Испанец (СИ) - Фрес Константин. Страница 51

Один по глазам, другой по носу.

Этого будет достаточно, чтобы раскрошить нос, зубы, выбить глаза. Если Полозкова останется жива, то Эду всю жизнь будет жить с уродом. С калекой; или не будет… Но сегодня он будет несчастен. Сегодня он познает боль, пожалуй, сильнее, чем Полозкова. Сегодня его красивая юная невеста для него умрет, останется несчастный урод, постанывающий всю жизнь, кривящий лицо из-за переломанных челюстей… И ему останется либо исполнять свой супружеский долг и жить с изуродованной женщиной, либо блудить налево и направо… правда, есть еще вариант разойтись. Но, наверное, Эду не бросит Полозкову, пожалеет. Совесть не позволит. Так и будет жить - глядя на изуродованную жену и вспоминая этот страшный день, который должен был стать самым счастливым…

Когда Эду целовал Полозкову, томно откинувшую назад голову, покрытую мантильей, Вероника отвернулась, чтобы не вскочить с места тотчас же, не рвануть к новобрачным и не отдубасить их обоих своей сумкой. Гул голосов поздравляющих слипся в один ком, и Вероника только по нарастающему гулу поняла, что новобрачные шли от алтаря к выходу.

Крепче сжав ручки своей сумки, Вероника встала, чувствуя, как у нее пересохло от волнения во рту. Она видела лишь их двоих - Полозкову, сияющую от счастья, и Эду, который то и дело прижимал ее к себе и целовал, целовал - томно и долго, так, что неловко было видеть эти откровенные, полные желания поцелуи.

«Сейчас, - билось в висках у Вероники. - Сейчас они подойдут поближе… еще пара шагов…»

Молодожены были уже близко, до ее обоняния уже долетел запах парфюма Эду - горьковато-свежий, - и  Вероника с отчаянной смелостью подумала, что, возможно, ей удастся убежать, когда Полозкова упадет и возникнет суматоха…

«Главное, первым делом попасть по носу, - стучало в голове Вероники, когда она запустила руку в сумку и снова нащупала камень. - По носу! Как можно сильнее!»

В этот миг Полозкова глянула на нее, и Вероника даже изумилась, как девчонка изменилась. Ей даже показалось, что это кто-то другой глянул на нее изумительными и прекрасными глазами, не та тихая и скромная девчонка, которую Вероника привезла с собой. Девушка - жена Эдуардо, - была невероятно красива, настолько, что дух захватывало, и Веронике даже жаль было, что сейчас ее собственные руки изувечат эту совершенную, тонкую красоту.

Она почти вынула камень из сумки, вцепившись  пальцами в его удобные шершавые бока, и ступила ближе к проходу, все так же глядя в лицо Полозковой. Та, верно, ждала от нее каких-то слов, поздравлений, и так и не отвела взгляд, когда Вероника уверенно шагнула к ней, почти вынув руку с камнем из сумки…

- No no no no, señora! - полицейский со скучными серыми глазами словно из-под земли вырос. Он перебежал дорогу молодым, как драный уличный кот, и Вероника не сразу поняла, что ее держит и не дает сделать последний шаг. Она рыдала в голос, содрогаясь всем телом, дергаясь, пытаясь вырвать свои руки из железных пальцев блюстителя порядка.

- Тише, тише, - шептал полицейский, принуждая плачущую Веронику усесться обратно на скамью. - Не нужно резких движений. Отдайте мне вашу сумку. Вот так.

Пальцы Вероники разжались, она выпустила камень, и полицейский осторожно вынул из ее ослабевших пальцев  ручки сумки.  С другой стороны рядом с Вероникой присел еще один человек, и Вероника ощутила на своих запястьях холод металла.

Полицейский не стал спрашивать, зачем она это сделала. Вероятно, он это понял, а может, ему было все равно. Вероника, которую он собой заслонял от новобрачных, горько усмехнулась. Все равно… безразлично… Даже ему Вероника была безразлична.

- Как вы догадались? - произнесла Вероника. - Как?

Новобрачные прошли мимо, и Вероника услышала, как на улице закричали гости, обсыпающие новобрачных рисов и лепестками роз.

