Город (СИ) - Белянин Глеб. Страница 51

В целом Павел понял следующее:

Если ты хорошо работаешь, ты будешь получать меньше, чем если бы ты работал плохо, но получать ты будешь всегда.

Если остановишься вовсе, тебя изобьют до полусмерти или просто убьют.

На Чернухе присутствовала иерархия — один из новоприбывших хотел взять тачку, но ему не дали, отпихнули в сторону и пригрозили смертью.

Работа с киркой была самой тяжелой и самой скучной, на ней держали всех новичков и именно на ней была наибольшая нагрузка.

Работа с тачкой была более активной, чаще приходилось передвигаться, то нагружать тачку грузом, то сгружать с неё груз. А самый главный плюс заключался в том, что можно было с кем-то переговорить, пока нагружаешь свою тачку. Это Павел понял, когда к нему подбежал какой-то дед с тачкой.

— Эй, милок, какие там новости из Города? — Спросил худощавый старик бойцовского телосложения.

— Новости? — Переспросил Павел.

— Тише, тише, — мимо прошёл охранник. Седой мужчина стал быстрее нагружать свою тачку добытым Пашей углём, но это ему не помогло — человек в чёрном треснул его по загривку дубиной и вдарил по копчику Паше. Музыкант схватился за спину и застонал. Его спасло только то, что охранник переключился на дедка, которого он ударами дубинки погнал дальше работать.

— «Чёрт…» — думал Павел. — «Какие ещё могут быть новости? Вот я дурак, так бы хоть знакомства какие полезные завёл».

Кирки стучали, люди с тачками бегали туда сюда.

Скрипач продолжил свои наблюдения и обнаружил закономерность: с тачками бегали в основном одни и те же. Первую половину тачечников сменяли по очереди другие, а вот вторая половина никак не менялась. Создавалось ощущение, что они объединились в некое содружество тачечников и никому не отдавали свои инструменты. Если кто-то пытался бросить работу с киркой и отобрать у кого-то из них тачку, то все рабочие из этого клана сбегались и отбивали своего человека. После этого они, правда, получали по спине и по морде, но зато продолжали удерживать за собой право на владение конкретно этими инструментами.

И сами тачечники тоже делились на два класса: одни таскали уголь, их было большинство, а другие таскали трупы. Именно вторые утащили того новоприбывшего заключённого, который пришёл вместе с Павлом, Борисом и Фёдором. Они же утащили и труп рабочего, у которого музыкант забрал кирку. Все трупы они стаскивали к другой куче, мертвецов не мешали с углём, потому что мертвецы не горели так хорошо как уголь. Они валили тела людей в кучу других тел и бежали за новыми телами, ну или если трупы заканчивались, то они переходили в класс обычных тачечников, перетаскивающих угли.

Павел ужасно сильно устал, хлысты стражников всё чаще и чаще касались его спины, заживо сдирая кожу. В какой-то момент он даже подумал, что не выдержит и сдастся, но именно в этот момент, как по повиновению судьбы, прозвучал голос человека, скрытого во тьме:

— Отбой!

Рабочие побросали свои кирки, начали сдвигаться в одном направлении. Павел тоже попытался бросить кирку, но у него не получалось — пальцы настолько сильно онемели, что он не мог их разжать. Помог ему добродушный охранник, который заметил его, подошел и вдарил по обеим кистям дубинкой, расцепив пальцы, и заодно дав по спине, чтоб не стоял.

Люди начали сдвигаться в одном направлении, охранники покидали свои посты, точно также удаляясь куда-то на сон час. Паша пристал к остальным. Стараясь не выделяться, он как прилежный ученик наизусть заучил их манеру поведения. В толпе он также пытался отыскать лица своих родителей, но ничего не удавалось.

Всех заключённых согнали в смежное помещение — купол намного меньших размеров, но удачно вмещающий в себя всех рабочих.

Там рабочие, мужчины и женщины, плотным ковром устилали пол, стеная от боли в ногах и руках, а конкретно в мышцах, а также от пустоты в животе.

