Триумф поражения (СИ) - Володина Жанна. Страница 42

Евгений почти скрипит зубами: уверена, его раздражаю я сама и всё, что со мной связано, и свое поручение он терпеть не может.

Накануне женского праздника в агентстве радостная суматоха. Все гадают, как поздравит нас Хозяин, который не появлялся уже три дня.

— Надеюсь на хорошую премию, — подкрашивает губы Марина. — У меня отпуск в мае. Собираюсь в Эмираты.

— Премия — само собой! — соглашается Римма Викторовна. — Но и для души чего-нибудь хочется.

— Что может подарить человек без души для души? — иронизирую я.

Но утром седьмого марта наше агентство превращается в цветник. Каждая женщина, от уборщицы до Павлы Борисовны, получает свой букет цветов. Все они разные и по-настоящему красивые. У Павлы Борисовны это большой букет розовых роз. У Марины — бордово-красных. У девочек из рекламного отдела — чудесные кустовые желтые хризантемы с синими ирисами. Дарья Владиленовна получила корзину ромашковых хризантем. Я осталась без цветов. Совсем. Курьеры, обошедшие с утра всё агентство с букетами и записочками, не заглянули ни в мой кабинет, ни в мою квартиру.

— Опаньки! — чешет затылок Димка. — Султан наказывает свою наложницу за непослушание?

— Что за ассоциации? — сержусь я. — Не нужны мне его цветы.

— А я думаю, что Хозяин для Нины какой-то сюрприз готовит, — предполагает веселый Костик. — Может, он тебе вообще розарий подарит или дерево какое.

— Шутка дня! — смеюсь я, совсем не расстроившись.

Костик прав. От Холодильника можно ожидать всего. Хотя, думаю, будь его воля (так она, воля, его и есть!), он с удовольствием подарил бы мне тот самый цветок, который ловит насекомых.

Ближе к вечеру нас ждет концерт. Оказывается, наши мужчины приготовили для нас вечер романсов. Костик в концертном фраке садится за рояль.

Первым поет Денис Владиленович. Торжественно строгий в костюме-тройке. Седой и солидный.

Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый.

Ни наглой белизной сверкающий алмаз

Не подошли бы так к лучистости суровой

Холодных ваших глаз,

Как этот тонко ограненный,

Хранящий тайну темных рук,

Ничьим огнем не опаленный,

В ничто на свете не влюбленный

Темно-зеленый изумруд.

Павел Денисович в неизменном черном костюме с красной бархатной бабочкой выжимает из глаз восхищенных женщин искренние слезы.

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи несвязные, взоры усталые…

Ночи, последним огнем озаренные,

Осени мертвой цветы запоздалые.

Пусть даже время рукой беспощадною

Мне указало, что было в вас ложного,

Всё же лечу я к вам памятью жадною,

В прошлом ответа ищу невозможного…

Изысканно трогательный Костик выбирает изысканный роман Вертинского.

Ваши пальцы пахнут ладаном,

А в ресницах спит печаль.

Ничего теперь не надо нам,

Никого теперь не жаль.

Настоящий фурор производит опоздавший Прохор Васильевич. Во-первых, он по-прежнему красив как бог или дьявол, а это каждый раз как-то забывается, во-вторых, оказывается, он прекрасно поет и сам играет на рояле, отказавшись от услуг Костика, в-третьих, он выбирает оригинальный романс, и всем присутствующим женщинам, даже мне, начинает казаться, что он поет именно для меня.

Я не люблю Вас и люблю,

На Вас молюсь и проклинаю.

Не видеть Вас я не могу,

Но встречи с Вами избегаю.

Вы так наивны, так умны,

Вы так низки и так высоки,

Вы так земны и неземны,

Вы так близки и так далеки.

Кошу глаза в сторону — и натыкаюсь на карюю бездну, тут же поглощающую меня. Мне начинает казаться, что это Холодильник выбирал начальнику охраны романс и приказал спеть его только для меня.

Вы — сладкий яд, Вы — горький мед,

Вы — божество, Вы — сущий дьявол.

Я Вас ищу, от Вас бегу.

Я не люблю Вас и люблю.

