Только так. И никак иначе (СИ) - Перепечина Яна. Страница 10

- Вас я попрошу готовить, следить за домом и при необходимости помогать мне с ремонтом. Ну, не совсем с ремонтом, а помыть, убрать, подготовить к работам — ничего чрезмерного или слишком сложного.

Она молча кивнула.

– Как вам дом? – спросил он из вежливости, не очень понимая, о чём говорить с малознакомой довольно молодой особой, которая с этого утра стала его… кем? Он растерялся даже. Прислугой, что ли? Домоправительницей? Сразу вспомнилась незабвенная домомучительница фрекен Бок. Горничной? Он тут же почувствовал себя крепостником и рабовладельцем. А также сатрапом, деспотом и тираном. В одном лице.

Так. Ладно. Остановимся на помощнице по хозяйству. Самый нейтральный, пожалуй, вариант.

Новоиспечённая помощница молчала. Он повторил:

- Так как вам дом?

- Ну… Большой… - энтузиазма в голосе не было. Павлу стало неприятно. Подумал даже, что ненадолго задержится у него фрекен Наталья. Ладно, поживём – увидим.

Но фрекен Наталья оказалась довольно ловкой, быстрой и незаметной. Она неплохо готовила и уже на обед порадовала Морозова постными щами и свекольными котлетками – он предупредил о том, что до Рождества постится. Перебивашийся в последнее время всухомятку Павел ел, жмурился от удовольствия и думал, что быть крепостником и рабовладельцем, пожалуй, неожиданно приятно.

После обеда Наталья помогала ему разбирать старый хлам на чердаке и за работой заинтересованно расспрашивала о доме, его истории. Павел и сам знал немного, но такое внимание его тронуло, он оттаял, позабыв про утреннее разочарование, и охотно отвечал. Фред лежал в дверях и больше не ворчал. Все понемногу привыкали к изменениям.

Вечером они расстались чрезвычайно довольные друг другом. Павел даже вышел проводить фрекен Наталью на крыльцо, Фред тут же ускакал куда-то за дом. Наталья, закрывая за собой калитку, обернулась и помахала Павлу. Он тоже махнул ей в ответ и вернулся в дом.

Вскоре примчался с «охоты» возбуждённый Фред. Павел услышал, как он, радостно перескакивая через ступени, взлетел к самой двери и лапой поскрёб: открывай. Павел широко распахнул дверь и повёл рукой:

- Прошу вас, сэр!

Мохнатый сэр потряс обледеневшей бородой, но не вошёл, а наклонился носом подпихнул что-то к ногам хозяина. Павел вытаращил глаза: на чищенных от снега досках лежала крупная, порядком потрёпанная крыса.

- Да, Фред, на тебя сельская жизнь оказывает непредсказуемое воздействие. Где ж ты её поймал? Пошли, будем пасть мыть. Хорошо хоть прививки тебе сделали, а то подцепил бы сейчас какую-нибудь заразу. – Не одобрил трофей хозяин. Оскорблённый в лучших чувствах, Фред поплёлся в ванную.

Помыв морду пса и, на всякий случай, даже пополоскав её при помощи клизмы слабым раствором марганцовки, Павел влез в валенки, совком подобрал тушку крысы и выкинул в бочку, где жёг разные отходы. Уже на крыльце он остановился, оглянулся на двор, на ёлочку, которую посадил осенью прямо под окнами и украсил незадолго до Нового года мандаринами и мишурой и испытал острый приступ такого безудержного счастья, что даже засмеялся в голос, порадовавшись про себя, что участок огромный, а дом стоит в глубине, и вряд ли кто-то мог услышать этот смех.

и в голову не могло прийти, что потом он будет ещё долго вспоминать этот вечер.

Подмосковье. Январь 1989 года. Паша

Паша Рябинин припарковал свою любимую шестёрку немодного цвета «зелёный сад» у подъезда, вытащил из неё вафельный тортик и бегом взлетел на четвёртый этаж. Родители были на работе и он, пританцовывая от бившей через край энергии, наспех наделал себе гигантских бутербродов, одновременно с блаженным урчанием жуя кусок колбасы и пытаясь написать записку родителям, чтобы они не волновались.

Паша любил своих предков, поэтому боялся их расстраивать и бывал очень доволен, когда мог порадовать. Сегодня именно такой случай, и записка получилась жизнерадостная. Пашка представлял, как мама будет читать её и улыбаться, и улыбался сам, мелким твёрдым мужским почерком выводя: «Мамулечка-папулечка, папулечка-мамулечка, сдал последний экзамен, вся сессия на «отлично». Буду получать повышенную стипендию. Уехал к Ясеню в Железку праздновать окончание семестра, буду поздно или вообще завтра. Ешьте тортик и не волнуйтесь. Целую. Паша».

