Atem (СИ) - "Ankaris". Страница 18

— Что ж, время неумолимо летит вперёд, — подытоживая длинную лекцию, он окинул взглядом ряды своих учеников, — на ваших практических занятиях по стилистической интерпретации текста, вам только предстоит познакомиться с иронией, как формой юмора. Могу добавить лишь одно — очень может быть, что однажды людям станет до безумия страшно слышать голую правду, вот тогда ирония и литература станут синонимами.

— Штэф, мне пора, — в очередной раз обратилась к нему Дэниэль, но тот, увлечённый беседой с профессором, словно и не замечал её вовсе.

— Здесь вы, безусловно, правы, — кивнул профессор. — «Бойня номер пять» — прекрасный пример использования иронии тогда, когда даже горькая правда не смогла бы столь эмоционально описать всего ужаса военного времени, времени, лишившегося лица человечности, — тяжело выдохнул он на последних словах. И я вспомнил рассказ Дэниэль о горькой судьбе Якова — осиротевшего еврейского мальчишки, которого позже усыновили Ганс и Мари Краус. «Вот идиот», — укоризненно прозвучал внутренний голос. Было же очевидно, что война затронула его жизнь в не меньшей степени, что и жизнь Воннегута, а я взял и завёл разговор об этом.

— А что вы думаете об иронии в современной музыке? — попытался я исправить свою оплошность.

— Иронии в музыке? — удивился он. — Ваш вопрос поставил меня в тупик.

— В современной музыке, — подчеркнул я.

— Знаете, я никогда не рассматривал эти слова во взаимосвязи. В современной музыке, — повторил он, усмехнувшись. — Признаться честно, я, как и многие в моём возрасте, далёк от современной музыки. У меня двое детей, сын учится в университете Гамбурга, а вот дочь… — прервал он рассказ, для того чтобы замкнуть дверь аудитории. — Дочь ещё в школе, — и направился вдоль по коридору, а я последовал за ним. — Ей четырнадцать и она без умолку верещит об этой новой группе… Боже, дай памяти… какой-то там «отель».

— Должно быть, Токио Отель, — рассмеялся я. — Да… волна помешательства охватила всю Германию, да куда там — всю Европу.

— Обязательно ознакомлюсь с их творчеством на предмет иронии. Это будет весьма любопытно, — как-то слишком серьёзно подошёл он к делу.

— Вот ваша дочь удивится-то…

— Может, я и её смогу увлечь анализом текстов песен любимой группы, — задумавшись, глубокомысленно хмыкнул он. — Что ж, буду вновь рад вас видеть на следующей лекции в среду. — И мы, остановившись у двери с табличкой «Кафедра теории литературы», пожали на прощание друг другу руки.

— Почту за честь, — принял я приглашение, хоть и знал наверняка, что в это время мне нужно быть в магазине Ксавьера (в случае, если он сам не вернётся до того) и уладить кое-какие дела. Впрочем, я и сегодня туда направлялся, но временем не ограничен.

Окинув взглядом совершенно пустой коридор, я только сейчас осознал, что, вероятно, в какой-то момент нашей с профессором полемики о Гамлете, Дэни незаметно покинула нас. Библиотека находилась в новом здании неподалёку, но проторчав на незапланированной лекции почти два часа, я посчитал верхом непрофессионализма — задержись я хоть ещё десятью минутами дольше.

— И здесь ещё, пожалуйста, проверь, — подсунул мне очередную кипу бумаг Райнер, выполняющий обязанности управляющего магазином в отсутствие Ксавьера. — Это список на поставку для студии. Если всё верно — подпиши, и я утверждаю заказ. И да, звонил Майер, — его загадочная интонация заставила меня оторваться от изучения длинных таблиц из символов и цифр. — Он будет завтра утром.

— Тебя это так воодушевило? — усталость, накопившаяся за долгий рабочий день, дала о себе знать, отчего вопрос прозвучал ненамеренно грубо.

— Нет, — тут же возразил он в категоричной армейской манере. — Имя Рольф Шмидт-Хольтц тебе о чём-нибудь говорит?

