Люди Красного Яра(Сказы про сибирского казака Афоньку) - Богданович Кирилл Всеволодович. Страница 55

На площади стало тихо.

— Ишь, как они ее! — промолвил Федька Чанчиков.

— Уважили, — подхватил Петр Суриков и глянул на брата, Илью.

— Да-а, — протянул тот.

— Вот так и надо, — раздался чей-то голос.

Они обернулись. Старый отставной десятник, дед Афонька, неведомо как и откуда взявшийся, стоял за ними, опираючись на длинный батог. За ним стояли его сын — десятник Афонька, десятник Иван Ваньков и еще несколько казаков.

— Вот так надо — вместе всем, — продолжал дед Афонька. — Вместе и дружно. Глупая птица и та разумеет, а ты, — он обернулся к Илейке Сурикову и сурово воззрился на него. — А ты невесть чего несешь. Слыхал я твои речи. А крест целовал на кругу, чтоб за одно быть со всеми. Да Дурново, что та пустельга: пусти его только, враз всех в когти имать начнет. Вот и нужно на него всем скопом, как эти вот, из-под стрехи. Да и времени тянуть нельзя. Сейчас же вышибать Дурново из малого города. Вот мой совет вам. Уж я знаю. День-два упустите, начнете с ним споры-раздоры весть — все потеряете. Слышь-ка, Чанчиков, Афонька, Ваньков, Суриковы. Слышьте-ка, покеда казаки злы и взъярены, покуда горячи — то и куйте свою победу. Разом сей же час гоните Дурново прочь, пока он во власть не вошел.

— Правильно дед Афонька молвил! — крикнул Федька Чанчиков. — Только так и можно. Идем давай! Чего стали… Ясно, как нам с воеводой чинить нужно. Пошли!

— Верно! Верно! — закричали все и почитай бегом кинулись к малому городу, подстегиваемые ветром, который гнал их через всю площадь, раздувая полы кафтанов и однорядок.

Ветер по-прежнему гудел, как и в ночи, метался, стонал над острогом.

Когда они все, тяжело дыша и отхаркиваясь, вбежали на воеводский двор, Семену Ивановичу Дурново подносили хлеб-соль на большом блюде медном, позолоченом, под белым, шитым петухами рушником. Ну кто блюдо подносил? Вестимо, прихвостни воеводские: атаман Федька Кольцов, зверь не хуже Дурново, да сын боярский Порфишка Дорошкеев, да иные кто из казаков, да приказные крысы — крапивное семя. И протопоп Ипатий тут же был, умильно благословляючи всю орду. От того вида дух захватило у казаков, — ну встретились!

— Эй, Семен Иванович! — закричал Петр Суриков.

Дурново вздрогнул и обернулся. Вот уж не чаял, что вновь объявятся эти заводчики. Он оглядел обступивших его казаков, невесть как и откуда набежавших из большого города. Ведь и караул же велено было поставить из верных людей, и на вот, здесь они… Ух, в батоги и плети бы их! Но хоть и было не так уж и много их, как огляделся Дурново, все ж он не решился, чтобы кинуть на них своих людей. Но посколь все ж было их немного, то Дурново, ссупив брови, спросил:

— Чего тебе? Чего прилез не к месту?

— Ты глянь-ка! И впрямь воевода! — зло засмеялся Федька Чанчиков.

— Вот чо, — выступая вперед всех, крикнул Петр Суриков. — Не будем мы тебе послушны. Так и знай. Вот тебе крест. Лучше без дурна, по добру уходи.

— Годи, не реви, — остановил его Федька Чанчиков. Он стоял совсем близко и, прямо глядя на воеводу, твердо сказал:

— Слышь-ка, Семен Иванович. Я тебе говорю, всем кругом казачьим говорим тебе, — не быть тебе воеводой в Красноярске!

И сейчас же со всех сторон подхватили:

— Не быть! Не быть!

— Не надобен ты нам, губитель, — кричал Артемка Смольянинов. — Где брат мой, Алешка? Загубил его!

— Вор ты и паскуда! — вторил Илейка Суриков.

Завертелись вокруг воеводы казаки: и его, воеводские, и бунтовщики, закрутились водоворотом.

— Это кто вор? — чуя, что лихо сейчас придется воеводе, пробивался к нему, кричал побагровевший с натуги атаман Кольцов. — Сами вы все воры, изменники государевы! Вот кто вы! Весь острог мутите, шатость развели и иных на это же подбиваете. Како это вы своевольничаете? На воеводе государева печать, а вы ему от воеводства сызнова отказываете? Мы воеводе завсегда послушны были и впредь в послушании останемся.

