Капитан Пересмешника (СИ) - Вольная Мира. Страница 40
Морган начал сходить с ума.
Брат перестал узнавать родителей, меня, он вырывал из груди перья, он отказывался от еды и воды, а на его шее болтался этот гребанный осколок, словно тянущий силы.
Нам дали месяц, ровно месяц, чтобы привести Мора в чувства, чтобы он снова мог вернуться в храм.
Но ничего не выходило. Ни один лекарь, ни один маг, ни один Вольный ничего не мог сделать. У брата так и не получилось смириться, его душу разорвали пополам мечта и долг. Отделили разум и чувства, птицу и человека, магию и природу.
А как-то утром я вошла в его комнату и обнаружила распахнутое окно.
Я подняла шум, и отец успел вовремя.
Подхватил его практически у самой земли, через оборот Моргана заперли в комнате, привязали к кровати. Я хорошо помню, как тихо рыдала на кухне мама, пряча слезы от меня и от отца.
Решение пришло ко мне той же ночью. Не скажу, что оно было полностью осознанным, не буду говорить, что я отчетливо и до конца понимала, на что подписываюсь. Не понимала, не осознавала, не представляла. Но даже сейчас, учитывая все последствия, по-другому бы не поступила.
Я очень люблю брата, я очень люблю свою семью, чтобы не попытаться, просто не попробовать что-то изменить. Знаешь, самое страшное — видеть мучения того, кто для тебя дороже жизни, слушать его крики, ловить отголоски боли. Хочется самому умереть, и это желание на уровне инстинкта, его практически невозможно побороть.
К тому же, я не похожа на Моргана. Совсем. Я более приземленная, во мне тише звучит голос крови, и меня, как ни парадоксально, лучше слушается ветер. Я считала, что справлюсь, что мне будет легче… Ведь у меня не было мечты, ради которой стоит так гореть, за которую можно и в огонь и в воду, за которую не жалко умереть.
Она появилась в ту ночь — я хотела, желала всем сердцем, чтобы Морган стал хозяином таверны, хотела, чтобы все у него получилось, чтобы ему никогда снова не пришлось вставать перед выбором, чтобы никогда больше он не рвал свою душу на куски, не чувствовал себя птицей в клетке.
И на следующее утро я пробралась в его комнату, сняла с груди осколок, оставила родителям вестника и ушла в храм.
Домой я вернулась через полгода и первым делом увидела брата. Боги, как же он на меня орал, почти так же, как монахи в монастыре, как топал ногами и стучал кулаком по столу. А я втягивала голову в плечи и тихо улыбалась про себя. Нет, он еще не восстановился до конца, нет, он летал не чаще раза в суман, нет, не до конца отросли перья, нет, он еще не набирал высоту так же стремительно, как когда-то. Но у Моргана все еще будет.
Обязательно будет. И я обязательно сделаю все, что от меня зависит, чтобы наша мечта стала реальностью.
Отец орал еще громче, чем Морган, мама не орала. Мама просто обнимала меня за плечи и молчала.
А жизнь в храме не была такой уж ужасной. Служители просто учили меня обращаться с осколком, контролировать его силу, контролировать свою силу. Благодаря им я стала лучше понимать ветер, четче улавливала потоки, да и осколок не внушал особого страха или трепета, даже тогда, когда я узнала его историю, поняла, на что он способен. Пожалуй, единственным неприятным моментом стало получение метки Ватэр в самом начале, но и только. Подумаешь, около оборота боли… Разве это много за возможность вернуть брату крылья? Вернуть ему небо? Вернуть его мечту? Вернуть его?
Нет. Совсем немного.
Я до сих пор так считаю.
— Понимаешь, Сайрус, я просто не могу. Не могу подчинить оборотня.
— Кали, — наг смотрел на меня огромными глазами, явно очень стараясь подобрать слова.
— Я не смогу переломить себе хребет и остаться после этого в живых, понимаешь?
— Прости, — только и смог пробормотать канонир.
— Какой же ты идиот, — тихо усмехнулся, все еще держащий меня за руку Калеб.
— Самому иногда страшно, — вздохнул змеемордый, ниже опуская голову.
Стыдно, Сайрус? Правильно, тебе должно быть стыдно. — Скажи, почему монахи тебя приняли?
— А что им оставалось делать? — выгнула я бровь. — Других детей в семье нет, а Морган… На тот момент вообще было непонятно выживет он или нет.
Я, когда добралась до храма, просто поставила служителей перед фактом. А потом ждала три дня, пока они принимали решение, обращались к Ватэр и, еще боги знают, чем занимались. Не знаю, по какой причине, но Хозяйка Вод хотела, чтобы Хранителями были только мужчины. Я — непредвиденная неприятность, досадное недоразумение.
— Ты знаешь, что сейчас с твоим братом, с семьей? Я не помню, чтобы ты хоть раз кого-то навещала или отлучалась больше, чем на день.
— Морган открыл все-таки свою таверну, — я улыбнулась, зажмурилась. — Она, конечно же не такая, какой я ее себе представляла. Она гораздо больше, уютнее, многое внутри сделано его собственными руками. Повар в ней тролль из северных, говорят, готовит так, что язык проглотить можно. Морган счастлив, снова летает, обороты проходят без боли.
— Говорят? Ты ни разу там не была?
— Нет, — я зажмурилась крепче, стиснула руку эльфа.
— Сайрус, думаю, с тебя хватит на сегодня, — попробовал квартирмейстер мягко намекнуть, что обсуждать данный вопрос я не хочу. Но наг всегда с трудом понимал намеки.
— Я хочу знать, хочу понять до конца, раз уж у нас день откровений.
— Родители и Морган думают, что я мертва.
— Никаких ложных надежд, да, капитан? — спросил канонир.
Я фыркнула и открыла глаза.
— Да.
Сайрус смотрел мне в глаза, и я видела, что он действительно понимает.
— Когда на основную группу Хранителей напали, я должна была быть по идее уже с вами. Никто не знает, что мне удалось продержаться еще какое-то время прежде, чем и меня схватили. Родители и Морган думают, что я погибла.
— Мои тоже не знают, что я жив, — криво улыбнулся Калеб. — Так проще, я не был уверен, что мне удастся вернуться к ним еще два сумана назад.
Тешить их ложной надеждой…
— Надежда — самое страшное чувство. Она продлевает мучения, — скривился наг, отворачиваясь к окну.
— Вот видишь, ты сам все знаешь. Зачем тогда спрашиваешь?
— Не знаю. Хотел, наверное, услышать, что не у всех так, — пожал он плечами.
— Как? — склонил голову на бок эльф.
— Так как у меня. С этим трудно смириться, трудно жить. Не хочется верить, что все на этом корабле прокляты.
— Ты так говоришь, будто мы какая-то редкая коллекция уродцев, — поморщилась я. — Будто нам нечего вспомнить, будто было лишь плохое.