Триумф поражения (СИ) - Володина Жанна. Страница 84

— Вот! — вскакиваю и я, начиная движение след в след. — Ты сама и ответила на свой вопрос. Одно! Одно неосторожное слово — и он свернет мне шею, или расстреляет всех мужчин в радиусе километра, или надстроит в нашем доме угловую башню и замурует меня там навечно. Хотя нет! Он сделает это всё одновременно!

Ленка резко останавливается, и я натыкаюсь на нее.

— Стоп! ДПТ! — смеется Ленка грустно. — У меня права отберут. Я пьяненькая.

— А у меня их вообще нет! — хихикаю я.

Ленка мягко обнимает меня и грустно шепчет на ухо:

— Всё будет хорошо! Дай ему возможность показать себя с другой стороны. Не торопись с выводами. Неужели нигде не ёкает? Нисколечко?

Я не отвечаю на эти вопросы, потому что не хочу врать единственной близкой подруге, потому что ёкает, да еще как… Но вот так быстро, не узнав человека, я не могу решиться на большее.

Укладываю Ленку спать в гостиной, а сама ворочаюсь в спальне, на большой старинной кровати гражданки Райской Ольги Ждановны. Переворачиваюсь так часто, словно хитрая королева подложила мне в постель не одну горошину, а целую горсть. Тело ломит, голова болит. И я прекрасно понимаю, что грузинское красное ни при чем. Меня рвут на части сомнения и противоречия, желания и страхи. Воображение подбрасывает самые разные мозаичные картинки, одна нереальнее другой: вот я, застыв, позволяю Холодильнику себя целовать, вот он, напряженный и злой, давит на меня бешено-ревнивым взглядом, вот мы вдвоем, растерянные и уставшие, сидим на полу в нашем старом лифте, и он нежно целует мои прикрытые веки.

Засыпаю под утро и просыпаюсь внезапно от острой и горячей мысли: я теперь невеста Холодильника!

Энергичная и жизнерадостная Ленка хлопочет на кухне, что-то шкварчит на сковородке, квартира наполнена ароматом свежесваренного кофе.

— Доброе утро! — напевает она. — На тебя яичницу с колбасой и помидорами делать?

— Делать. Спасибо, — голова не болит, хотя я явно не выспалась. И я понимаю — это от безотчетной тревоги.

— Ужасно любопытно, как Холодильник будет ухаживать! — тут же облекает в слова мои тревоги Ленка. — Наверное, завалит подарками!

— Рестораны, украшения, театры, концерты, путешествия, — вяло, неэнергично перечисляю я, заранее зная "список" ухаживаний Холодильника. — Потащит в Париж…

— Потащит?! — возмущается Ленка. — Тебя еще и тащить туда надо?! И почему именно Париж? Главный город влюбленных?

— Я ему как-то нечаянно рассказала, что хочу в Париж с любимым человеком, — сознаюсь я подруге. — С тех пор его на Париже заклинило…

— Логично! — делает вывод Ленка. — Теперь полетишь?

— Нет. Ключевое слово не Париж, а любимый, — ворчу я, ковыряясь вилкой в яичнице.

Ленка ничего на это не отвечает и молча наливает мне кофе. Так, в молчании, мы завтракаем, размышляя про себя и не торопясь делиться своими мыслями.

— А он работать тебе не запретит? — вдруг волнуется Ленка. — Мне почему-то кажется, что он всех своих жен будет сажать под домашний арест.

— Вот видишь! — вскидываюсь я. — И ты о его женах говоришь во множественном числе!

— Это фигура речи! — отмахивается от меня Ленка. — Выбрала, что сегодня наденешь?

— Да! — оживляюсь я. — Он будет доволен!

В течение часа Ленка помогает мне создать образ "синего чулка" в прямом смысле этого слова. Я надеваю синее платье-футляр длиной до середины икр, настоящие синие чулки и черные лакированные туфли на низком каблуке. Волосы Ленка зализывает мне в низкий пучок и фиксирует его черными шпильками. Единственной свежей деталью становится жемчужная нить под горло.

— Точно без макияжа? — сомневается Ленка. — Давай хоть реснички подкрасим!

— Нет! — категорично отвечаю я. — Базы и жемчужной пудры остаточно. Еще помада телесного оттенка. Никакой туши, теней, подводки и блеска.

— Ты будешь похожа на бледного призрака! — упрекает меня Ленка. — Хочешь отвратить Холодильника?

— Хочу не вызывать у него новых приступов ревности, — объясняю я и встаю перед зеркалом.

