В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу. Страница 72

— В своей обители творить бесчинства волен я, не спрашивая дозволенья у господ, испытывающих искушение обрушить мой небесный свод. — Актёр тоже разглядывал картины. Он медленно водил бархатными руками по пыльным рамам, подносил сокрытое маской лицо совсем близко к холсту, чтобы вдохнуть аромат старой краски. Данте слышал, как актёр втягивает носом воздух. Сразу после этого по его тощему, покрытому белым костюмом телу, проходила дрожь, что бывает в приступе истинной эйфории.

— Кхе — кашлянул Данте, стараясь привлечь внимание, Маэстро не реагировал — Кхе, кхе, кхе! С чего это ты решил, что Анор-Ассор — твоя обитель? Общественного порядка тебе нарушать не позволено, пусть ты и сослужил добротную службу своими куклами.

— Позволите краски взять? — Резко обернувшись попросил актёр.

— Что? Она ж вся иссохла и потрескалась… — Растерялся Данте. Актёр обхаживал портрет его прапрадеда, о котором кардинал толком ничего не знал, а потому и ответил положительно — Хотя… Бери! Не знаю как, но бери! Если уж нужно. Только беспорядков не чини. — Маэстро не ответил, рука его на мгновение скрылась в складках костюма, а вынырнула уже с тончайшей работы ножиком и крохотной баночкой. Филигранно Маэстро соскоблил интересующий его цвет, а именно бордовый, закрыл баночку и убрал обратно в складки плаща. В награду Данте удостоился поклона.

— Уйти придётся прям сейчас тебе, товарищ мой. Закатный ветер смерть о двух клинках несёт нам. Ступай за солнцем вслед, сбирая люд из грязных сёл, окраин! Несись вперёд! Я за тобой пойду, лишь дня лишившись по простою.

— Мы выходим завра вечером. — Отрезал Данте и для уверенности стукнул тростью по полу. Маэстро покачал головой, взял друга за плечо и подвёл его к окну, предварительно отведя в сторону призрачную штору. От шока кардинал оцепенел.

«Сколько же простоял здесь я, раз он успел превратить город… В ЭТО!?»

***

Ранее светлые и прозрачные улицы города обернулись душными, покрытыми копотью проулками, по которым пьяными снуют уроды и маньяки. Осколки стекла тут и там, и запах вина в воздухе стоит. Лишь единого часа хватило великому Маэстро, чтобы явить миру свой шатёр. Тот сверкнул в лучах солнца и рассыпался тысячами нитей, а те затем обернулись людьми и украшеньями для улиц. Все те, кого когда-то позвал с собою актёр, все им заточённые в темнице шатра, вырвались на свободу и разукрасили город в оранжево-чёрные тона! Ибо раз в пять лет Король ублюдков вспоминает о подданных! И грядёт великий бал!

Люди из столицы бежали вереницами, толпами. Долго кричал Данте на своенравного актёра, но вопли лишь разбивались о неприступную улыбку его маски. И что же мог кардинал сделать? Ведь полностью зависел он от своего союзника. Ничего не оставалось кроме как склонить покорно голову, выйти из дома, где селилось прошлое, и отдать приказ войскам готовить в срочности обоз, дабы с наступлением темноты выдвинуться в путь.

Приказ, разумеется, отдал Отец Настоятель. Пока Данте стоял за спиной. И пусть куклы позволяли властвовать над ключевыми фигура партии, Данте понимал — лишь стоит Маэстро захотеть, и протянутые к пальцам Данте нити лопнут, оставив кардинала ни с чем.

Половину вещей пришлось оставить. Некоторых людей выводили, провожая копьями в спины, но до ночи собраться кое-как удалось. Кардинал самолично с солдатами грузил связки копий и мечей, из-за чего смотреть на него стали чуть мягче. Людям с мозолистыми руками нравятся себе подобные. Мягкая ухоженная кожа им претит.

Маэстро же был занят своим, как он выражался, «представлением». Всех курьеров он велел себе назначить, и всем одно послание вручил, к одному адресату направил во все стороны света, чтобы до вечера следующего дня явилась к нему почётная гостья. А пока не пожаловала она, можно и подготовиться…

Бал уродов проводился многократно! Он существовал ещё до Нарисованного человека. После физической смерти он чудом вернулся к жизни, обнаружил на себе волшебную маску, что даровала невиданные доселе ему возможности. Но вместе с даром жизни он получил и проклятие — ведь прежний обиталец артефакта никуда не делся.

