Вершители Эпох (СИ) - Евдокимов Георгий. Страница 36
Песок мягко поймал её, принял на себя самый сильный удар, промявшись вниз и в сторону, когда склон превратился в ровное плато. Нащупав горизонтальную опору, Вайесс поднялась, подставив под себя изрезанные руки, пошатываясь и осторожно выпрямляя повреждённую ударами спину. Болели, казалось, все мышцы тела, непривыкшие к настолько длительной и тяжёлой работе, ослабшие после долгого простаивания без жидкости и получившие подпитку слишком резко. Она медленно отряхнула одежду и кожу от въевшегося песка, особое внимание уделив пропитавшемуся жёлто-чёрным бинту, и сильнее перевязала ступни, хромая и опираясь на руки. Солнце низко стелилось над горизонтом, прерываемое тонкими перистыми облаками и пролетающим песком, освещая Пустошь, вобравшую в невысокий, еле заметный холм теперь невидимые достижения человека. Уже наступила дневная жара, появлявшаяся, как только первый луч освещал пустыню. Зной уже сильно мучил её, пробирался горячими песчинками в уставшее тело, и она открыла рюкзак, достав оттуда кусочек перевязанный кусочек улья и охладившись одним небольшим глотком. Кровь на жаре быстро засыхала, поэтому она снова поторопилась слизать солёные редкие остатки с порозовевшей кожи. Запасов хватало на несколько дней, а они заменяли и еду, и воду, поэтому она не слишком беспокоилась, планируя добраться до места смерти Макри гораздо быстрее.
***
«Тебе кажется, что боль, которую ты испытываешь сейчас — сильнее всего, что может чувствовать человек, но учиться гораздо больнее. Учиться так больно, что каждая рана на твоём теле будет давлением сотен камней, тысяч заточенных лезвий. Ты слишком самоуверенна, но только потому, что не знаешь, не смотришь дальше собственного носа, не видишь, что за границей восприятия, за стеной из примитивных ощущений»
«Ради чего хочешь? Ради того, что ты возомнила, будто мне что-то от тебя нужно? Не воображай, с меня достаточно того, что ты отправилась подальше. Я не учитель и не наставник, я констатация фактов, я всего лишь верная мысль, понять и обучить себя которой должна ты сама. Если готова пойти на это, если готова взять ответственность, если видишь путь так же ясно, как собственную жизнь, то я разрешу тебе слушать, я дам тебе шанс, но только один шанс»
«Я не человек и мне нет смысла чувствовать, только чтобы удовлетворить твой интерес. Я не понимаю, в чём смысл человеческого спора, как и ненависти или злости. Но это нормально — злиться на то, что не понимаешь. И не понимать — нормально, главное знать, что «нормально» всегда быть не может. Твои слова меня не заденут, потому что я — смысл, и вижу только смысл. Если его нет, я не вижу»
«Я наблюдатель. Я творение и творчество. Я понял это, я осознал это и принял. Моя миссия — создавать не что-то дельное, а средоточия ошибок. Я не наделяю правом создавать, но наделить себя им — возможно. Грехов не существует — есть поступки: есть один голос, и есть другой. Кого ты слушаешь, а кого игнорируешь? Ты не победитель, но игрок, и победа — в самой игре. Я оставил тебе силу выбирать — так выбирай»
«Ты жаждешь знания, но знание не появится в слабом теле, оно не сможет укорениться и прорасти, не даст сладких плодов, не пустит новые побеги. Оно засохнет и умрёт, высосав жизненные соки, впитав в себя ту злость, что ты копишь, и превратит её в управление, в агонию бессмысленности. Ты не видишь и не чувствуешь, потому что взор затуманен, а ощущения притуплены — ты не раскрылась, ты заперлась в том храме, обернула бинтами раны и стала одной формальностью. За дверью не увидеть комнаты, если её не открыть»
***
Порванный жилет глухо ударился о песок вместе с курткой, сброшенной с плеч, оставляя Вайесс в одной грубой военной футболке. Нож плавно вошёл в ножны за бедром, предварительно вытряхнутые от песка. Слетели с плеча и ступней обагрённые бинты, сразу унесённые ветром куда-то вверх, оголяя покрывшиеся коркой глубокие нарывы. Откинутые ботинки набрали в себя пыли и, заметённые, наполовину погрузились в почву. Рюкзак и выпитая фляга с кровью упали рядом, оставляя такие нужные вещи умирать вместе с руинами города, вместе с руинами её слабости.