Но что-то здесь не так… То ли такой фасон платья мне идет, то ли от злости и бессилия глаза стали выразительнее, но то, что я вижу, облекает в слова моя подруга:

— Я тебя недооценила, Нинка! Потрясающе! Это ж надо так выигрышно на глазах сыграть! И они еще не накрашены!

Смотрю на себя и разочарованно мычу: передо мной высокая изящная девушка с открытым лицом, на котором голубо-зелеными блюдцами сверкают бирюзовые глаза. Нитка жемчуга делает образ каким-то трогательным и чувственным.

— Я не хотела… — обескураженно бормочу я. — У меня была другая цель…

— Теоретически придраться не к чему, — озадаченно говорит Ленка. — Но Холодильник найдет.

Упоминание личного врага приводит меня в полную боевую готовность:

— Пусть попробует! Тогда я закачу истерику. Он меня еще в истерике не видел!

— О! Я тоже не видела! — смеется Ленка. — Можно селфи сделать и мне переслать?

Звонок в дверь отвлекает нас от моего внешнего вида. За дверью Евгений со скромным букетом из белых тюльпанов, завернутых в холщовую ткань.

Евгений молчит, выпучив на меня глаза. Начинаю говорить первая:

— Здравствуйте! Это мне? Или это вас кто-то поздравил?

Евгений оторопело смотрит на меня, потом переводит взгляд на букет и резким движением выбрасывает руку вперед, словно хочет разбить мне нос боксерским ударом. Еле удерживаюсь, чтобы не отпрянуть.

— Доброе утро! Это вам от Александра Юрьевича с пожеланиями хорошего дня!

— Александр Юрьевич не смог сам донести букет до моей двери? — пугаю я ехидным вопросом бедного охранника.

— Не могу знать! — по-военному отвечает тот, вытянувшись во фрунт.

— Александра Юрьевича нет в агентстве, — докладывает Римма Викторовна. — Звонил, сказал, что подъедет к полудню.

Метнулся за билетами в Париж и в ювелирный — приходит мне на ум, и я стряпаю кислую гримасу.

— Ты сегодня по-особенному очаровательна! — делает мне ненужный комплимент Римма Викторовна. — Есть повод?

— Думаю, что есть! — подхватывает невероятно довольная чем-то Павла Борисовна.

— Вы что-то знаете, чего не знаем мы? — подозрительно смотрю на Павлу Борисовну.

— Нет. Ничего, — внезапно тушуется она. — В двенадцать часов подъедут и Климов-старший, и Климов-младший. Александр Юрьевич велел всем нам прийти в его кабинет. Всей администрации. Ниночка! Вы совершенно прелестны сегодня!

До двенадцати пытаюсь работать над проектом для Тарасовых, но недоброе предчувствие не дает мне делать это эффективно. Мысль то и дело возвращается к ожиданию чего-то неотвратимого.

В полдень я с Павлой Борисовной захожу в кабинет Холодильника. Там уже сидят за кофейным столиком Юрий Александрович и Кристина. На стульях вдоль стены я вижу сидящими руководителей всех отделов. Здесь и Мариночка из рекламного, и Костик от айтишников, и еще четверо. Единственный стоящий человек — Прохор Васильевич.

Холодильник, строгий и торжественный, сидит за своим столом, но встает при нашем появлении. Прохор Васильевич провожает к столу Павлу Борисовну и помогает ей сесть. Меня под локоть крепко берет Холодильник и ведет к стулу, стоящему по правую руку от его кресла.

У всех напряженные и строгие лица, словно все ждут какой-то плохой новости. Юрий Александрович встречается со мной глазами и тепло, по-отечески мне улыбается, но взгляд настороженный и собранный. Кристина в роскошном темно-зеленом платье-пальто едва заметно дрожащими руками ставит кофейную чашечку на блюдце и украдкой бросает на меня остро-возбужденный взгляд.

Сижу с прямой спиной и гордо поднятой головой, усиленно делая вид, что спокойна и даже равнодушна к происходящему. Тревожные противоречивые мысли раздирают меня на части изнутри. Неужели Юрий Александрович всё-таки заберет у сына агентство и почему меня это вдруг так расстраивает? Или агентство будет продано по договоренности сына и отца Климовых? Зачем здесь руководители всех отделов? И почему у Холодильника такое спокойное лицо, а Юрий Александрович заметно нервничает? Кристина вообще места себе не находит. Как то, что мы сейчас услышим, относится к ней? И почему лицо Павлы Борисовны прямо-таки лоснится от удовольствия? Может, агентство опять передадут ей? Тогда есть опасность, что Холодильник утащит меня в Париж…