Этот кровожадный демон никогда толком не мог объясниться кем является. Отвечал уклончиво и неточно, вместо этого предлагал «развлечься», а Маэстро с радостью соглашался. Поначалу забавы были воистину безобидны — циничную эпиграмму прочитать знаменитому генералу на приёме, крылышки фее слегка подрезать, смехотворного порошка в вино подсыпать. Вместе с чудесным шатром и труппой Маэстро и его Маска облетели весь созданный художниками мир: от мрачного Иннира, до блистательных снежных хребтов ледяной земли.

Но годы шли, а забавы приобретали всё более мрачный характер. Труппу знали уже не как забавных скоморохов, но как вестников ужаса и безумия. Душераздирающие их песни возвещали начало великого бала, людей хватали прямо с улиц под азартный аккомпанемент оркестра. Случалось так, что Маэстро полностью терял нить сознания своего, сливался воедино с демоном маски, и вместе творили они вещи такие, о которых и зарекнуться страшно… Увы, но в потоке времен грехи не исчезают. Вот и Маэстро хранил память о них в виде целой галереи своих… пропахших кровью и слезами «шедевров».

К окончанию дня прежние жители покинули Анор-Ассор, а город засиял красками иными. Оранжевый, алый, жёлто-золотой. В ночной тьме на улицах плясали тени, утопая в море пряного вина. Где раньше были лавки, мастерские теперь стояли пышные столы и пыточные устройства. В тот же час чёрной вереницей потянулись в столицу все, кто был отвергнут и не принят. Все отверженные, отличные и яркие стремились на свет Короля Ублюдков, как мотыльки стремятся сгореть в пламени костра. Близился бал, и только одной гостье ещё не пришло приглашение…

***

Ночь. Кабак. Запах пива. Пьяные лесорубы разукрашивают друг другу лица. В здание входит человек, чьё лицо сокрыто капюшоном. Ещё трезвые завсегдатаи насторожились, проверили на месте ли ножи и молоты. Слишком маленькая деревня, чтобы сюда заходили чужаки, но ведь приходят.

Девушка скидывает плащ. Несколько мужиков облизываются, такой тонкой красоты их глаз не видел. Потом они замечают одну маленькую, но крайне важную деталь. Лица краснеют. Несколько мужланов уже взялись за ножи, один побежал за священником.

— Пинту и вяленое мясо. — На стойку упал серебряный перстень, трактирщик поморщился, он уже видел золотое кольцо на руке посетительницы. Его душу жжёт жадность.

Трактирщик — безусый ещё юноша. Отец умер три дня назад. Скуп, предприимчив, силён, не женат.

Он принёс заказ. Пинта пива и мешок вяленого мяса. Парень старался быть достаточно пренебрежительным с гостьей и одновременно обходительным. Он хотел её деньги, но не хотел, чтобы его невзлюбили в селе.

— Воды! — Прикрикнула девушка, трактирщик послушно принёс воды, гостья злилась. В трактир вошло несколько пахарей с массивными жилистыми руками и священник, напоминающий столетний дуб. — Я не просила пинты пива, я просила пинту воды. Только дурак добровольно выпьет жидкость, мутящую сознание.

Трактирщик ничего не ответил — поспешил убраться прочь. Нет ничего доброго в деревне, где проповедует бывший инквизитор, для девушки с разноцветными глазами.

Адриана Фэйт обернулась и молча измерила взглядом гостей, положила руку на рукоять кинжала. Все молчали, говорили глаза. В трактир вошёл ещё один человек в обитом золотом сюртуке и атласном алом берете. Местные не считали столичных посланников за мужчин — те подстригали ногти, мылись и следили за причёской — занятия для избалованных барышень.

Крестьяне уже готовились сжечь ведьму, но обернулись на громкое покашливание.

— Приказом одного из великих кардиналов велено нам, королевским посланникам, отправляться во все сёла и деревни, дабы разыскать госпожу Адриану Фэйт, тут есть такая? Или, может быть, её кто-то видел?

— Я Адриана Фэйт. Что надо, павлин в краске? — Посланник на оскорбление не среагировал. Он привык слышать грубые слова. Ему отлично платили за то, что он позволяет себя оскорблять. Он молча смеялся грубиянам в лицо. Они живут в грязи, в которой целыми днями и копаются, а он веселится в столице и пьёт дорогое вино.