Жена Хана (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 41

  Брови Семеныча удивленно поползли вверх, он посмотрел на меня, и я с трудом удержалась, чтобы не вздрогнуть.

  – Чернышева? Что-то не припомню, чтобы он ко мне с жалобами приходил. Когда анализы сдавал? Дай-ка бланк сюда.

  Я подала бумагу врачу, а сама судорожно сжала пальцы в кулак.

  – Тааак.. Да, анализ прескверный, тут антибиотики срочно нужны. Меня, похоже, в этот день не было. Это, наверное, Андрей Иванович его принимал. Дай-ка мне карточку Чернышева.

  Черт. Черт. Черт. Как же я про карточку не подумала. Вот гадство. Все. Сейчас все сорвется. Я принесла папку Артура и подала Семенычу. На лбу выступили бусинки пота, и сердце начало биться в замедленном ритме.

  – Вот безалаберность. Вечно Андрей забывает в карточку записывать, на бумажках строчит, а в папку не вкладывает. Сколько раз ему говорил – все жалобы вносить и давать мне на подпись. Так, ладно. Я сейчас Чернышева к себе позову, а ты, скажи дежурному, пусть к тебе на перевязку Ветлицкого ведут. Кстати, это Чернышев его так приложил, тот, конечно, помалкивает, но тут и у стен уши есть. Ты с этим поосторожней, он за особо тяжкое сидит. Его с конвоем приведут. Возьмешь у него повторный анализ из вены и антибиотик сразу уколешь. Нам пока придется его в лазарете оставить. Три раза в день внутривенно уколы делать. Если не поможет...вот мороки мне будет, придется везти в город на ультразвук.

  В процедурную завели мужчину лет тридцати пяти, с забинтованной головой и рукой. Он все время охал и хватался за правый бок. Завидев меня, все же присвистнул, но конвоир его тут же одернул, усадил на стул.

  – Сестричка...

  – Анна Николаевна, – поправила я и принялась разбинтовывать его голову.

  – Анечка, поосторожней, а то...

  – Анна Николаевна, – снова настойчиво сказала я и полностью сняла бинт.

  На лбу у раненного виднелась ссадина, явно от удара кулаком.

  – И кто вас так? – не удержалась я.

  – Шел, поскользнулся, упал, а очнулся – гипс, – больной заржал.

  – Очень смешно. Не крутитесь, не то в глаз йодом попаду, а это неприятно.

  Он тут же притих, а потом снова тихо сказал:

  – Эх, ручки-то какие нежные, я согласен каждый день падать.

  – Еще раз упадете, я вам от падучки уколы назначу, на пятую точку неделю сесть не сможете.

  – Да ладно!

  – Обещаю.

  Ветлицкий притих, а я смазала рану и разбинтовала руку, на локте виднелся порез.

  – Вы что на мясорубку упали?

  – Вроде того, – он снова заржал, и я намеренно вылила на рану побольше йода.

  – Щиплет ведь, ваткой нельзя?

  – Можно, если болтать перестанете.

  За дверью послышались тяжелые шаги, и я услышала голос Артура. Бутылочка с йодом дрогнула в руке, и жидкость пролилась на робу Ветлицкого.

  – Какие к черту анализы? Я в больничке год не был, как с карантина вышел.

  – Ты мне поговори, Чернышев. Семеныч сказал: на укол и на повторный анализ. Ему лучше знать.

  Я попыталась взять себя в руки, сердце билось как бешенное прямо в горле. Пальцы вспотели, и бинт выскальзывал из рук. Я уверенно заматывала руку Ветлицкого, а он с любопытством на меня посматривал. Снова услышала голос Чернышева и закусила губу так сильно, что от боли скулы свело.

  – Что за бред? Какие уколы? Я...

  Дверь распахнулась, и я почувствовала, как резко перестала дышать. Воздух тут же раскалился добела, наэлектризовался, завибрировал.

  – Семеныч, это что блин тако... – пауза. Выдох. Сердце бьется у меня в горле. – такое..е..е?

  Артур увидел и застыл на пороге. У меня заняло ровно секунду прийти в себя и продолжить бинтовать Ветлицкого.

  – Анечка, туго бинтуете, – сказал тот, а я снова подняла глаза на Артура и тут же опустила. Он застыл, казалось, у него отнялся дар речи, а я мысленно умоляла его перестать на меня смотреть. Прекратить немедленно. В его взгляде можно было прочесть слишком много. Он должен перестать. Господи, пусть он перестанет. У меня от напряжения болел каждый мускул, пальцы отказывались гнуться, а слезы подступали к горлу комом, и я их глотала, умоляя себя успокоится.

