анус и массируя простату. Он содрогнулся и почти сразу же кончил, выпуская ей в рот одну струю горячего солоноватого семени за другой. В конце этого акта она стала сосать нежно, словно выдаивая из него последнюю каплю. Проглотила теплый сгусток и вздохнула. Но от того, что он сделал потом, она едва не закричала. Он схватил ее за волосы, сам встал на колени, а ее грубо увлек на пол душевой. Уткнув ее головой в стену, он задрал ей ноги к лицу, так что вагина оказалась выставленной наружу. Рот священника сразу же набросился на нее, поедая, словно некое изысканное блюдо. Его указательный палец был на точке "джи", мизинец - у нее в анусе. А затем оргазм сотряс ее, словно подземный взрыв. Соки хлынули из нее, и он принялся их высасывать. Принялся высасывать из нее оргазм, словно свежий сок из раздавленного фрукта...

Она кружилась в водовороте своих фантазий. Остановись!  - кричала она себе. Ты же со священником! Она изо всех сил пыталась собрать воедино осколки своих мыслей и вспомнить, о чем они говорили.

- Когда вы, наконец, отремонтируете аббатство, надеюсь, поставите там кондиционеры воздуха.

- О, конечно. Церковь кинет на это место приличные "бабки". Они хотят превратить его в ультрасовременный реабилитационный центр.

Ее внутренняя борьба начала затухать, мысли постепенно приходили в порядок.

- И все же это интересно. Понимаете, замурованный офис и все те личные вещи, по-прежнему находящиеся в спальнях монахинь. А что насчет той странной стены в подвале, которого даже не должно было там существовать? Кто-то пытался проломить ту стену. Интересно, зачем.