Только так. И никак иначе (СИ) - Перепечина Яна. Страница 11

- Эй! А сумки?

Тишина была полная. Даже электрички не пробегали по недалёким путям.

– Эй! Батюшка! А сумки-то! – Паша стал неторопливо выбираться из тёплого салона на улицу: сумки следовало унести, вдруг украдут, - и тут увидел на заднем сиденье огромный рюкзак, про который и он, и чумовой батюшка просто забыли.

- Эй! Простите! А рюкзак? – попытался он ещё раз докричаться до обитателей прихода. Но ему никто не ответил. Паша вздохнул, достал рюкзачище, закрыл машину и, подхватив сумки, несмело двинулся к церкви.

Казалось, за оградой, под деревьями, занесёнными снегом, было ещё тише и сумеречнее. В глубине тёплым жёлтым светом горели окна небольшого домика, там хлопали двери и о чём-то говорило несколько голосов. Паша пошёл туда. Перед дверью он громко покашлял, покряхтел, с топотом пообивал снег с ботинок, хотел ещё как-нибудь обозначить своё присутствие, но не придумал как: руки-то были заняты. Он локтем приоткрыл неплотно притворённую дверь и бочком протиснулся в тепло дома.

Внутри чистенького домика, деловито и быстро передвигаясь по комнате, молодая симпатичная женщина в платочке распоряжалась:

- Мама, не волнуйся, выпей пустырничка! Не мы первые, не мы и последние. Всё будет хорошо. Ты лучше за нас помолись, это нужнее будет… Милый мой, а ты, пожалуйста, попробуй машину поймать, пора уже ехать, а «скорую» никак не вызовем. Ты иди, мой хороший, а я пока тебе поесть соберу, а то весь день голодный! Разве это дело?

- Да не хочу я есть, Оленька! – батюшка нежно попытался усадить женщину на простую лавку под образами. – Ты, моя родная, посиди или лучше…

- Простите… вы там сумочки забыли… И рюкзак… - Пашка не был слишком стеснительным, но как вести себя в священническом доме решительно не знал, не понимал, как ему быть. И поэтому мучительно краснел и мямлил. – А там, вы же сами говорили, облачение, иконы, утварь церковная, свечи да много чего ещё в вашу лавку… А вдруг украдут?

Все присутствующие резко обернулись. Хозяйка просияла нежной и ласковой улыбкой:

- Здравствуйте!

- Здравствуйте… - Пашка совсем было растерялся и вдруг неожиданно для самого себя выпалил: - Если вам куда-то ехать надо, то я же на машине, пожалуйста, я подвезу, куда надо! Вы только не стесняйтесь!

Батюшка, наконец, отмер, взял у Паши из рук сумки и рюкзак и благодарно сказал:

- Спаси вас Господи! Вас нам просто сам Господь послал! Мы заплатим, обязательно. Если можно, отвезите нас в роддом поскорее… - тут только Паша заметил, что девушка, которую батюшка называл Ольгой, прикрывает рукой большой живот, и испугался ещё больше. Когда-то он мечтал быть врачом, даже ходил в школу юного медика при одном из московских мединститутов, но родители, бывшие для него большим авторитетом, отговорили. Пашка страдал, медицина звала его. Но сейчас, понимая, что придётся везти в больницу женщину, судя по всему жену молодого славного батюшки, у которой уже начались роды, он думал только об одном: а вдруг не успеем.

Как в тумане он добежал до машины, помог устроиться с максимальным удобством роженице и её взволнованному мужу, сел за руль и всю дорого неумело, но очень искренне шептал: «Господи, помоги! Господи, не оставь! Спаси нас, Пресвятая Богородице!» Слова сами появлялись в голове, опускались куда-то в область сердца, да там и оставались, мешая дышать. Поэтому, когда они, наконец, подъехали к роддому, грудная клетка Паши, как ему казалось, раздулась, и сердце в ней глухо и больно стучало о рёбра. Ольге во время пути становилось хуже и хуже, она сдавленно охала, не отрываясь смотрела на мужа и старалась ласково ему улыбаться. В зеркало Паша видел её бледное милое лицо, нежную мученическую улыбку, обращённую к мужу, судорожно закушенную губку и всей душой сочувствовал этой славной отважной матушке. К концу пути Пашка клятвенно пообещал себе никогда не жениться, а уж если случится такой конфуз, то точно не заводить детей. Это ж надо так мучиться! Нет! Решено, никаких детей!

