Люди Красного Яра(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович. Страница 22

Обойдя избенку, Афонька остановился перед входом. Потом подошел к двери и потянул ее на себя. Дверь не подавалась, — забухла, видать, от сыри. Тогда он сильно дернул за кольцо, вбитое в дверь, заметив, что на кольце болтался обрывок сыромятного ремня.

Из распахнутой двери, из теми избяной пахнуло таким смрадом, что Афонька отскочил назад. Оба казака, стоявшие за его спиной, тоже отпрянули, зажали носы, — вонь какая!

— Мертвечиной несет, — сказал Афонька и, зажимая рукавицей нос, вошел в зимовье. Годовальщики остались подле избы. Один из них взял кол, который около двери валялся, и выбил из оконца ставень. В избе, в смутном свете, проникавшем из распахнутой двери и оконца, Афонька увидел три тела.

Один из лежавших был Роман Яковлев. Афонька признал его по опояске, на которой тускло поблескивали медные басмы. Роман лежал в углу, лицом вниз, на мешке. Мешок был черен от засохшей крови. Двое других лежали навзничь у стола.

В спине у Романа Яковлева и у тех двух в груди и в боках торчали стрелы.

Нагнувшись над убитыми, Афонька опознал Ждана, другим был казак-годовальщик из Канского острожка, из пешей сотни Тюменцева, Ефимка.

Все трое почернели, вспухли. А побиты были, видно, перед отходом. Одеты в дорожное, пожиток весь увязан. Роман, видать, нагнулся, чтобы мешок взять. В мешке лежали соболиные шкурки, — ясак, собранный Романом. Это Афонька разглядел, когда отволок тело Романово в сторону. Шкурки, почитай, все были попорчены кровью и сырью. Из вещей ничего не было взято. Они так и лежали на местах, пылью покрытые. Но оружия — пищалей да сабель — не было.

Чем более ко всему Афонька приглядывался, тем ясней ему становилось, как все было.

Те, неведомые воровские люди, напали врасплох. Нет, ворот они не срывали перед тем, как свершить свое воровское дело. Срывай они ворота, — казаки бы услышали шум и уж не дались бы, отстрелялись бы, отбились, отсиделись бы. Нет, те, неведомые разбойные люди, перелезли через тын тайно. Афонька, когда еще вкруг избенку обходил, приметил непоодаль от тына за избушкой лесину-сухостоину с сучками. Тогда он подивился:, зачем она? А теперь понял — по ней, как по лесенке, лезли через тын. Крадучись, обошли избушку и, втихую подобравшись к двери, махом растворили ее, привязав к дверному кольцу ремень, а вернее аркан.

Потом, когда дверь рывком распахнули, уже изготовившиеся вороги стали метать в избушку стрелы. В избе стрел много было, — опричь тех, что в телах побитых казаков торчали, — и в полу, и в стенах. Десятка с полтора насчитал их Афонька.

Побитые казаки, может, еще и живы были кое время, но потом, видать, их, Пораненных, добили с порога стрелами. Не пожалели стрел.

А неведомых ратных людей было много. Одних стрелявших было семь человек. Это Афонька по знаменам на стрелах смекнул, когда стали они стрелы подбирать и из убитых вынимать. Семь разных знамен насчитал Афонька.

Постреляв казаков в зимовье, неведомые люди подперли дверь колом, — все ж, видать, боялись русских, выбили ворота и ушли.

Кто они были? За что побили казаков? Почему, ничего не пограбив из скарба казацкого, ни из казны соболиной, ушли. Может, только для ради огненного боя и припасов к нему промысел над казаками учинили? Худо, что пищали к воровским людям попали.

И еще одно: куда остальные пять казаков делись? Тоже, поди, побиты, только не здесь, а в тайге? Сыщется ли их след? А может, и живы они? Может, в ясырь их увели?

Не ответить на эти вопросы так сразу. Надо искать. А пока — совершить погребение мертвых.

Казаки наскоро вырыли невдалеке от зимовья три могилы. Похоронили, наскребли поверх земли, ветвей поболе навалили, чтоб зверь лесной не осквернил тела мертвых.

Пока погребали убитых казаков — стемнело. Ночевали в зимовье, прибрав спешно, что можно было. На воле было бы лучше, потому как в зимовье дух стоял тяжелый, но пришлось для опасности запереться в избенке. Караул по очереди несли.

