Посреди серой мглы (ЛП) - Шепетис Рута. Страница 12

— Извини, — сказал Йонас и опустил глаза. — Мне жаль.

— Ещё бы! — кричала я.

— Лина, это я придумал, — сказал Андрюс. — Он не виноват.

Я только отмахнулась. Вот почему мальчишки всегда такие дураки?

Недели. Я уже потеряла счёт времени в дороге. Перестала смотреть, как из вагонов выбрасывают трупы. Всякий раз, когда поезд трогался с места, за ним оставались на земле тела. Что подумают люди, если их увидят? Похоронят ли их, и в самом ли деле будут думать, что они воры и проститутки?

Чувство у меня было такое, будто я качаюсь на маятнике. Только меня заносило в самую глубокую безнадёжность, как маятник возвращался к каким-то маленьким радостям.

К примеру, однажды мы остановились сразу за Омском. Там стояла маленькая ятка. Мама подкупила охранника, чтобы отпустил её. А вернулась с полным подолом чего-то тяжёлого. В вагоне опустилась на колени и разослала юбку. Конфеты, ириски, леденцы, чёрная лакрица, целые горы жвачек и других сладостей радугой легли перед нами, скатываясь на пол. Яркие цвета — розовый, жёлтый, зелёный, красный — и для всех! Дети кричали и прыгали от радости. Я вкинула в рот жвачку. И тут же почувствовала вкус цитрусовых. Я рассмеялась, а Йонас смеялся со мной. Для взрослых нашлись сигареты, спички и чёрный шоколад.

— Там не было хлеба или чего-то из серьёзной еды, — пояснила мама, разделяя эти сокровища. — И газет не было.

Дети с благодарностью обнимали маму за ноги.

— Глупая женщина. Ну и зачем нужно было тратить свои деньги на нас? — спросил Лысый.

— Потому что вы голодные и усталые, — ответила мама и протянула ему сигарету. — И я знаю, что вы бы сделали такое для моих детей, если бы они в этом нуждались.

— Ещё чего! — буркнул он и отвёл взгляд.

Через два дня, выходя с вёдрами, Андрюс нашёл овальный камешек, в котором блестел кварц и ещё какие-то минералы. Камешек ходил по рукам: все охали и ахали. Госпожа Арвидас в шутку прикладывала его к пальцу, чтобы было похоже на камень из драгоценного перстня.

— А вы что, не знали? — говорила она. — Я принцесса вагона!

Мы смеялись. Люди улыбались. Я почти не узнавала их. Я посмотрела на Андрюса. Всё его лицо озаряла улыбка — и он неузнаваемо менялся. Когда он улыбался, то выглядел ещё красивее.

Через шесть недель и три дня без еды поезд остановился. Двери не открылись. Лысый, который следил за нашим передвижением с помощью указателей, которые виднелись в окно-дыру, предполагал, что мы где-то на Алтае, на север от Китая. Я пыталась выглянуть в щель между досок, но на улице было темно. Мы принялись стучать в дверь. Но никто не пришел. Я подумала о хлебе, который тогда оставила на подоконнике — ещё теплом, рыхлом, только из печи. Сейчас бы хоть кусочек. Ну хоть маленький.

Желудок горел от голода, в голове стучало. Я соскучилась по рисованию на настоящей бумаге, по освещению, при котором хорошо видно. Меня ужасно утомило постоянное нахождение среди людей. Их кислое дыхание постоянно чувствовалось на всём теле, на локтях, коленях, на спине. Иногда мне хотелось просто растолкать всех, но это бы не помогло. Мы были словно спички в маленькой коробочке.

Поздним утром что-то щёлкнуло. Охранники открыли двери и сказали всем выходить. Наконец-то. От разительного дневного света я задрожала всем телом. На носовом платке написала «Алтай».

— Лина, Йонас, причешитесь! — сказала мама.

Она расправила нам одежду, что было совершенно бесполезно, и помогла мне уложить косу вокруг головы короной. От этого голова зачесалась ещё сильнее.

— Не забывайте: нам нужно держаться вместе. Не отходите, не разбредайтесь. Поняли?

Мы кивнули. Мама всё ещё крепко сжимала пальто под мышкой.

— Где мы? — спросил Йонас. — Нам дадут воды?

— Ещё не знаю, — ответила мама, поправляя свои волосы.

Она достала тюбик помады, которая немного подтаяла, и слабой рукой подвела губы. Йонас улыбнулся. Мама ему подмигнула.