Следом за Кольцовым к воеводе пробивались иные его люди. Видя это, что, стало быть, есть ему поддержка и опора, Дурново сам подал голос.

— А ну, годи, годи! — сипло заговорил он. — Перестаньте лаяться да шуметь. Слышь, вы, — обратился он к Петру Сурикову и иным казакам, что с ним были. — Лихое и воровское дело опять, значит, вы затеваете? Не гоже, как молвится, так-то. Вы это что на меня взъелись? Я вам, городским острожным, как молвится, людям, зла не чинил никогда и, значит, ныне чинить не стану. А что я воевода, — тут он ухватился за государеву печать, висевшую у него на шее, и, держась за нее, продолжал: — А что я воевода подлинный, так на то указ есть думного дьяка государева. И по тому указу, как молвится, я во всем со Степаном Лисовским расписался, как положено, — и он вытащил из-за пазухи своего кафтана бумажный свиток и, ухвативши его за один конец, стал трясти, ровно булавой.

Побледневший Петр Суриков слушал все это, и грудь ему спирало от глухого отчаяния. Неуж вновь этот спесивый и лютый дурень будет воеводствовать в их остроге? Ах ты, псина старый, — зла не чинил городским людям служилым! Это надо же такую лжу сказать! Он оглядел пришедших с ним своих товарищей. Те, смутясь от воеводских слов, молчали. Ну нет! Не бывать тому, чтобы Дурново воеводой остался! Никак не мочно терпеть глумление его и лихоимство его, и злодейства разные, кои он и ране с избытком творил, а впредь-то и подавно еще боле сотворит, только дай ему силы набрать.

— Нет! Не бывать тому! — яростно и отчаянно выкрикнул Суриков. — Чтоб мне сдохнуть, — не бывать!

— Как не бывать, коли, как молвится, так оно уже есть, — играючи печатью, глумливо заговорил воевода, видя, что все остальные недруги его, опричь вот этого заводчика Петьки Сурикова, молчат. Поигрывал Дурново печатью, выставив ножку вперед и уперев другую руку спесиво в бок.

— Как не бывать, коли так оно и есть, — повторил он, посмеиваясь. И тут, бросив крутить печать, облизал большой перст и, сотворив кукиш из него, показал его Петьке Сурикову.

— Накось вот, выкуси!

— Вор! Собака! — не помнючи себя, взревел Суриков и рванулся вперед, ухватившись за саблю.

— Это ты брось, — кинулся ему наперехват Кольцов. — Враз тебя ссечем! Эй, брось! — остерегал он Сурикова, тоже ухватившись за рукоять сабли. За ним, огораживая воеводу, стали тесниться иные его сторонники.

— Стой, Петька! — ухватили Сурикова за руку Смольянинов и Чанчиков. — Так его не возьмешь. Так не возьмешь! Их-то сейчас боле, нежель нас. Надо всем миром на него, всем кругом. Попомни-ка, как пустельгу воробьи гнали. Попомни, какой совет дед Афонька давал. Давай на круг пойдем казацкий, — шептали они рвавшемуся из их рук и сопящему от ярости, ровно взбесившийся конь, Сурикову. — В набат сызнова ударим, соберем всех и разом выбьем Семку с острогу.

— Ладно, — скрежетнул страшно зубами Петька. — Ладно. А в набат и бить надобности нет. Без него соберем. Я чаю, — и так весь острог вздыбился. Айда в большой город!

А уж через малое время три ста казаков злыми шмелями гудели, кружились на острожной площади перед малым городом.

Шумел казачий круг, гудел, — что делать: опять в остроге мучитель прежний — Семен Дурново.

— Хватит! — кричали казаки. — Хватит того воеводства лихого! Доколь под воеводами-ворами ходить будем!

— И как он, пес лютый, сызнов объявился? У нас Лисовский воеводой есть.

— Годи, братья-казаки! Дай слово молвить, — крикнул Федька Чанчиков.

— Дай Чанчикову слово молвить. Пусть Чанчиков скажет, — зашумели ближние к Чанчикову казаки.

Круг затих. Стали слушать.

Поворачиваясь на стороны, чтобы всем слышно было, Чанчиков стал вести речь.

— Слышь-ка, братья-казаки! Был Дурново в Енисейском остроге, как сбег тода с острога, убоявшись нашего круга. А в Енисейском он, собака, перед думным дьяком Данилой Полянским, что прислан с Москвы сыск про нас весть, — обелился. И вот его сызнова и повернули сюда.

И опять загудел, зашумел казачий круг.

— Видать, думный-то дьяк Данило стакнулся с ним, с Семкой Дурново.