Утром Афонька стал держать совет с Елисейкой и Костькой, как быть дальше? Возвращаться ли в Канский острожек или искать остальных пятерых казаков. Судили-рядили, все утро прикидывали и так и этак. Афонька все стоял на одном — надобно искать. А искать так: выйти к какому ни есть улусу, что первый попадется, и там вести добывать. Местные люди должны знать, где и что случилось когда.

Из всех трех казаков никто ранее не бывал в этих местах. Потому, где улусы искать, — не ведали. Ну, где как не по воде! Идти по речке выше зимовья или по ручью — обязательно какое жилье встретишь. Так растолковывал Афонька своим товарищам, когда те засомневались, как искать пропавших. На том и порешили, чтоб заутро выйти по речке вверх. А пока все, что есть в зимовье, осмотреть и прибрать, что есть еще хорошее, захватить с собой, дабы отдать сродственникам, у кого они есть, или на воеводский двор. Чтоб ничего в зимовье не оставить.

Весь день они провели в сборах, подладили лодку для долгого, быть может, пути и легли спать.

Утром, едва занялась заря, казаки поднялись и спешно погрузились в лодку.

Поднимались вверх по речке то на гребях, то на шестах.

Места были вокруг дикие. Уже до полудня солнце поднялось, а жилья нигде не было. Выходили к воде только редкие зверьи тропы. Глухое место, от людей совсем пустынное. Берега не видно. Все сплошь кусты, подступавшие к самой воде, голые еще, без листвы. А за ними — таежная чащоба. В иных местах словно по крытому переходу шли: ветки с одного берега почти на другой достигали, сплетались меж собой навесом, шатром сумеречным.

Только далеко уже за полдень приметили угожее место. Таежная чащоба здесь расступилась, и речка вырвалась на просторную елань. Виднелся песчаный бережок. На этой елани и решили остановиться.

Стали подходить к берегу. Разогнали лодку пошибче, чтоб сама на сухое место выскочила. Заскрипев днищем по песку, лодка, почитай, наполовину осушилась.

Сошли казаки, огляделись, — место для стана удобное. И для жилья долгого вполне пригодное. Лучше места в округе не сыщешь, а все одно: не видать никого. И следа нет, чтоб ранее жили.

Походили, походили малость казаки по елани и сошлись вновь к лодке: поостереглись далеко отходить.

— Слышь-ка, Афонька! А мы ей-ей зазря сюда пошли. Тут, опричь медведей и сохатых, и не бывал никто, — сказал один из казаков.

— Вестимо, что так, — подхватил другой.

— Ну а куда пойдем? — спросил Афонька.

— Назад, куда еще. К зимовью пойдем. А там… Ну, а там на Канский острожек…

— Да-а, — протянул Афонька и поскреб в затылке. — Ладно, до зимовья дойдем, но вертаться еще погодим. Будем все же какой ни есть след сыскивать.

И, не перекусив даже, казаки опять сели в лодку и пошли назад.

Назад идти было легче. Высокая вода легко и быстро несла лодку, так что почти и грести не было нужды. Но пока дошли до зимовья, которое вот-вот уже должно было за небольшим мысочком показаться, стали падать сумерки. Вот уже осталось пройти сажен сто — только мысок обогнуть — как Афонька, стоявший на носу, вдруг повернулся быстро к казакам, сидевшим в гребях, и махнул рукой.

— Тихо, вы! — шепнул он сердито на них. — Али не слышите?

Оба казака умолкли, перестали грести и, вытянув шеи, стали вслушиваться.

Со стороны зимовья доносились голоса. Явственно было, что там кто-то есть. Но кто — разобрать нельзя было.

— Может, наши? — промолвил один из казаков.

— Нет, — решительно мотнул головой Афонька. — То не наши. Давай без шума под берег гребитесь. Вон туда, в кусты самые.

Раз, раз, раз… Почти не плещущи, заработали весла в сильных руках. Под носом лодки зажурчала вода. Еще несколько раз взмахнули гребями казаки, и Афонька, пригнувшись на носу, ухватился за низкие ветки кустов. Лодка уткнулась в угористый берег.

— Сидите здесь тихо, — велел Афонька казакам. — Да пищали на бой изготовьте. А я сейчас через мысок напрямки к зимовью крадчись дойду. Сведаю, что за люди там объявились. Здесь, на пряму-то ежели, так недалеко. Слышите — колготят.