Естественно. Я знал это имя не понаслышке. Два последних альбома группы были записаны на лейбле, которым владел Sony Music. А с прошлого года Шмидт занимал должность генерального директора Sony — CEO, как принято нынче говорить. Впрочем, это была вся информация, которой я владел, касаемо его персоны. Главный офис Sony находился в Нью-Йорке, куда несколько дней назад и полетел Ксавьер, не сообщив о своих истинных намерениях ни слова. Два года он проработал на Supersonic Records, ещё два на GUN Records, его повышение было бы вполне логичным.

— Sony открывают очередной лейбл?

— Не знаю, — пожал Райнер плечами. — Мы созванивались утром, он как обычно был немногословен. Сказал, если увижу тебя, передать, что у него «хорошие новости».

— Мастер интриги. Так, — похлопал я по папке, в которую уже успел сложить подписанные документы. — Это тебе, а я пошёл.

— Пошёл. — Роясь по карманам в поисках ключей от автомобиля, остановился я у двери магазина. Моя сегодняшняя невнимательность лишний раз подчеркивала правильность решения не садиться за руль.

Время только подбиралось к шести часам, однако улица вовсю утопала во мраке сумерек. В рассеянном свете фонарей клубился туман. Целый город был скрыт в нём, словно только вокруг тебя существовал крошечный островок бетонной суши, а дальше — безлюдный пустырь. Ни силуэтов зданий, ни даже света.

Где-то из-за угла донёсся мерный стук колёс о рельсы. И уже через мгновение сквозь густую пелену на меня таращились два жёлтых глаза приближающегося трамвайчика. Сверху на электронном табло светилось: «№17: Вокзал — Университет — Парк». «Очевидно, этим днём правит ирония», — подумалось мне, и я подчинился воле самопровозглашённой императрице.

Через три остановки и сотню назойливых мыслей раздался металлический скрежет — мы остановились в нескольких метрах от ярко освещённого здания библиотеки.

В крайне вежливой манере, сопровождая свои слова изящными жестами, Дэниэль, подобно дирижёру оркестра, объясняла какой-то девушке, как той найти нужную книгу. А я стоял у окна, зачарованно наблюдая за её утончённым языком тела, ловя каждое движение. Но вот студентка исчезла, скрывшись за стеной стеллажей, и взгляд Дэниэль встретился с моим. Она улыбнулась и, подняв ладошку, стала перебирать кончиками пальцев в воздухе, точно играя на воображаемом фортепиано. Клянусь, я слышал музыку! Будто сам Берлиоз и Дебюсси вдруг встретились в небесах над Парижем лишь ради этого одного события — написать для неё ноты мелодии приветствия — mélodie d’accueil. Несомненно, немецкая строгая прямота лишена той лёгкой грации, присущей аристократичным французам.

— Rebonjour, — поздоровался я по всем правилам французского этикета, обязывающим добавлять приставку «re», если ты встречаешь человека второй раз за день.

— Как ты здесь оказался? — задала она наиболее очевидный вопрос, и улыбка вновь озарила её лицо, но на сей раз она вдруг смутилась собственных эмоций.

— В общем-то, всему виной профессор Краус со своей иронией, — слукавил я и красочно описал свой путь до библиотеки.

— Получается, тебя вынудили лекция и самовнушение? — насмешливо хмыкнула она, явно дразня меня. Я ничего не ответил, но дал понять, что вижу всю подноготную её дерзости.

— Дэни! Еда! — прозвеневший за её спиной звучный девичий голос, застал Дэниэль врасплох, заставив испуганно вздрогнуть. — Добрый вечер, Катя, — поздоровалась девушка со мной, и вопросительно уставилась на подругу. Но Дэниэль, отчего-то испуганно смотря на меня, снова спряталась в своём ледяном панцире. — Пойдём, — указала Катя на длинный ряд то ли парт, то ли столов, стоящих вдоль окна.

— Разве сюда можно проносить еду? — попытался я разрядить обстановку. — Штэфан, — представился и я.

Почуяв холодное дуновение, гонимое сгущающимися грозовыми тучами над нашими головами, Катя бодро подхватила подброшенную мной инициативу в свои руки, принявшись рассказывать о непреложном уставе, установленном в этих стенах.