Энкавэдэшники держали винтовки наготове. Солнце поблёскивало на острых штыках. Таким можно было проткнуть человека за полсекунды. Госпожа Грибас и госпожа Римас сначала помогли выйти маленьким детям, а за ними вышли мы. Андрюс и седой господин вынесли из вагона Лысого.

Как выяснилось, высадили нас не на станции, а в широкой и глубокой долине, окружённой лесистыми холмами. Дальше виднелись горы. Небо ещё никогда не казалось мне таким синим и таким прекрасным. От яркого солнца приходилось закрывать глаза. Я глубоко вдохнула и почувствовала, как свежий, чистый воздух наполнил мои загрязнённые лёгкие. Энкавэдэшники вывели депортированных из каждого вагона, чтобы те сели на траве группами на расстоянии не более десяти метров от путей. Нам дали два ведра баланды и воды. Дети тут же набросились на еду.

Впервые я увидела других пассажиров. Здесь находились тысячи людей. Неужели и мы так жалко выглядели? Толпы литовцев с потрёпанными чемоданами и набитыми сумками высыпали в долину, грязные, в серой, пыльной одежде, словно несколько лет прожили в канаве. Все двигались медленно, а у кое-кого и вовсе не хватало сил тащить свои вещи. Меня ноги не слушались, большинства людей тоже. Многие сгибались к земле под собственным весом.

— Нужно потянуться, прежде чем садиться, милый, — сказала мама. — У нас за последние недели мышцы, наверное, ослабели.

Йонас потянулся. Вид у него был, словно у грязного нищего. Его золотистые волосы прилипли к голове и сбились колтунами, губы были сухие и потрескались. Он взглянул на меня, и его глаза словно стали большими. Я даже представить не могла, в каком сейчас состоянии. Мы сидели на траве и чувствовали себя, будто в раю — по сравнению с полом вагона, трава казалась нам периной. Но дёргание поезда ещё не покидало моего тела.

Я смотрела на людей из нашего вагона. А они — на меня. Свет дня открывал лица незнакомцев, с которыми мы шесть недель делили тёмный ящик. Она, как оказалось, всего лишь на несколько лет старше меня. В машину возле роддома её вкинули в темноте. Госпожа Арвидас была привлекательнее собственной тени. У неё имелась очень выразительная фигура, гладкие тёмные волосы и пухлые губы. Госпожа Римас была низенькой с толстыми икрами, приблизительно маминого возраста.

Люди пытались общаться с другими группами, разыскивая родственников и друзей. Мужчина, который накручивал часы, подошёл ко мне.

— Можно мне одолжить твой носовой платок? — спросил он.

Я кивнула и быстро отдала ему платочек, свернув так, чтобы спрятать надпись.

— Спасибо, — поблагодарил он, промокнув нос. Он развернулся и пошёл посреди толпы людей. Я увидела: он пожал руку мужчине, которого, судя по всему, узнал — и передал ему платок, вложив в ладонь. Тот промокнул им лоб и положил в карман. «Передайте дальше», — подумала я, представляя, как платочек будет переходить из рук в руки, пока не дойдёт до папы.

— Елена, смотрите, — позвала госпожа Римас. — Подводы.

Мама встала и посмотрела над группами людей.

— С энкавэдэшниками кто-то есть. Они ходят между людей.

Андрюс зачесал свои волнистые волосы пальцами. Он всё время оглядывался, следил за охранниками, но не поднимая головы. Наверное, нервничал. Лицо у него зажило, но было желтоватым — синяки ещё не полностью сошли. Узнают ли они его? А вдруг вытянут из толпы и убьют просто у нас на глазах? Я подошла ближе, пытаясь заслонить его собой. Но Андрюс был выше и шире в плечах. Я видела острые лезвия штыков и чувствовала, как желудок сжимается от страха.

Она громко заплакала.

— Ну-ка тише, — велел Лысый. — Ты к нам внимание привлекаешь.

— Не плачь, пожалуйста, — сказал Андрюс, быстро переводя взгляд с Оны на охранников и обратно.

Группу из переднего вагона загнали на два подвода и повезли прочь. Я смотрела, как энкавэдэшники переходили от группы к группе. Выглядели эти люди странно — они точно были и не литовцами, и не русскими. Кожа у них была темнее, волосы чёрные, и в целом выглядели они взъерошенными, словно дикими. Остановившись возле ближайшей группы, они заговорили с энкавэдэшниками.