К нам осень не придёт (СИ) - Шелкова Ксения. Страница 3

Все это было унизительно и неприятно; Елена сознавала, что обе дочери Калитиных для Володеньки — прекрасная партия. И не будь у нее сестры… Но тут она одергивала себя: что за ужасные, гадкие мысли! Бог накажет ее, если она будет так думать; Анна прекрасная сестра и всегда была добра к ней. И всё-таки, временами она убегала в свою комнату и рыдала, уткнувшись в вышитую подушку. Всякий раз Елена слышала рядом с собой мягкие приглушенные шаги и ощущала ласковую руку, поглаживающую ее растрепанные волосы. Мать точно сердцем чувствовала ее горечь; она неумело пыталась ее утешать и плакала вместе с ней.

— Не плачь, доченька, кровинушка моя… Везде, везде-то она тебе дорогу переходит, красавица наша, вот кабы не поспешил жениться твой отец на маменьке ее…

— Не надо, мамаша, — шептала в ответ Елена. — Грех так говорить; не виновата Анна, что красавицей уродилась.

— Так, верно, добрая ты моя, милая… Ты и не думай про это… Только я все равно не успокоюсь, лучше весь грех на себя возьму.

Елена не задумывалась особенно, о чем говорит мать. Если той казалось, что, говоря про Анну злые слова, она утишит сердечную боль дочери — пусть… Елена была искренне привязана к Анне, несмотря на всегдашнюю подспудную неприязнь матушки; хотя они с сестрой не были особенно дружны и близки — они не ссорились и не делали друг другу пакостей даже в детстве.

***

Этой зимой не было и трех дней подряд, чтобы Володенька Левашёв не появился у них. Матушка смотрела на него с восхищением, папенька благоговел перед его старинным родом, Анна держалась с ним так же, как и с другими: спокойно, просто и приветливо. Елена же всякий раз медленно умирала, видя, как он прогуливается с Анной по анфиладе парадных комнат или танцует с ней. Когда же его бархатные смеющиеся глаза обращались на неё, Елену — душа её разом взмывала куда-то ввысь. Он присаживался рядом с ней и просил: «Елена Алексеевна, смею ли я и сегодня надеяться на блаженство, которое мне доставляет ваша музыка?», и тогда она чувствовала себя так, точно шла к роялю не по полу, а по воздуху, а вокруг вместо золоченых стульев — солнце и облака.

Когда уже наступила весна, и в город пришло ещё несмелое апрельское тепло, Елена первый раз решилась посидеть на балконе перед закатом, полюбоваться светлым вечером. Весь день она была сама не своя: вскоре они всей семьёй должны ехать на лето в загородное имение в Стрельну. Во-первых, это означало долгую разлуку с Володенькой даже если он будет навещать их. А ещё — она смутно чувствовала, что перед отъездом ему надо будет объясниться… Только вот с кем из них? Она хотела уже выйти на балкон и вздрогнула, услышав свое имя.

— Я с вами не согласна, друг мой, — волнуясь, говорила мать. — С Еленой его сиятельство проводит очень много времени и уделяет ей больше внимания…

— Вам бы хотелось так думать, — в голосе папеньки звучала досада. — Вы всегда радеете за Элен, ибо Анет вам не родная.

— Но, Алексей Петрович, — растерянно пробормотала мать, — неужто вы не замечаете? Алёнушка по нему с зимы вздыхает, а Анне все равно; у нее что ни бал — всё толпа кавалеров. Зачем же вы младшую дочь так обидите? Граф Левашёв — первый, кто ей по сердцу пришелся.

«И последний» — пришло на ум Елене, но она не пошевелилась. Ноги ее точно приросли к полу; сердце гулко колотилась от испуга: здесь решалась ее судьба. Мать и отец стояли рядом на балконе и не подозревали, что их слушают.

— Элен еще совсем молода, и негоже младшей сестре раньше старшей замуж выходить, — заявил папенька. — Граф Левашёв настроен серьёзно; знает, что я за дочерью прекрасное приданое дам, всё имение наше ей достанется…

— Вы с ним о чем изволили сегодня говорить, когда пошли пройтись перед обедом? — перебила мать. — Сказал он, которой из наших дочерей руки просить будет?

Отец немного помолчал. Было так тихо, что Елена услышала, как он барабанит пальцами по балюстраде.

