Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 114

— Борис Павлович, а ничего, что вы в присутствии человека о нем в третьем лице говорите? — я не смог удержаться, чтобы не расхохотаться.

— Ой, Игорь, простите!

Однако на лице Никитина, вместо смущения, были радость и хитринка.

— Я тоже все время вспоминаю свой первый разговор с ним, — Нонна тоже нарочито говорила обо мне в третьем лице, а глаза ее смеялись. — Что бы было, если бы я не стала делать то, о чем он меня просил? Он тогда сказал: "Возможно, к вам пришел не простой человек и не по собственной воле. Может быть, я тот, кто может выполнить завещание А.С. Макаренко." Игорь, признайся, ты не простой человек?

— Нет, не простой, конечно. Я Ангел Господень! — я уже совсем развеселился. — Что вы все вдруг сегодня начали подозревать меня в родственных связях с Богом? Когда упал, я слышал Голос, он сказал следующее: "За Тобой Долг! Ты Обещал и Не Сделал! Я Ждал и Не Дождался! Причины У Тебя Были, но Больше Оправданий Я Не Приму! Я Наблюдаю за Тобой! Мне Интересно! Чуть-чуть Тебе Помогу! Память! Сила! Интуиция!" Все! Больше никаких потусторонних общений у меня никогда и ни с кем не было.

Все сидели молча и смотрели на меня как-то странно: то ли со страхом, то ли с пониманием, то ли с восторгом — одним словом, неравнодушно.

— Я всегда это знала! — прошептала сама себе Нонна, встала и пошла куда-то.

Никитин улыбался, Иванов хмурился, мама радовалась, папа молчал.

Вечером я с родителями уехал домой, в Ленинград. До вылета осталось шесть дней. Мне хотелось провести их с мамой и папой. Погулять по городу, подышать его атмосферой, надышаться на пять лет вперед.

Отгремел праздник Победы, прошли последние отпущенные дни, когда я принудительно ничего не делал, только хвостиком ходил за мамой и папой. Мы залезли на Исаакиевский собор, навестили две мои любимые картины Леонардо да Винчи в Эрмитаже, побывали в музее истории города и доме-квартире Пушкина на Мойке, были где-то еще, но все смешалось, потому что не музеями едиными забита голова. Там еще находилось место и для беспокойства по поводу того, что ждет меня в Нью-Йорке, по поводу того, как тут останутся мои родители, особенно папа, справится ли он с собой и со своей болезнью, по поводу моего детища в Кингисеппе, смогут ли они расти дальше, потому что остановиться на пять лет — смерти подобно.

Сегодня с утра поехали в аэропорт, такой маленький и неказистый. В той моей жизни он выполнял роль международного терминала "Пулково-2", а сейчас другого нет. Я летел в Москву, где из Шереметьево после таможенных процедур вылечу в Нью-Йорк. Я, конечно, побаивался таможни, она бесчеловечная, и, даже когда была ничтожно мала, гадости людям делала изрядные. В моем чемодане — двадцать тысяч долларов — мой стартовый капитал. Если меня выведут на чистую воду, то отбрехаться не удастся. Как минимум, это займет прилично времени и борт отчалит с тихой грустью без меня. Вся надежда на то, что в Израиль еще не выпускают, а я лечу не на ПМЖ, и таможня еще не обнаглела до предела. Такая ситуевина подразумевает отсутствие ко мне профессионального интереса со стороны таможенников, но, как оно сложится на самом деле, неизвестно.

Неожиданно на мне повисли Сашка и Вовик Носыревы, а сзади подходил улыбающийся Даниил Павлович.

— Вот, решили проводить. Парни все уши прожужжали про твой отъезд, да и мне повидаться захотелось.

— Я тоже очень рад, правда-правда. Познакомьтесь: моя мама Валентина Ивановна и папа Михаил Васильевич. А это — Даниил Павлович Носырев — начальник КГБ по г. Ленинграду, — папа с мамой посмурнели лицом, а мы с Даниилом Павловичем рассмеялись.

— Мам, пап, Даниил Павлович — дедушка вот этих замечательных ребят, которые обучаются в Октябрьске. Не очень я понимаю, как и кто их отпустил… Уж не воспользовались ли они административным ресурсом? — я опять рассмеялся, а ребятня загалдела: "Нет, нет, нас Нонна Николаевна отпустила…"

— Даниил Павлович, удалось преодолеть сопротивление родителей?

— Ребята так насели, что у них не было ни малейшего шанса, — Носырев опять улыбался. — Ты как летишь?

— Сейчас до Москвы, там в Шереметьево, потом таможня, погранцы и рейсом Аэрофлота до Нью-Йорка.

— Готов к таможне? — ничего не имея ввиду, спросил Носырев.

— Да вот, двадцать тысяч долларов жмут в груди, то есть в чемодане. Короче, как получится…

— Подожди минутку, — Носырев куда-то стремительно отошел и вернулся через пятнадцать минут. — Вот тебе телефон Ивана Сергеевича, он начальник охраны аэропорта, мой сокурсник. Приедешь в Шереметьево, откуда-нибудь наберешь его, сошлешься на меня. Я с ним только что разговаривал. Он проведет тебя без лишних формальностей.

— Спасибо вам огромное!

Меня, действительно, тронула его забота.

Все прошло благополучно. Последние воспоминания об СССР остались положительными. Я расположился на четырех креслах в полупустом салоне, попробовал закрыть глаза, но это оказалось скучно; достал книжку Жюля Верна, которую не читал раньше, но и она не полезла в голову… Попробовал помедитировать в позе лотоса — выдержал два часа; потом стал ходить по салону: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

Рубикон перейден:

— Что меня ждет?… А какая разница?!

Так закончились первые два года в этой жизни. Спасибо им! А теперь — только вперед, "в мир наживы и чистогана".

Конец первой книги