Город (СИ) - Белянин Глеб. Страница 31

Была и ещё одна причина почему он решил закурить, помимо накопившихся эмоций, которые в срочном порядке требовалось освободить и отпустить. Люди, снующие по переулку люди. Это был переулок, который проходил между нескольких бараков, но никаких серьёзных, ценных для Города зданий он не затрагивал.

Люди в рабочей одежде переносили коробки из одного барака в другой, а из третьего в четвёртый. Даже глупец бы понял, что тут происходит нечто странное — все эти грузчики явно не желали, чтобы их манипуляции заметили. Вот и Павел делал вид, будто не замечает их, а просто стоит и сосёт сигаретку, потуже натянув нос серой кепи себе на лоб.

Люди, увлечённые работой, не замечали его, а, возможно, лишь делали вид. Так или иначе, им хватило пары минут, чтобы перенести весь груз из одного здания в другой.

Колокол, созывающий на публичную казнь — развлечение для бедных, продолжал издавать такие звуки, от которых в животе становилось пусто, а мысли немели.

Павел выпустил последний клубок горьковатого дыма, едкий непривычный привкус осел у него во рту, замешиваясь со слюной. Скрипач обогнул переулок, прошёл к следующему. Его предстала та же картина: те же самые люди, и снова таскают эти коробки с неизвестным содержимым. Перетаскивают в следующий барак.

Музыкант начал догадываться, что, скорее всего, не просто так была устроена эта казнь, это был инструмент отвлечения, не просто так эти люди спешили поскорее выполнить свою работу. Павел примерно представил в уме карту Города, провёл мысленно прямую с помощью бараков, взяв их за условные точки. Получившийся луч упирался в Белый квартал, группа зданий с одним назначением — лечить больных, в какое конкретное здание он шёл ему было неизвестно. Также неизвестно как и ответы на вопросы, почему эти погрузки старались скрыть, что было в коробках, куда их несли.

Один из людей, переносивших коробки, споткнулся, он удержался на ногах, но выронил деревянный куб из рук, тот с силой стукнулся о затвердевший снег. Грузчик невольно развёл руками, принялся поднимать коробку и в этот момент невольно посмотрел туда, где в тени одного из бараков прятался Павел.

Скрипач закрыл лицо рукой, отпрянул назад за угол и прижался к стене. Паша не стал гадать видели его или нет, он поспешил туда, где его присутствие сейчас точно не вызвало бы никаких подозрений. На казнь.

Колокол как раз заканчивал свою металлическую, парализующую органы, мелодию, когда Павел подоспел к Городской площади. Генератор гигантской башней возвышался впереди, а у его подножия стояли возведённые платформы. За спиной развалилось пузатым боровом здание администрации. Между этими двумя постройками, словно в тисках, была зажата толпа. Глядеть на представление с окон или с других мест в Городе считалось дурным тоном и не приветствовалось. Поэтому парень нырнул в толпу ко всем остальным людям. В толпу, которая так сильно напоминала ему о тех днях, когда его оторвали от семьи. Это были те же самые люди, с теми же самыми эмоциями, всё было как тогда.

Павел протиснулся ближе к центру, выглядывая из-за человеческих голов, стараясь разглядеть хоть что-то. На платформе у подножия Генератора стояло три человека: два по бокам с туго затянутыми веревками на шее, одетые в какое никакое тряпьё, один посерёдке, закованный в цепи, полностью голый. Без трусов и без носок. Его место было по центру платформы, точно над паровыми трубами. Его будут казнить иначе. Хотя его казнь началась уже с того момента, как его голым, унижая и терзая морозом, приковали к цепям на глазах у всех.

Платформу окружала человеческая дуга из тучных парней, одетых в чёрное, с упрямыми оскаленными дубинками на поясах.

На самой платформе помимо смертников стояло ещё два человека: палач, который выбивал табуретки из под ног висельников и открывал клапаны, а также глашатай, который объявлял причину казни каждого присутствующего на деревянном постаменте.

Колокол стих. По толпе бежал шёпот догадок и предположений, который люди высказывали, передавали друг другу и дополняли новыми деталями, подробностями и красками.