— Он, видите ли… Я, признаться, не понимаю. Будто бы у него у обеим душа лежит, какую отдам за него, то и ладно. — Папенька говорил с несвойственным ему смущением, Елена поклялась бы, что он при этом недоуменно пожал плечами.

— Да как же так? — неожиданно громко выкрикнула всегда скромная, робкая мать. — Да что же, ему видать, так деньги да земли нужны, что уж и жениться на ком, не важно? А вы, Алексей Петрович, это ведь дочери ваши!..

— Ну-ну, Катрин, что это за тон? — воскликнул отец. — Да я, собственно, не очень и допытывался… Спросил, каковы его намерения относительно моей, э-э-э, старшей дочери, он и заявил, что будет счастлив… Я ещё сказал, что, ежели он никаких желаний насчет Анет не имеет, а другую на примете держит — неволить не буду.

— А он что же? — помертвевшим голосом спросила мать.

— Ничего. Руками развел, поклонился. Стало быть, на Анет остановились.

На Анет! На негнущихся ногах Елена отошла в сторону и спряталась за большим буфетом из красного дерева. Маменька стремительно пронеслась мимо нее и выскочила из столовой; отец, смущенно покашливая, проследовал за ней. Елена присела в кресло и машинально опустила на колени книгу, которую хотела почитать на балконе. Если бы у нее спросили сейчас, что это за книга, она не смогла бы сказать. Ее ладони и пальцы заледенели; в зеркале напротив она увидела свое застывшее, точно гипсовая маска, бледное растерянное лицо. «До чего же я некрасива. Ну и пусть», — промелькнула глупая, суетная мысль. Казалось, вся ее будущая жизнь разом потеряла краски и форму и превратилась в какую-то серую, аморфную массу.

Елена посидела еще немного, потом побрела в свою спальню. Ей хотелось лишь одного: завернуться в одеяло, погасить все свечи, занавесить окна и остаться в темноте. Хоть бы её никогда больше не трогали!

Она начала уже дремать, когда услышала осторожные шаги: кто-то прохаживался около её двери. Этот кто-то останавливался, прислушивался — не иначе, как боялся её разбудить — и снова принимался бродить туда-сюда.

Елена насторожилась, привстала затем потянулась за пеньюаром. Сквозь шторы в комнату светила полная луна, так что свечу зажигать она не стала. Елена приоткрыла дверь; не успела она это сделать, как сильная рука сжала ее запястье.

— Тише!

— Анет, что это ты?.. Тебе не спится? — удивилась Елена.

— Не спится. Идем!

Елена даже не успела спросить: куда? Невысокая, хрупкая Анна с небывалой силой тащила ее за собою. Они вышли из квартиры на черную лестницу и начали подниматься по ступеням. Было темно, пахло кошками и помоями; Анна, как видно, отлично ориентировалась в этом пространстве и шла вперед весьма уверенно. Наконец она поднялись, как видно на последний этаж, а затем Анна отворила какую-то маленькую, неприметную дверцу. Дверца скрипнула; они вошли в холодную каморку с небольшим оконцем. Каморку всю заливал лунный свет. Там стояли тазы и ведра для стирки белья, сломанные стулья, продавленная кровать, метлы, веники, еще какой-то хлам… Елена не успела разглядеть все: Анна пододвинула трехногий табурет к окну, вскочила на него и распахнула раму. В каморку ворвался ночной холод; ветер взметнул распущенные черные волосы Анны. Она стояла на карнизе, раскинув руки, и внимательно смотрела вниз…

— Анет! Спустись сейчас же! Что ты? — испугалась Елена, стараясь преодолеть холодную дрожь.

Анет оглянулась; ее фигура в светлом одеянии резко выделялась в ледяном черном проеме окна… Она прошептала что-то и поманила Елену к себе; но Елена отшатнулась, она всегда боялась высоты. Ей показалось, что, стоит ей приблизиться к сестре, та потащит ее за собой, в окно, и тогда… Внезапно рука Анет, державшаяся за раму дрогнула и соскользнула. Анна попыталась уцепиться за что-нибудь, замахала руками, потеряла равновесие, покачнулась, и с глухим, точно задушенным вскриком полетела вниз…

Елена закрыла лицо руками. Она страшилась выглянуть из окна и увидеть там, внизу, на черных камнях, изуродованное тело Анет. Зачем они только пришли сюда? Зачем Анет открыла окно? Елена схватилась за голову и отчаянно, истерически заголосила…