— Что теперь? — крикнула Вайесс вверх, в затягивающееся облаками небо, раскинув руки. Это не было сказано насмешливо или с упрёком — это было согласие, уверенность и готовность. Может быть, даже немного страх.
«Пустошь…» — отчеканился чужим словом ответ.
Такой лёгкости она ещё не чувствовала. Может, помогли сброшенные вещи, оставившие её только в одной футболке и штанах, с ножом на поясе, но ей казалось, что сама земля одобряет её, принимает, поддерживает, подпитывает силами. Природа сливалась с ней, не остановленная ни материальным барьером чёрного жилета, ни тем, что сковывало её внутри, тем, что так крепко было привязано канатами к прошлому, и Пустошь была именно природой, дарующей жизнь. Она снова позволила песку попасть в раны, но чувствовала, что теперь что-то будет по-другому, что-то после этой боли заменит страдания, поэтому решила просто терпеливо ждать. Она казалась себе особенной, одной в мире четырёх горизонтов без единого намёка на жизнь, но на самом деле жизнь была вокруг, она витала в воздухе пылью и ветрами, забивалась в кровь жаркой темнотой.
Лес зеркалил светом, играя лучами солнца, отражающимися от зеркал и бьющими в глаза солнечными зайчиками. Он возник внезапно, словно вырос из ничего, появился на пустом месте, скрываемый бликами и прозрачностью стекла, простираясь от одного конца Пустоши до другого, и в обе стороны не было видно его конца. Стекло пело звоном трели дрожащих на ветру листьев, падающих и разбивающихся острых иголок, играло светом поднявшегося солнца, то запечатывая, то освобождая жёлтые всполохи света, заполнявшие деревья изнутри. Лес звал её едва различимыми невидимыми словами, атмосферой чуда и нереальности, чем-то ностальгическим и важным. От него исходила знакомая аура, но Вайесс не могла вспомнить, ни где она уже ощущала её, ни момент, когда научилась этому. Горячая рука дотронулась до холодной материи, пропускающей через себя жар, и стекло сразу стало забирать, оттягивать его на себя, взамен отдавая накопленный за ночь холод, перегоняя внутри две субстанции в единый комок противоположных, но притягивающихся друг к другу энергий, совмещая их и создавая нечто новое, пышущее яркостью и силой. Вайесс осторожно ступила на прозрачную почву, выходящую из-под песчаного настила, и сразу ощутила, как уходит вниз боль, как сгорает в идущей снизу энергии песок, сворачивая кровь и окончательно затягивая раны. Это место было не просто невероятным — оно словно существовало в её воображении, воплощая в жизнь всё то, что она сейчас желала. Но предчувствие не оставляло её — предчувствие, что желания не исполняются просто так: лес потакал мольбам тела, но не просьбам её самой.
Стекло скрипело под ногами, отдаваясь всполохами света на каждый шаг. Лес был живой, он общался, двигался, реагировал, он впитывал в себя любого, кто переступал его порог, петлял между стеклянных троп и касался бьющихся эхом листьев, скрывал дорогу обратно и застил яркостью путь вперёд, водя по кругу однообразных пейзажей. Но он не был опасным или, наоборот, добрым — он просто существовал, как ему было сказано, не отходя от изначальных установок. Он впитывал в себя даже само время, так что иногда казалось, что часы длятся минуты, а мгновения кажутся днями. Вайесс не заметила, как стемнело: она точно переступила какую-то черту, попала в ловушку, сама вызвав эту реакцию. Теперь деревья светились сами, как будто даже не обратили внимания на перемены, продолжая обмениваться бликами и посылать лучи в темноту. В каждом сейчас словно было отражение какого-то центрального источника света, от которого они подпитывались, который вызывал цепную реакцию обмена, как костёр, что посылает вверх то один, то другой язык пламени, окрашивая воздух. Он и правда был там, впереди, маячил красным треском дров, искрился стеклянной золой. Вокруг сидели фигуры, они смеялись, и костёр радостно взметался вверх в такт голосу, поддерживая общее веселье. Силуэты казались ей до ужаса знакомыми, и она подошла ближе, отодвинув зазвеневшую ветку и наблюдая, как всполошились фигуры, показывая пальцами в её сторону и о чём-то разговаривая. Терять было нечего, и она смело вышла на свет, подставляя себя под дула направленных на неё автоматов.