Его птичка (СИ) - Попова Любовь. Страница 21

Наверное, впервые за два дня я осознала, насколько велика между нами разница в возрасте. Это должно было отпугнуть меня, дать понять, что его интерес ко мне лишь мимолётное увлечение.

Но было уже поздно. Излишне тревожно моё сердце билось при мысли о поцелуях этого сексуального мужчины, а тело робело от безудержной жажды вновь, хоть ненадолго оказаться в его властных руках. Хоть на миг!

Безумие.

— Ты в порядке? — внезапно бросил взгляд на меня Рома.

Я опешила. Неужели он догадался о моих мыслях? Неужели он понял, насколько меня опьяняет один только мужской запах, окруживший меня со всех сторон в этой тесной металлической коробке?

Он ждал ответа, выгнув бровь и наблюдая за тем, как живо сменялись эмоции на моём лице. Я залепетала:

— Я… в смысле? Мы? Или ты имеешь в виду меня, или мой живот… Что?

Рома целую секунду, показавшуюся мне вечностью, оглядывал моё лицо, а потом громко фыркнул. Его величавые плечи расслабились, как будто сгрузили пару мешков с картошкой, а морщины на бесстрастном лице расправились.

Он без слов привлёк меня к себе и накрыл мои губы в настойчивом, но нежном поцелуе.

Я упивалась этим мгновением, отвечая со всей возможной страстью, что заполняла до краев чашу моей влюблённости.

Поцелуй, уносивший меня на крыльях в дальние края экстаза, прервался до обидного быстро. Проход в дивный рай закрылся, и я окончательно вернулась на грешную землю.

— Я спросил про шрам, — со смехом пояснил Роман и сразу поспешно отошёл на другую сторону, потому что лифт уже миновал отметку пятого этажа. Что и правильно.

Застать хирурга в горячих объятиях молоденькой пациентки может и пикантно, но влекло за собой множество проблем.

— Просто, — начала оправдываться я и внезапно взвизгнула, прижавшись спиной к серебристой стенке в поисках опоры. Лифт резко затормозил, задрожал, словно кто-то, невзирая на предупреждение, дёрнул стоп-кран.

Я внимательно обвела взглядом кабину и наткнулась на кнопки, которые уже рассматривал Рома. Я не боялась закрытого пространства, но воздух был горячим и его оставалось всё меньше.

— Какого черта ты остановил лифт?

— Это не я. У меня операция через двадцать минут, — раздражённо сообщил он. — Я поэтому в выходной и сорвался.

В очередной раз, сменив страстность на хладнокровность, Рома стал жать кнопку вызова диспетчера.

— Ой, — пискнула я. — Мы застряли?

Рома быстро кивнул, но не повернулся, и не постарался меня успокоить. Этого и не требовалось, но я опять поразилась его способности так быстро сменять один настрой на другой. Даже театральные декорации на сцене не сменялись столь стремительно.

Глава 10. Общий знаминатель

— Петрович! Почему стоим? У меня резекция через… — я кинул взгляд на наручные часы, подаренные когда-то еще отцом. — Двадцать минут.

— Роман Алексеевич, — прогнусавил голос, искажённый электроникой. — Не положено. В больнице объявлено чрезвычайное положение. Набежали следователи и всех сказали заблокировать до выя…

Судя по звуку ему стало трудно подбирать слова, что и не удивительно. Алкоголь давно и прочно поселился в его мозгу, разъедая его и портя жизнь.

— Я понял, не тужься, — посмотрел на побледневшую Аню. Главное, чтобы не истерила.

Я задумался на мгновение и услышал, как звякнула бутылка и затем стакан. Эти звуки отдавались в моём взвинченном мозгу головной болью. Меня еще не отпустило после близости с Аней, но сознание было чистым. Мне требовалось поразмыслить.

— Рома…

— Помолчи. Лунского опять убить пытались, теперь он на искусственной вентиляции лёгких лежит.

— Кому нужно убивать психа? — тихо спросила она и я, посмотрел прямо ей в глаза, задавая себе тот же вопрос. Но вот у меня в отличие от Ани был ответ.

Он не жилец, а вот его сердце вполне себе функционирует. Нормальное здоровое сердце, подходящее для пересадки. Пересадки нуждающейся девочке.