- Номер машины, - небрежно ответил полицейский. - Нашли сеньориту Грасиелу. У нее нервный срыв. Она сказала, что подвезла вас, а вы напали на сеньориту - о, уже сеньору де Авалос. А сеньорите Грасиеле угрожали. Ну, пойдем? И давайте без шуток. Не будем портить людям праздник.

Для первой брачной ночи молодожены уединились в люксовом номере отеля.

После шумного торжества номер встретил их блаженной тишиной. За дверью остались свадебный шум, банкет, гости.  На столике поблескивала бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом, номер был украшен цветами, и Марина думала, что у нее от волнения сейчас сердце выскочит.

Они с Эду занимались любовью очень часто; если бы Марину спросили, а были ли дни, когда ее утро начиналось не с поцелуев и ласк, она бы задумалась. Но сейчас все было иначе, совсем по-другому. Впервые за все время знакомство с Эду Марина почувствовала робость, когда его руки скользнули по ее обнаженным плечам, по шее, лаская девушку. Эду, улыбаясь, осторожно снял с Марины мантилью, белым кружевом укрывающую ее волосы, вынул из прически высокий гребень, и Марина совершенно почувствовала себя его женой, принадлежащей ему полностью, без остатка. И то, что он сейчас раздевал ее, помогая освободиться от свадебной одежды, было так естественно и так волнительно, что Марина даже представить никого не могла на месте Эду.

Только он. Только его рукам можно обнимать ее, только его губам можно целовать ее. Только к его груди Марина могла прижиматься так доверчиво и с таким удовольствием, вдыхая знакомый, ставший уже родным аромат его кожи и горьковатую свежесть парфюма, только его поцелуи принимала так, словно по глотку пила жизнь, наполняя свое тело всеми оттенками чувств. Холод, жар, дрожь, наслаждение, прокатывающееся волнами до самых кончиков пальцев, и запах шампанского от губ Эду, которое он выпил - все это связывалось в одну пеструю картину, которая называлась реальностью. Невозможной, непостижимой… еще полгода назад Марина не поверила бы, что это вообще возможно. Что с нею это может произойти. Что она, простая девчонка, будет так головокружительно любима, что для ее первой брачной ночи откроет двери лучший отель Севильи,  и что мужем ее будет самый красивый из существующих на свете мужчин.

«Этого не может быть, - думала она, и душа ее наполнялась ликованием, от которого хотелось  смеяться, - это не может происходить со мной!»

Но это происходило; и Эду тоже смеялся, чувствуя улыбку на ее губах, смеялся, одуревая от любви, от чувств, нахлынувших на него.

- Какая ты необыкновенная, - шептал он, разглядывая свою молодую жену почти с благоговением. - Прекрасная…

Марина сама не понимала, отчего ее бьет крупная дрожь. Эду целовал ее, нежно касаясь губами шеи, пылающей от смущения щеки девушки, его пальцы осторожно распускали шнуровку ее платья, в его неторопливых осторожных движениях был какой-то особый тайный смысл, и сам он походил на восхищенного ребенка, распаковывающего самый желанный в его жизни подарок.  

Избавив Марину от платья, оставив ее в одном белье и чулках, Эду опустился перед девушкой на колени, обнял ее за талию и нежно поцеловал животик. Касания его губ породили в душе Марины целую бурю чувств; такого трепета и такой глубокой нежности она не видела ни от кого и никогда, даже от самого Эду. Обычно он был порывист и страстен, но сейчас он ласкал ее так, словно боялся вспугнуть, почти робко. Ее волнение не укрылось от него, и сам он волновался не меньше Марины.

- Ты счастлива? - произнес он, поднимая на нее затуманенные желанием глаза. - Скажи мне - ты счастлива сейчас? Ты не передумала бы, если бы я снова спросил тебя, пойдешь ли ты за меня замуж?

- Как ты можешь сомневаться, Эду, - ответила ему Марина изумленно. - Я люблю тебя. Я даже не представляла, что можно полюбить так… и так поверить. Ты вернул мня к жизни, Эду. Ты сделал меня невероятно счастливой. Все то время, что мы с тобой вместе, я счастлива. Каждый день ты даришь мне счастье. И ребенок… я никогда не думала о том, что буду матерью. Наверное, во мне не было столько любви и столько радости, чтоб поделиться ими с крохотным существом. А теперь я знаю - я очень его буду любить, Эду. Потому что буду смотреть на него и вспоминать эту весну.