Несмотря на свои почти двадцать лет (день рождения послезавтра), полную финансовую самостоятельность, 187 см роста и проникновенный баритон, он совершенно не стеснялся своей детской привязанности к родителям, с удовольствием о них заботился и каждое послание к ним начинал с трогательного обращения, изобретённого им когда-то лет 12 назад в пионерском лагере. Чтобы не ранить чувства ни одного из родителей он тогда придумал писать именно так, через дефис и с повтором в обратном порядке, ставя на первое место то «мамулечка», то «папулечка».

День потихоньку начал удлиняться, всё-таки уже вторая половина января, но сегодня было пасмурно, по дороге юркими белыми змеями завивалась позёмка и явно холодало. Пашка выехал на Носовихинское шоссе и направился в сторону области. Резина была летней, изрядно полысевшей, поэтому он не торопился, поглядывал по сторонам и покачивал русой головой в такт мелодичным песням «Арабесок».

Чёрную высокую фигуру, быстрым уверенным шагом идущую по обочине, он увидел издалека. Приглядевшись, понял: священник. Сильный ветер закручивал вокруг ног батюшки простую чёрную рясу, на спине у него был огромный рюкзак, да ещё и в каждой руке по туго набитой сумке. Пашка пожалел: бедный, холодно, тяжело, и неизвестно, как далеко идти, а скоро стемнеет… Подумал, поравнялся с батюшкой и затормозил. Перегнувшись через сиденье, приоткрыл дверь и весело предложил:

- Батюшка, садитесь, я подвезу, куда вам нужно.

Из-под чёрной вязаной шапочки, примерно такой же, как и у самого Пашки, на него глянули яркие синие глаза. Батюшка был молод, по виду лишь на несколько лет старше Рябинина.

- Вот спасибо, вы меня, пожалуйста, высадите через три квартала на перекрёстке, а там уж совсем близко, я дойду. – Священник ловко скинул рюкзак, запихнул его на заднее сиденье, а сам, подобрав рясу, устроился рядом с водителем, обняв руками свои огромные сумки. Паша искоса глянул на пассажира: красные замёрзшие щёки, русая бородка, лицо довольное, открытое. Рябинин не выдержал и спросил:

- Батюшка, откуда же вы такой гружёный? Издалека?

- Да вот, везу облачение, иконы, утварь церковную, свечи да много чего ещё в нашу лавку, меня до Кольца довезли добрые люди, а дальше нам уж не по пути было, ну, да я сильный, нёс потихоньку. А теперь вот вы, спасибо большое, везёте. Совсем хорошо, слава Богу. А от поворота и до церкви рукой подать.

Ничего себе рукой подать, церковь прямо у станции, а до неё от шоссе ещё прилично идти. И Паша решил, что непременно довезёт этого славного, неунывающего батюшку прямо до церковной ограды, чтобы не шёл он один в сумерках с тяжеленными сумками, рискуя поскользнуться и упасть.

Когда до перекрёстка оставалось совсем чуть-чуть, батюшка завозился, собираясь быстренько выскочить из машины, а увидев, что Паша поворачивает налево, смущённо и протестующее забормотал:

- Ну, что вы?! Ну, зачем вы?! Да я бы дошёл с Божьей помощью, а вам время тратить.

Они уже остановились у церковной ограды, когда из ворот выскочила немолодая женщина в платке, накинутом на плечи, и, увидев батюшку, закричала:

- Слава Богу, ты приехал! Началось! Мы думали тебя не дождёмся. «Скорую» вызвать никак не можем: линия, похоже, не работает!

Батюшка подхватил свои здоровенные сумки и, на ходу пытаясь одновременно и попрощаться с Пашей и разобраться в том, что продолжала быстро-быстро говорить женщина, растерянно закрутил головой. Наконец, бросив сумки на стоящую у ограды лавочку, он крикнул своему добровольному помощнику:

- Спаси вас Господи! Спасибо вам большое! Простите меня, но я сейчас очень тороплюсь! Будет время – заезжайте! – и бегом кинулся внутрь ограды. Сгущались сумерки, и очень скоро батюшка пропал из виду. Пашка недоуменно пожал плечами и негромко прокричал вдогонку странному парню в чёрной рясе: