Паук в янтаре (СИ) - Яблонцева Валерия. Страница 41

Я подняла взгляд на Паука, не понимая — совершенно не понимая — как после всего, что он смог узнать из этого дела, он решился поверить моим словам.

— Расскажи, что на самом деле произошло тогда, — поймав мой взгляд, тихо попросил он. — Что случилось восемь лет назад на бал-маскараде в доме Бальдасарре Астерио? Что сделал Витторио Меньяри?

В его глазах, по — кошачьи желтых в свете камина, было что-то такое, что казалось — сейчас он наклонится ближе и возьмет порывисто мою руку, сожмет пальцы с молчаливым страстным отчаянием, умоляя раскрыться, впустить его. Я словно бы знала — ему нужно меня чувствовать. Именно с той полнотой, которую дает прикосновение, контакт обнаженной кожи с обнаженной кожей.

— Пожалуйста, — произнес он одними губами, но в моем сознании это прозвучало оглушительно громко. — Я устал гадать. Устал заполнять многозначительные паузы, читать между строк, искать правду в паутине лжи, которой опутана Веньятта… Твоя Веньятта. Я хочу услышать правду. Что произошло тогда, Янитта? Что скрывают затирающие печати в твоем деле?

— Я…

Невысказанные слова горьким комом стояли в горле, просились наружу, но страх и стыд, привычно сильные, не давали разомкнуть губы. Я не знала, как рассказать ему, Пауку, чьи взгляды, полные темной южной страсти, иногда так смущали меня, пробуждая внутри что-то неизведанное и робкое, о том, что Витторио Меньяри пытался сделать со мной тогда. И что я сделала с ним. О том, что, как иногда казалось, я давно пережила и забыла, спрятавшись в холодных стенах Бьянкини, стараясь не думать о крови, что брызнула мне на руки, на платье, когда Витторио, пошатнувшись от силы моей ментальной атаки, резко побледнел, схватившись за горло, и его насмешливые полные губы окрасились алым…

Я не могла этого рассказать.

— Он… напал на меня. Я… защитилась.

Паук смотрел на меня, ожидая продолжения. Черная энергия в нем замерла, сжавшись в одну пульсирующую точку, готовая развернуться разрушительно сильным взрывом, и я зажмурилась, не в силах смотреть ему в глаза.

Почему-то это было больно.

Серебристые нити магии потянулись от моих пальцев, видимые даже сквозь сомкнутые веки. Рассказать я не могла, но могла… показать.

Неясные образы, так долго преследовавшие меня в кошмарах, воплощались в жизнь в полумраке кабинета судебного архива. Девушка, замершая полусклоненной, ленты на туфельках… Мужчина, с глумливой жестокостью давящий ей на макушку. Белозубая ухмылка, сверкнувшая из тени, куда отбросила нападавшего моя сила — «убивать людей ужасно сложно». Тусклый блеск лезвия стилета, прижатого к шее.

И ментальная магия. Невидимая глазу, но вместе с тем ощутимая, заметная. Сейчас я могла нарисовать ее, обозначить тонкими энергетическими линиями нити, потянувшиеся к серебристой фигурке девушки из прошлого, опутавшие ее тело паутиной лживых обещаний. «Расслабься, Яни. Я буду хорошим».

— И тогда во мне что-то пробудилось, — негромко произнесла я. — Сила, прежде едва ощутимая, но всю мою жизнь дремавшая внутри.

Ослепительно-белая вспышка молнией разрезала полумрак. Призрачная фигура Витторио Меньяри дрогнула, породистое лицо исказила уродливая гримаса боли. Полные губы приоткрылись в изумлении, пальцы потянулись к лицу. В уголке губ засияла густая светящаяся белая капля. Одна, другая… Витторио пошатнулся и медленно повалился вперед, неловко выставив перед собой руки, перепачканные в серебристой крови.

Иллюзия померкла.

— А дальше? Что было дальше?

Я обхватила себя руками за плечи. Ни разгоравшийся камин, ни вино не помогали согреться.