  – Чего застыл, Чернышев? Я понимаю баб, хммм... женщин год не видал, но не превращайся в соляной столб. Анечка, вколите ему от столбняка.

  Я улыбнулась, но улыбка получилась деланной. Ветлицкий поднял робу у себя на груди и теперь я смазывала его ссадины на боку. Взгляд Артура я ощущала кожей, каждой порой на своем теле.

  – Так у нас новая медсестра? Анечка?

  Артур присвистнул, и я мысленно поблагодарила бога. Хорошо, правильно. Молодец, Чернышев. Да, именно так.

  – Нифигасе! Анечка!

  – Молчать, Чернышев, язык прикуси.

  Ветлицкого увел дежурный, а конвоир усадил Артура на тот же стул, он оказался от меня так близко, что у меня голова пошла кругом. Я судорожно глотнула воздух, и отважилась на него посмотреть, и сердце тут же захлебнулось в немом крике отчаянной тоски. Наши взгляды встретились всего на секунду, но меня пронзило током, по телу прокатилась волна дрожи. Похудевший, под глазами круги, щеки заросли щетиной, взгляд колючий, пристальный. На костяшках пальцев ссадины. Я видела, как пульсирует вена у него на шее. Он нервничает не меньше меня.

  – Так что там с моими анализами? – спросил Артур и посмотрел на меня, слегка прищурившись.

  – Вас привели в санчасть с болями в пояснице и с высокой температурой неделю назад. Пришли результаты анализов. Мы с доктором думаем, что у вас острый пиелонефрит.

  Брови Артура удивленно приподнялись.

  – Даже так?

  – Да. Это серьезное заболевание, при осложнении может и почка отказать. Мне нужно будет взять у вас повторный анализ и влить вам антибиотик внутривенно. Вы останетесь в лазарете на неделю под нашим пристальным наблюдением.

  – Под вашим, Анечка, хоть на месяц. Я даже начну себя хорошо вести, и меня переведут к вам на работу.

  Он усмехнулся, и я облегченно вздохнула. Артур мне подыгрывал. Он еще не понимал до конца что происходит, но вел себя правильно.

  – Поработайте пальцами, сожмите в кулак и разожмите.

  – Эх, я бы с вами, Анечка, не только пальцами поработал.

  Кровь прилила к щекам. Хотела ответить, но меня опередил конвоир.

  – Чернышев, только рыпнись мне, ясно?

  – Да кто ж рыпаться будет, когда тут такая красавица.

  Я попросила конвоира отойти к двери и свет не заслонять. Как только дотронулась до руки Артура, пальцы дрогнули, и он почувствовал. Я не удержалась, провела ладонью в перчатке по его горячей коже и тут же оглянулась на конвоира – тот смотрел в сторону коридора, а потом крикнул:

  – Степаныч, чайку завари, будь другом.

  Артур смотрел мне прямо в лицо, только пальцы в кулак сжал. Кровь было страшно брать. Одно дело на курсах учиться, а другое вживую вену проколоть. Его вену. У меня тряслись руки. Я чувствовала взгляд Артура: жадный, пробирающий до самого сердца. Уколола, посмотрела, как по тоненькой трубке потекла кровь в пробирку. Через секунду отложила пробирку на поднос и ввела в трубку антибиотик.

  – Вам прописаны уколы три раза в день. Сегодня днем уколю и вечером, а потом уже завтра. Проведите его в палату.

  – Руки, Чернышев.

  – Санаторий в моем расположении. Эй, Ветлицкий, ты по мне не соскучился?

  – Да пошел ты.

  Я выдохнула и закрыла глаза, как только закрылась за ними дверь. Сердце билось так быстро, что мне казалось я сейчас в обморок упаду. Я сняла перчатки, помыла руки и посмотрела на себя в маленькое зеркальце на стене. Бледная как смерть, губы немного подрагивали. Зашел Семеныч с чашкой чая.

  – Что уже закончили. Где этот упырь, который чаю просил?

  Ну и жаргон у них, я усмехнулась, а по спине стекали ручейки холодного пота.

  – Конвоир с Чернышевым останется?

  – Нет, он его дежурному надзирателю передаст. Тому, что у двери палаты сидит. Они тут меньше за ними наблюдают. Здесь такого давления нет. Вот почему зэки так стремятся попасть в лазарет. Тут отдых, работать не надо и постели чистые, кормят лучше. Будь их воля – они бы все сюда перебрались. Как анализ? Взяла?