Страшная правда, открывшаяся мне, могла испугать, но порождала лишь покалывание в пальцах от предвкушения успеха.

Я мог и дальше оставить Лунского на искусственной вентиляции, а мог забрать сердце. Да, тогда план недоброжелателя удастся, но разве меня должны беспокоить чьи-то планы, когда на кону жизнь девочки, Леры Пушкаревой?

Я задышал чаще, а в голове уже стал складываться план предстоящей операции.

— Петрович, — позвал я лифтёра. — Кончай бухать. Дело есть на пару тысяч.

— Вот так бы сразу.

Я услышал сзади смешок, и обернувшись, заметил, что Аня рассматривала свои белые носки и про себя чему-то улыбалась.

Милая. Но сейчас не до нее.

— Марину сюда. Любой ценой, и неплохо бы в обход следователей.

— Дело жизни и смерти? — промямлил Петрович, пытаясь придать голосу твёрдости.

— Мы же в больнице. Тут от каждого дела веет смертью, — с ехидцей в голосе проговорил я. Размышлять о философской стороне бытия не было времени. — Давай живее и накину еще тысячу.

Я услышал скрип кресла, топот ног и с облегчением вздохнул. Оставалось надеяться, что доблестная стража не повяжет лифтера за разящее на пару метров амбре. Тот вообще редко просыхал, но, что поразительно, лифты всегда работали исправно. Петрович держался за свою работу получше любого вируса в человеческом организме.

Никому не хотелось оказаться на улице.

Посмотрев в отражающую поверхность стену, я уловил силуэт, так и не сдвинувшийся с места за весь разговор с лифтером.

Обернувшись, я посмотрел на замершую девушку. Она не спускала с меня больших глаз, словно старалась закрасться в самую суть. Это пока никому не удавалось. Мысль, что она окажется первой, на удивление не была раздражающей.

Хреново.

— Вы что-то задумали, — выложила она, наконец, утверждение. Всего одно, хотя по ее напряжённому лицу было видно, что сотни вопросов, как птицы в клетках, рвутся наружу из её маленького рта.

— Верно, — ухмыльнулся я, чувствуя, что от нервного возбуждения дрожит всё тело. — Если все удастся, я впервые самостоятельно сделаю пересадку сердца.

— О, — она явно такого не ожидала. Возведя глаза к плоской лампе в потолке лифта, Аня закусила губу. Я сдержал рвущийся наружу смешок. Любопытство, как говорится, не порок.

— Ну, спрашивай.

— Если я начну, то вряд ли смогу остановиться, — предупредила она меня и поразила блеском в глазах. От её взгляда, такого искреннего и невинного внутри всё закипало.

Дай только возможность остаться с тобой наедине, когда голова не будет занята работой, и я тоже не смогу остановиться.

— Тогда задай главный вопрос. То, что спросила, если бы… умирала.

Аня широко раскрыла глаза, удивляясь подобному сравнению. Но это было самое верное. Лишь перед смертью люди начинают говорить настоящую правду, признаваться в проступках, умолять о прощении, жалеть о несделанном. Она сжала губы, обдумывая, что бы спросить.

Я был уверен, что она захочет узнать, о моём к ней отношении. И у меня даже был готов ответ, но она безмерно меня изумила, когда открыла рот.

— Почему это так важно для вас: сделать пересадку? Чем эта операция отличается от всех остальных?

Я задумался, не отрывая взгляда от такого спокойного, красивого лица. Мне понравилось, что она не мешала мне, не устраивала истерик, словно знала, насколько важна для меня работа. Чувствовала.

Что ей рассказать?

Как дрожат руки от предвкушения перед операцией? Или о гипертрофированном желании все жёстко контролировать и бессильной злости, когда не получается? Или о приятном чувстве, когда сердце, заведённое твоими руками, начинает биться?

Я опустил взгляд на стройные ноги, белые носки, скрывающие натруженные пальцы. Они действительно не портили ее внешности, но говорили о многом.

— Представь, что ты танцуешь одна. У тебя соло. И все смотрят только на тебя, восхищаются, трепещут перед твоим талантом, — заговорил я медленно и увидел, как в Ане просыпается понимание, словно она знала, что я скажу дальше. — Но тебе уже насрать на них.