— Я… я не помню. Я очнулась в янтарном зале, в толпе гостей. И все взгляды были устремлены на меня — на сбившуюся прическу, на разорванное платье, забрызганное кровью. А потом пришли законники. След ментального воздействия был снят, зафиксирован и подтвержден. Сказали, что я убила человека… Витторио. Меня… осудили. Отец… ни один Αстерио не появился в зале суда, когда оглашали приговор. Это значило, что я виновна… без оправданий. Но вот что, — подняв голову, я посмотрела Пауку прямо в глаза. Страх увидеть презрение и отторжение в ответном взгляде отступил, сменившись холодной решимостью. — Как специалист по ментальной магии, выращенный и обученный под нужды отдела магического контроля, сейчас я могу точно сказать: нет ни малейшего шанса, что Витторио Меньяри перенес ментальное воздействие такой силы без последствий, если только он сам не менталист. Но он жив и относительно разумен, и одно это — веская причина его подозревать. Хотя… как вы сами сказали, показания осужденной преступницы, из дела которой волей верховного обвинителя затерты все подробности, не будут иметь веса в суде. Так что…

Ярость полыхнула в желто-карих глазах Паука.

— Я уничтожу его.

— Как? — одними губами спросила я.

Перед глазами вновь встал обтянутый ссохшейся кожей скелет Стефано Пацци, безумца, который рискнул поверить мне в прошлый раз. И вот сейчас…

Когда Паук в первый раз появился в Бьянкини, нарушив размеренное течение моей тюремной жизни, казалось, что ему-то — южанину, лорду, карьеристу — ничего не должно было угрожать. Но… все внутри замерло от одной только мысли, что я могу потерять и его. Что Витторио вновь победит.

Обнаженная кожа коснулась плотной черной перчатки — Паук накрыл мою руку своей. Наклонился ближе, словно почувствовав мой страх.

— Можешь быть уверена, Меньяри за все заплатит, — его темный взгляд не предвещал ничего хорошего.

Не выпуская моей руки, главный дознаватель пододвинул свое кресло так, чтобы мы оказались лицом к лицу. Он не отводил взгляда, и в глубине желто-карих глаз мне почудилась странная, полубезумная решимость. Казалось, он что-то задумал, но я никак не могла догадаться, что именно.

— Объясни, как работает ментальная магия?

— Что вы хотите услышать? — осторожно спросила я. — Есть ли способы избежать ментального воздействия?

— Нет, — последовал незамедлительный ответ. — Есть ли способ воспользоваться им?

Я вздрогнула, инстинктивно отпрянув.

— Насколько я знаю, твоим наставником был циндрийский мастер, — мягко продолжил Паук. — Он ведь учил тебя улавливать, определять и противостоять ментальной магии. Ты должна знать, что именно оставляет тот четкий след, который считывают создаваемые тобой определители, и что может уничтожить его. А главное — что может его надежно сохранить. Но на самом деле… я хочу знать все.

Неприятное предчувствие кольнуло сердце. Главный дознаватель выжидающе смотрел на меня, и я четко осознала, что он не отступится, пока не получит желаемого. Мне не осталось ничего иного, кроме как начать рассказывать…

Старый циндрийский мастер Мактуб аль-Раид, единственный знакомый мне менталист, чья жизнь и свобода не принадлежали отделу магического контроля, потратил немало часов, пытаясь разъяснить мне философские учения своей далекой страны, выражавшие саму суть ментальной магии в ее исконном виде.

«Вы, западные, — говорил он с неизменной снисходительной улыбкой, — привыкли добиваться всего с помощью силы. Рветесь к вершинам, соперничаете друг с другом, ищете власти и могущества. Всегда недовольны, всегда жаждете большего. Оттого и магия, данная вашему племени, разрушительная, кипящая, будоражащая кровь».

Мастер резко вскидывал руки, изображая ревущее пламя, и я чувствовала где-то глубоко внутри, как отзывалась на это грубое движение текущая по венам серебристая энергия рода Астерио. Послушная, укрощенная — и вместе с тем дикая и яростная. Способная напитать силой хрупкую оболочку накопительного кристалла и разрушать города.

Мактуб аль-Раид не был артефактором и не мог чувствовать тлеющей внутри иллирийцев магической энергии, привычной для меня с самого детства. Но все, что он говорил о силе мага — все, до последнего слова — было правдой.

«Ментальная магия подобна потоку воды, — циндриец плавно оглаживал воздух широкой ладонью, — она течет гладко и ровно, прокладывая дорогу меж камней. Она обходит препятствия, а не сметает их. Так же и маг, если он достаточно мудр, никогда не изменяет чужих мыслей, а лишь направляет их течение в нужное русло».