Глашатай поднял руку, пальцы которой были зажаты в кулаке, точно как на флагах, которые высились на боках и лицевой стороне Генератора. Толпа разом стихла, в мгновение их руки, руки каждого жителя Города, были вздёрнуты к небу в зажатом кулаке. Некоторые, особо патриотичного духа люди, даже вставали на носки, стараясь вытянуть свой кулак выше остальных, другие сжимали пальцы так, что ногти больно впивались в огрубевшую от постоянной работы кожу. Павел вместе с остальными возвёл свой кулак к небу.

Глашатай строго оглядел толпу, опустил руку. Вместе с ним, будто отсечённый гигантской острой пилой, обрушился лес направленных вверх кулаков.

Из человеческой дуги перед платформой вышло несколько стражников. Они пронзили толпу точно остриё клинка, люди расступались перед ними, а чёрные сновали в поисках тех, кто будет разговаривать. Для того, чтобы все слышали глашатая, нужна была полная, полная тишина. Если кто-то позволял себе проронить хоть слово, люди в чёрной форме хватали этого негодяя, вытаскивали его из толпы и тащили к платформе, где его, на глазах у всей толпы, избивали дубинками.

Жители все были местные, пообвыкнувшие, а потому строго соблюдали это правило, стояли и молчали как немые статуи.

Глашатай раскрыл рот и завопил:

— Приветствую вас, товарищи. Сегодня на этой сцене будут наказаны враги нашего Города, враги нашего народа, ваши враги. Из-за них вы получали меньше талонов, чем положено, из-за вам не хватало места в больничном пункте, из-за них вам не докладывали лишний кусок мяса.

Кто-то из толпы, совсем рядом с Павлом, тихо брякнул:

— Ага, если бы нам вообще клали мясо.

Люди вокруг этого человека расступились, словно круги на воде, вперили в него свои указательные пальцы. Охранники рванули сквозь толпу к человеку, он попытался сбежать, втиснуться меж людей, но те отталкивали его в центр круга. И Паша тоже тыкал в него пальцем и тоже отталкивал вместе с остальными, чтобы не подумали, что сказали на него.

— Это был не я! Это был не я! Клянусь! Это был он! — Окружённый людьми человек указал пальцами на другого мужчину. У того был такой вид, что, возможно, это действительно был он. Все смотрели на подножие Генератора, никто точно не мог определить кто это сказал.

Охранники втиснулись в круг, огрели мужчину в его центре парой ударов по голове и спине. Затем они выдернули из человеческих рядов того человека, на которого показал мужчина. Теперь избивали их двоих. Как мешки с картошкой их вытянули из толпищи, поволокли вдоль краёв площади, взвалили на платформу. Одному не глядя сломали ударом дубинки зубы, другому переломили пальцы. А после обоих впихнули обратно в людское скопище слушать и внимать.

— Вот три человека, которые своим присутствием вредят Городу и не приносят ничего кроме вреда, — продолжил кричать глашатай своим звонким как колокол голосом, не обращая никакого внимания на только что случившуюся ситуацию.

Толпа внимала его словам.

— Дарья, женщина тридцати двух лет, — вопил человек на всю площадь. — Осуждённая за растрату государственных средств. За её непозволительный поступок, с милости Капитана, нашего отца и вождя, ей дано прощение и помилование. Она умрёт безболезненно.

Палач к этому моменту уже стоял позади провинившийся. Поставил ногу на табуретку. Публика замерла.

— Твоё последнее слово, уродина, — крикнул глашатай.

Женщина что-то начала говорить, но так тихо, что Павлу не удалось разобрать слов. Судя по тону, это было признание всех своих ошибок и благодарность за помилование. Возможно, кровавые подтёки на её лице и вздувшаяся до такой степени щека, что полностью перекрывала левый глаз, мешали ей говорить. Так или иначе, где-то на половине её речи палач сухо пнул табурет, выбивая его из под ног осуждённой.

Дарья задёргала ногами, её правый глаз, который ещё можно было увидеть, невероятно вспучился, изо рта пошла пена. Народ закатил глаза в эйфории. Некоторые стонали от удовольствия. Женщина в потасканном тряпье начала болтаться на верёвочке точно пойманная рыбёшка, вытащенная на сушу.