Мурашки носятся по моему телу, поскальзываясь, сталкиваясь друг с другом, даже повизгивая. Как же так! Павла Борисовна клятвенно обещала мне… Начинаю остро ощущать свою тактическую ошибку: я выбрала не то платье. Это вечернее платье в стиле Чикаго, откровенно смелое, на грани дерзости. Оголенные плечи, длина выше колена, серебряная бахрома, облегающий грудь и талию черный гипюр, стразы по вороту.

Холодильник не просто пожирает меня глазами, он меня давно сожрал и теперь жадно и раздраженно обгладывает кости. Встречаюсь с испуганными глазами Павлы Борисовны и понимаю, что она удивлена не меньше меня. Значит, он ее обманул. Хотя… Зачем ему это? Римма Викторовна подтвердила версию Павлы Борисовны:

— Сегодня у Александра Юрьевича деловой ужин с партнерами. Он не придет на наш вечер.

Кот из дома — мышки в пляс! Ленка привезла мне это черно-серебряное платье и с сомнением сказала:

— Дресс-код на праздники, разумеется, не распространяется. Но если ты пытаешься не привлекать к себе внимание, то выбрала не ту модель.

— Холодильника не будет! — напеваю я освобожденно, вертясь у зеркала. — Давай прическу придумывать.

Ленка придумывает "львиную гриву" и долго завивает мне волосы для крупных локонов.

— Теперь ты голливудская звезда! — уверенно награждает меня титулом мой домашний модельер и визажист, посыпая золотистой пудрой мою шею, плечи и руки.

Теперь же именно эти оголенные участки моего тела сканирует недобрым взглядом недовольный Холодильник. Во время легкого ужина кусок не лезет мне в горло. Ни деликатесные закуски, приготовленные Павлом Денисовичем, ни хрустально-ледяной розовый брют, который услужливо подливает мне Димка, не лезут в горло под тяжелым, чугунным взглядом.

Когда начинаются танцы и конкурсы, воспользовавшись тем, что Холодильника отвлек Прохор Васильевич, атакованный желающими танцевать сотрудницами и откровенно прячущийся за Хозяина, я ускользаю к лестнице. Трусливое решение бежать и переодеться руководит мною, хотя я ругательски ругаю себя за это. Забегаю в кабинет, чтобы поменять туфли, и застываю соляным столбом. Весь кабинет в каллах, белых, красных, желтых, даже фиолетовых, стоящих в прозрачных высоких вазах-стаканах. Когда за спиной раздается дверной скрип, я не оборачиваюсь, я и так знаю, кто это.

— Я боялся, что вы не зайдете в кабинет, а спрячетесь в свою нору, — бархатный шепот обжигает шею сзади.

— Вы можете чего-то бояться? — тоже шепотом не верю я ему.

— Хорошо, опасался, беспокоился, — поправляется он и кладет ладони на мои плечи.

— И эти слова вам не подходят, — не сдаюсь я, чувствуя, как нахальные мурашки наперегонки лезут на мои плечи под его теплые ладони погреться.

— Почему? — лениво удивляется он.

— Потому что они человеческие, — нервно сглатываю я. — А вы…

— А я? — мужские губы едва касаются моего затылка. — Не человек?

Очень хочется сказать "Холодильник", но я не решаюсь.

— А вы… черствый и холодный, — придумываю я ответ.

— Странно, — кожей головы чувствую, как он улыбается. — Странно, что черствым и холодным меня называете именно вы… Вы, с которой я такой мягкий и горячий.

То, что горячий, чувствую и боюсь. Выныриваю из-под рук Холодильника и, отступив на пару шагов, поворачиваюсь.

— Мягкий? — возмущаюсь я. — Вы?

— Но мы же говорим обо мне, — напоминает Холодильник, сократив расстояние между нами. — Вы не замерзли? Не хотите согреться?

— П-почему я должна замерзнуть? — заикаюсь я.

— На вас почти ничего не надето! — идет в наступление Алесандр Юрьевич, интонация которого из бархатной превращается в стальную.

— Это платье Чикаго! — задыхаюсь я от возмущения. — Я на праздник пришла! Я не на работе!

— Это не платье! — скалится Холодильник. — Это кусочек прозрачной тряпочки, не оставляющий простора воображению!

— Просто у вас скудное воображение! — огрызаюсь я.

— Неужели?! — меня рывком прижимают к себе. — Не нужно быть обладателем богатого, чтобы заметить это… (он гладит меня по шее), это… (ладони опускаются на шею), это (обводят грудь, не прикасаясь), это… (крепко ложатся на талию).