Разящий клинок - Кэмерон Майлз. Страница 107

Никто не рассмеялся, никто не возликовал.

— А в следующую субботу, в праздник Святого Мартина, у нас наступит день отдыха. И мы в этом самом дворе организуем выплату жалованья...

Теперь ликование появилось и стало усиливаться, как рокот прибоя.

— ...а также постараемся, чтобы каждому погасили годовую задолженность...

— Вот это, мать вашу, дело!

— Да, да!..

Люди принялись потрясать кулаками. Дубовая Скамья поцеловала Калли. Подобное повторялось всюду, и не только среди войска. Схоларии были потрясены такими посулами и пришли в восторг. Нордиканцы широко улыбались.

— А вечером мы прослушаем мессу из уст самого патриарха — не больше и не меньше! После мессы состоится бракосочетание сэра Майкла и дамы его сердца Кайтлин — прямо здесь, в казарменной часовне. В атанатских казармах. И мы устроим скромный пир.

Мегас Дукас благостно улыбнулся, а воины торжествующе взревели.

— Теперь же начинается строгая дисциплина. Построение на рассвете, с полной выкладкой. Кому непонятно, что такое полная выкладка, пусть спросит у примипила. Это сэр Томас. По команде «разойтись» ступайте спать. Вопросы?

Над строем в тысячу человек повисла тишина. Ни шутки, ни смешка.

Притихли даже студенты.

Мегас Дукас им поклонился.

— Вы тоже приглашены, — сказал он. — Вас проводят домой, если только кто-нибудь не захочет поучиться маршировать.

Он спрыгнул с бочки, и из строя выступил Плохиш Том, одетый в льняную, шафранового цвета сорочку и портки в черно-красную клетку. Казалось, в нем десять футов роста. Плохиш Том осклабился.

— Жду не дождусь утра, — сказал он и огляделся в полуночной тишине. — Р-р-разойтись!

Внешний двор мгновенно опустел, караулки затрещали по швам. Шутки повторялись на трех языках, покуда бывалые воины подначивали друг друга заснуть быстро и крепко.

Наступил рассвет, солнце было лишь розово-золотистым росчерком над шпилями церквей.

Ворота внешнего двора открылись, и на площадь хлынула гвардия. Солдаты шли двумя длинными рядами, куда более подтянутые, чем на построении во внешнем дворе, и заняли три стороны площади, встав молча по стойке смирно при полной экипировке.

Нордиканцы были в достигавших колен хауберках, тонких кольчужных капюшонах и наручах, при оружии. Многие надели пластинчатые или чешуйчатые доспехи, на некоторых были морейские нагрудники из отформованной кожи — расписанные и позолоченные, а двое облачились в новом этрусском стиле, присовокупив традиционные кольчуги. Котты были темно-синие, а плащи — имперского пурпура, зачастую украшенные золотом: пластинами, вышивкой, чешуей; встречались и жемчуга с бриллиантами.

Схоларии были в красном — красных кожаных коттах или тяжелых, сшитых по мерке туниках под нагрудными пластинами и спинными панцирями: чешуя из надраенной до золотого блеска бронзы или бронзы вперемежку со сталью. Многие надели наручи в новом этрусском стиле, а у нескольких имелись и поножи. Воины грациозно восседали на крепких черных конях.

Войско герцога тоже появилось в красном, но единообразие отмечалось только в сюрко. Большинство надело нагрудные и наспинные пластины; шлемы были двадцати разных стилей — от высокого черного, заостренного сзади бацинета Плохиша Тома до рифленого котелка Калли. Ратники, как и большинство оруженосцев, целиком заковались в броню. Пажи экипировались полегче, хотя морейское влияние успело сказаться: кое-кто облачился в чешуйчатый панцирь и вооружился кривым мечом. Лучники были консервативнее, и только у одного на бацинете с поднятым забралом красовался тюрбан.

— Мне нравится твой тюрбан, — похвалил герцог.

Ларкин залился краской.

— Сэр! — выдохнул он, упорно глядя куда-то в центр площади.

— Научи других лучников делать такие же, — распорядился герцог и двинулся дальше.

Через два человека справа от Ларкина Калли проговорил:

— Будет тебе урок, гребаный дятел.

Он умудрился сказать это, не разжимая губ.

Если сами воины блистали облачением, то лошади не шли в сравнение с их великолепными сюрко — даже старыми. По седлам сели только ратники, и ехать им выпало на возмутительно жалких клячах.

Офицеры провели смотр, и вся гвардия застыла добавочным строем многоцветных статуй, решительно ничем не отличаясь от тысячи бронзовых и мраморных фигур, стоявших на главной площади. Мегас Дукас и его примипил выехали в центр на позаимствованных конях и предались ожиданию. К ним присоединились граф Черноволосый и граф Георгий Комнин: оба офицера удостоились титулов этим же утром.

Часы на здании университета пробили шесть.

На пятом ударе деревянного молота в огромный колокол раздался звон копыт по обледеневшему булыжнику.

В тишине, которая воцарилась после шестого удара, на главную площадь въехал граф Зак с тремя сотнями вардариотов. Рысцой — и весьма впечатляюще — они вытянулись в строй от уличного фонаря, а потом сместились немного наискосок и безупречно в геометрическом смысле напротив схолариев, заняв пространство от правого фланга войска наемников до левого фланга нордиканцев.

Граф Зак выехал на середину площади и отсалютовал Мегас Дукасу тяжелым хлыстом.

Мегас Дукас ответил тем же и кивнул.

— Очередность движения: правый эскадрон вардариотов, за ними — схоларии, затем — нордиканцы, следом — войско, дальше — левый эскадрон вардариотов. Когда достигнем ворот — поворачиваем налево, обходим город и возвращаемся к воротам Вардариотов. Учебный марш продолжится весь день; по моему приказу будем строиться в боевой порядок, а для завтрака разобьем стихийный лагерь на Альбанской дороге. Вопросы?

— Не хочешь коня получше? — оскалился граф Зак.

Герцог выдавил улыбку.

— Отчаянно хочу. Себе и каждому в моем войске.

— Те предатели, которые перебили ваших лошадей, — они оказали вам услугу. Разживитесь лучшими!

— И ты поможешь? — спросил герцог.

— Разве я не пообещал? — улыбнулся Зак. — Почему ты ко мне не пришел?

— Болен был, — сказал герцог. — Я это исправлю. — Он поднял жезл. — Готов?

Зак развернул коня, галопом проехал несколько ярдов до своих людей, пролаял команды, и правая половина его полка рысцой потянулась прочь — на юго-восток, к воротам Ареса. По их отбытии осталась брешь в семьдесят шеренг, и схоларии, подчинившись приказу своего нового графа, выдвинулись колонной по четыре. Нордиканцы выступили простым маршем; их ноги взлетали синхронно, без всякого шарканья, по мере того как солдаты дожидались звеньевых и последовательно растягивались по площади.

И, наконец, строй замкнули восемьдесят шеренг вардариотов. На все ушло почти десять минут, и криков было, наверное, больше, чем нужно.

На следующий день дворцовые слуги поснимали по всей площади плиты, под которыми оказались глубокие цилиндрические отверстия. Открыли склады при императорских конюшнях и принесли кедровые шесты толщиной больше фута и прочные, как камень. Их вставили в отверстия, и площадь будто заполонили мертвые деревья. Кроме того, у ворот аккуратно сложили новые, зеленые кедровые стволы, которые гвардия, стирая ноги и калеча доспехи, притащила накануне вечером по возвращении. Тех, кто остался на дежурстве, посылках, в эскорте и работал на верфи, бранили и называли лодырями.

Нордиканцы очистили стволы от веток и обтесали. Построения во внешнем дворе проходили в доспехах, но без оружия, и офицеры из дворцовых слуг достали из имперского арсенала деревянные мечи, деревянные топоры и плетеные щиты. Вся гвардия от закованного в броню Фрэнсиса Эткорта до последней, самой юной и невесомой вардариотской лучницы, затянутой в кожу, заняла места у деревянных шестов. Не было только дозорных и эскортных подразделений. Шестов набралось больше сотни, и у каждого встало по десять солдат во главе с офицером.

Сэр Милус пребывал в своей стихии. В сопровождении хрупкой имперской вестовой, которая была и переводчиком, он устремился к центральному деревянному шесту.

— Это наш сегодняшний враг! — проревел он.