Отделённые (СИ) - Кроули Нейт. Страница 15

— Кроме верности, у меня нет к Зандреху иных чувств.

— Верности, Обирон, или любви? Потому что если ты думаешь, что это второе, то ты бредишь, как и твой господин. Биоперенос отнял у нас способности любить — если мы вообще обладали ею. Такого понятия для нас не существует.

Потерявший дар речи Обирон задумался, не будет ли лучшим ответом пустить в ход лезвие его боевой косы, однако он сомневался, что спустя так мало времени после битвы в погребальном зале сумеет одержать победу — особенно учитывая ручных сколопендр поблизости и арсенал трюков, которым Сетех, без сомнения, обучился во время долгого грабежа пространства м'ват. Вдобавок, у него не было уверенности в том, что немесор не прав. Поэтому впервые за шестьдесят миллионов лет сражений Обирон решил бежать.

— Час уже поздний, милорд, — прорычал он, выдавливая из себя учтивые слова в тошнотворный, душистый воздух пиршественного зала. — С вашего позволения, я бы хотел продолжить вести эту войну.

— Конечно, ступай, Обирон. Кому–то же надо поднять знамя Саутехов рядом со мной. И когда ты придумаешь, что необходимо предпринять, если мы хотим добраться до сокровищ в недрах этого мира, думаю, ты вспомнишь, как я вполне ясно изложил твой курс действий.

Прежде чем вернуться к суматохе на фронте, Обирон отправился на «Хорактис», дабы проведать господина. Варгард надеялся, что на банкете немесор лишь притворялся, а на самом деле снова стал самим собой, каким–то чудом избавившись от ментальной травмы, полученной, когда взглянул в кошмарное зеркало Доахта.

Обирон нашёл хозяина сгорбившимся над древним письменным столом в заброшенном пыльном куполе, где когда–то располагался его сад для раздумий. Похоже, он снова пытался сочинять. И хотя стихи немесора и в лучшие времена никуда не годились — впрочем, не то что бы Обирон много в этом понимал, — на этот раз всё выглядело так, словно генерал полностью утратил способность обличать мысли в слова.

Тихо подойдя и встав рядом с хозяином, охранник поднял скомканный пергамент и, развернув, обнаружил нацарапанную там тарабарщину — лихорадочный набор фонем и цифр, не имевший ничего общего с осмысленным текстом. Неужели рассудок Зандреха окончательно угас, как последние угольки умирающей звезды? Когда рухнули ворота гробниц и явили таящийся внутри ужас, не сошёл ли Зандрех с ума, осознав масштаб того, на что некронтир обрекли себя?

На момент биопереноса Зандрех уже был стар, однако Обирон по-прежнему видел в нём дерзкого юношу, которого впервые встретил на Яме. Но сейчас генерал действительно казался ветхой развалиной, как те обелиски на планете внизу. Видя его в таком состоянии, Обирон не мог простить себе тех лет, которые провёл, желая, чтобы Зандрех смог узреть правду. Конечно, наблюдать, как его терзают иллюзии, было неимоверно горько, однако видеть Зандреха прозревшим причиняло такую боль, какую Обирон не испытывал с тех пор, как лишился плоти.

Он долго стоял рядом с повелителем, ожидая, когда же тот заметит его присутствие, но Зандрех не прекращал скрипеть пером. Наконец, спустя час, немесор заговорил, и сказанное им поразило Обирона, как выстрел из гаусс-пушки.

— Кто ты?

Обирон возвратился на передовую, кипя от гнева и негодования, хотя уже и не знал, на кого те направлены. Сразу по прибытии он ринулся в бой и повёл лич-стражей в неистовую атаку на защитников гробницы. Но с какой бы злостью он ни оттеснял противников, он не мог изгнать дурные мысли из головы. Возможно, старому генералу и впрямь стоило уйти на покой и не мучиться от приходящего к нему осознания своей истинной природы. Предательство, которое предлагал ему совершить Сетех, в какой–то мере стало бы величайшей услугой, которую Обирон мог оказать как своему господину, так и держателю трону Саутехов. Возможно, убийство Зандреха выступало своеобразным выражением любви к нему.

«Трудно сказать, — подумал Обирон, — когда у тебя больше нет сердца».