Как оказалось, Ольгу они доставили в роддом очень вовремя. Симпатичная пожилая врач сказала им, когда жену священника увезли из приёмного покоя:

- Очень быстрые роды, нетипично для первородящей. Ещё бы немного, и вам бы пришлось принимать ребёнка самостоятельно… - при мысли об этом Паша похолодел и взглянул на батюшку, тому было, судя по всему, совсем плохо.

– А вообще она у вас молодец, смелая и сильная! – врач, улыбаясь, посмотрела на них. – Кто из вас отец?

- Я, - батюшка слабо улыбнулся.

- Держитесь, отец, - врач устало засмеялась, - очень скоро ваша жена родит вам ребёнка…

В тот вечер Пашка так и не доехал до Ясеня, за что потом по полной программе получил от друзей, которые, конечно, волновались. Ну, не смог он оставить взволнованного батюшку одного в роддоме. Через пару часов, когда оба они, и священник, и студент, тревожно дремали в ледяном, промёрзшем насквозь (бензин почти закончился, и двигатель было решено не заводить) салоне «жигулёнка», симпатичная добросердечная медсестричка, выбежав из роддома в тапочках и накинутом на халатик пальто, постучала кулачком в стекло Пашкиной машины:

- Папаша… то есть, батюшка! Сын у вас родился! Три девятьсот и пятьдесят три сантиметра! Чудесный малыш, мамочка в порядке!

Батюшка и Паша выскочили из шестёрки и кинулись в объятья друг другу, и радостно скакали, и издавали странные вопли, долженствующие выражать ликование и безудержную радость. И батюшка плакал крупными слезами и всё приговаривал: слава Тебе, Боже наш! А Пашка и медсестричка, которая тут же зябко подпрыгивала и пристукивала ножкой о ножку, весело кричали ему:

- Ну, вот, всё хорошо! Всё слава Богу!

И было у Пашки в тот момент ярчайшее ощущение, что, действительно, всё хорошо только потому, что есть на свете Господь, который очень любит своих непутёвых детей и который готов помогать и поддерживать всегда, только услышь Его призыв, только поверь и обратись к Нему с Верой и Надеждой…

Уже под утро Пашка остановил машину у церковной ограды. Батюшка повернулся к своему случайному помощнику и благодарно улыбнулся:

- Спасибо Вам за всё… За всё…

Паша хотел сказать привычное «не за что», но почему-то произнёс:

- Пожалуйста, батюшка…

Помолчали. Наконец, молодой священник снял рукавицу с правой руки и протянул ладонь:

- Давай на «ты»? Как-то это теплее, чем на «вы». Меня Петром зовут…

- С удовольствием, - Пашка даже удивился про себя, когда понял, что они до сих пор не знали имён друг друга и не перешли ещё на «ты», - а меня – Павлом.

- Здорово… Знаешь, были апостолы Пётр и Павел… Паш, ты в следующее воскресенье приезжай к нам, Бог даст, крестить сына будем. Ты обязательно должен быть, а уж как Оля обрадуется…

Пашка приехал и в следующее воскресенье, на крестины, и ещё через неделю, и ещё. Сам не заметил, как стал потихоньку бывать на воскресных службах, как укрепилось в его душе чувство, возникшее той холодной январской ночью, на ступенях роддома. Чувство, которого раньше он не знал, но которое объясняло теперь всё до этого непонятое, неизведанное, странное. Чувство абсолютной свободы и защищённости. Чувство любящего сына рядом с сильным и добрым отцом. Вернее, так: рядом с Отцом. А молодой чудаковатый батюшка Пётр стал ему лучшим и ближайшим другом.

Подмосковье. Январь 1999 года. Злата

Утром четвёртого января Злата всё-таки решила показать опять явившуюся погостить-погреться-постоловаться Мурку ветеринарам. Кашель у неё так и не прекращался, после каждого приступа несчастное животное сжималось в комок и страдальчески поглядывало по сторонам. Поэтому Злата посадила даже не сопротивляющуюся кошечку в переноску Банзая и отправилась в ветеринарку.

Клиника располагалась в старом одноэтажном доме, почти не видном за сугробами и ёлками. Народу было немного. Немолодой ветеринар, очень похожий на доктора из старого советского фильма, внимательно осмотрел Мурку и сказал, что ничего особенно страшного нет, но животное явно нездорово и необходимо несколько дней поделать капельницы.