Большинство людей ложилось спать, стихали разговоры. Павел пытался использовать этот момент, чтобы найти отца и мать, но у него ничего не получилось — большая часть охраны уходила, но не вся.

Те, что уходили, утаскивали с собой пару более менее свежих женщин, отчего из из купола потом доносились страшные крики. Ни один мужчина за дам, будь они его знакомыми или даже жёнами, не вступался. Ну забрали и забрали, поиграются и отдадут. Вступишься — убьют и тебя, и твою жену. Те, что следили, были особо строги к тем, кто не спал и не восстанавливал свои силы до следующего дня. Хотя позже, когда Паша уже получил по голове и его заставили лечь на пол к другим, он первое время не спал, а слушал:

Оказывается, охранники были не так уж и строги. Кто-то переговаривался, обсуждал сегодняшний день или ситуацию в мире, до музыканта долетали в основном лишь обрывки слов, потому что все слова произносили очень-очень тихо. Какой-то мужик даже взобрался на женщину и делал ей ребёнка. Скрипач не удивился, если бы это был его отец, но он находился рядом, а потому был уверен, нет, это не его отец.

Охрана не стала прерывать удовольствие мужика пока он не застонал, а как застонал, она огрела его парой ударов по спине. Он повернулся на бок и уснул, больше ни на кого не залезал. Хотя Павел находился достаточно близко, чтобы видеть его лицо — судя по его физиономии, эти несколько минут стоили этой пары ударов.

Паша посмотрел по сторонам, ещё раз попытался отыскать глазами родителей, но ничего не вышло — на него начали шипеть, чтобы он перестал ворочаться. Он перестал, закрыл глаза и провалился в сон.

Утро началось с очередных ударов кнутом. Кнут хлестал беспорядочно и с утроенной силой — он отлично пробуждал рабочих и отнимал их ото сна.

Все начали быстро вставать, ведь пока все не станут, кнут продолжил хлестать, даже если и спящих.

Несколько человек не встало, в том числе и тот самый мужчина, который успел удовлетворить себя перед смертью. Павел взглянул на него, его физиономия выражала всё ту же эмоцию — он был доволен обменом пятиминутного экстаза на собственную жизнь.

Паша начал подумывать, что не такая уж это и плохая смерть. Вот только если бы он и решил так умереть, то эти пять минут он посвятил бы не какой-то случайной женщине, а только одной, Марии. Если и умирать в объятиях, то в объятиях не цепей и кнутов, а рук любимой женщины.

Его утро началось с мыслей о ней.

Рабочие выходили из жилого купола, вытекали толпой, словно стадо овец, в купол рабочий. Люди разбредались по своим местам.

Пока Павел вместе с остальными рабочими шёл к своему рабочему месту, он краем глаза заметил ещё один проход. В центре купола возвышалась угольная гора, а потому, чтобы человек мог оглядеть все входы и выходы, ему нужно было побывать со всех сторон этой горы. Но бродить без дела, конечно же, не позволялось.

Музыкант видел, как тачечники обоих классов время от времени, очень редко, ходили в тот проход, уносили туда какой-то хлам, который не являлся ни человеческими останками, ни топливом.

Павел вгляделся в ту комнату, очевидно, такого же купольного вида. И хоть зрение у него не было так сильно приспособлено к темноте как у других — он пробыл на Чернухе относительно недолго — Скрипач всё равно увидел то, что там находится.

А увидел он кучи железного и стального хлама: сломанные инструменты, кирки и тачки, а также и многое другое, что было притащено с поверхности, из Города, за банальной ненадобностью. А над всей этой кучей мусора возвышалось его достояние — громадных размеров машина. Это был тот самый Многоног, о котором говорила девочка. Отец показывал ей эту конструкцию.

Такие раньше использовались, когда Город только-только зарождался, как и другие города. Многоног был основан на технологии парового ядра, точно также как и Генератор, также как и Поезд и многие другие механизмы. Он был похож на большую металлическую собаку. Раньше такие штуки использовались для сбора и доставки угля. Многие из них, за ненадобностью, были разобраны на металлолом, но эта штуковина стояла тут целая, правда, выключенная.