Глава 7

Кампания опять складывалась успешно. В дни, последовавшие за захватом первого погребального зала, силы вторжения пробились на девять лиг под землю, прорезав кишащую автоматонами кору Доахта, как силовой клинок — плоть. Саутехи занимали одну камеру за другой, каждая глубже предыдущей, а их криптеки быстро устанавливали там трансляционные якори, способствующие дальнейшему продвижению. Отделённые продолжали подниматься из недр мёртвого мира, но его дух был слишком велик, слишком нерасторопен, чтобы приспособиться к вторжению. Раз за разом бывшие лорды, действовавшие как командные узлы, выявлялись и уничтожались, оставляя подконтрольных воинов смятёнными и беспомощными, как тростник перед косой.

Как бы неприятно Обирону ни было это признавать, но атака протекала ещё быстрее с того момента, как он согласился принять три легиона смертоуказателей Сетеха. Вначале он колебался, поскольку Зандреху всегда претило использовать любого рода ассасинов против почтенного врага, но чем глубже варгард проникал в катакомбы без направляющего голоса своего хозяина, тем более неуместными казались привычные угрызения совести немесора. К тому же с тем же успехом их причиной могла быть очередная повреждённая энграмма, сгоревшая из–за его перенапряжения.

Правда же заключалась в том, что огромные пространства и непонятная привычка командных узлов парить над своими легионами обеспечивали идеальную тактическую среду для снайперов. Безмолвные убийцы, сверкающие единственным сапфировым глазом, могли уничтожать марионеточных аристократов на расстоянии десятков хетов, что позволяло саутехской пехоте наступать практически без сопротивления. Обирон всегда шёл впереди, сражая неприятелей сотнями, однако насилие не помогало заглушить ни его ярость, ни горе, скрываемое под маской гнева.

К тому времени, как они проникли в давно остывшую астеносферу Доахта, военная экспедиция проходила настолько эффективно, что её авангард почти постоянно находился в походе, останавливаясь лишь ненадолго, чтобы закрепиться в очередном склепе, прежде чем направиться дальше. Иногда они натыкались на целые декурии Отделённых, спавших в своих гробах свесив головы, и тогда династические скарабеи нападали на них для сбора материи.

Дожидаясь начала новой атаки, Обирон нередко замечал в погребальных покоях уже знакомые причудливые каракули, вырезанные на фризах. Хотя он старался не обращать на них внимания, они всегда притягивали его взгляд. Но сколько бы он ни смотрел на них, они оставались непонятными слиянием математических обозначений и абсурдных виршей. Эти надписи заставляли его размышлять над словами Сетеха о тайнах и сокровищах, и он часто задавался вопросом, к средоточию какого безумия захватчики пробивают себе путь. Впрочем, он не позволял себе отвлекаться надолго, поскольку в его обязанности не входило понимать конечную цель их кампании или рассуждать о загадках этого мира — от него требовалось одолеть противника. Да и зачем было нагружать себя лишними думами, когда нужно было сражаться?

В конечном счёте натиск замедлился. Сродни неповоротливому чудовищу, смутно сознающему, что от него не отстают падальщики, Доахт начинал свирепеть. Обучаясь медленно, но неумолимо, автономный дух стал назначать в качестве командных узлов рядовых воинов, сокрытых в глубине строя, что лишило смертоуказателей лёгкой добычи. Как следствие, теперь с большим трудом приходилось продираться сквозь толпы пехоты, что угрожало завести наступление в тупик, пока саутехские криптеки не определяли возможную узловую структуру неприятеля и не идентифицировали приоритетные цели. Обряды проведения такого анализа затягивались всё дольше и дольше по мере того, как искусственный интеллект гробницы вносил разнообразие в свои командные схемы. Схватки становились всё более ожесточёнными, а число врагов, казалось, увеличивается в геометрической прогрессии.

Обирону, однако, было не привыкать драться с безбрежными ордами. Его клинок пролил океаны грибковой жижи, заменявшей оркам кровь, и очистил целые звёздные системы от мерзких тиранидов, коих Зандрех принимал за невообразимо крупных гончих. Однако полчища его собственного народа — совсем другое дело. Несмотря на их проклятье, Отделённые относились к одному с ним виду. Ослабленные временем и недостатком должного техобслуживания, они тем не менее состояли из того же самовосстанавливающегося некродермиса, что и воины Саутехов, и демонстрировали ту же зловещую стойкость. Один на один, конечно, они не могли сравниться даже с самыми худшими воинами Обирона, но армии вторжения очень бы повезло, встреть она снова подобное соотношение сил на такой глубине.