Звезда Гаада (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 130

— Мне надо тебя коснуться, чтобы переместиться. Или твоей вещи. Так проще.

— Но… — начала было возмущаться, но, покосившись на него, замерла.

Парень сейчас был очень грустным. То есть, хранитель. Он же хранитель давно. Кажется, что-то говорил про три столетия или около того?.. А Тайаелл — про семь.

— Я только хотел сказать, — глухо добавил он. Помолчав, добавил, — Сам не знаю, зачем?..

Руку левую поднял, с другой стороны от меня. И рукоять меча возникшего, чёрного, нет, тёмно-серебристого, сжал судорожно. Встал, поморщившись. Миг слабости — а потом лицо неестественно спокойно.

Возмутилась:

— Ты почему с левой?.. Я била тебя в сердце!

— Я думал, ты испугаешься, если меч появится возле тебя. Я итак замучил тебя, — грустно признался чернокрылый, — Но опереться хотел, — спиною на дерево лёг, выдохнул шумно. И меч исчез, когда он другую опору ощутил под собой.

Я тоже встала, но рядом. Он сейчас хотел говорить. И, кажется, не хотел снова мучить тебя.

— Знаешь, я не буду просить у тебя прощенья. Это было бы мерзко — много причинять вред, осознанно доводить тебя, а потом просить прощения, надеясь, что ты простишь.

— Я…

Парень руку поднял, правую теперь, останавливая меня. Или будто рукою от меня ограждаясь? Хотя бы рукой.

— Я ничего не прошу, — добавил Гаад, — Тебе не за что меня любить. И повода мне доверять нету. Если ты и помогала мне — то только от твоей доброты. Только от жалости. А жалость — это не любовь. Того, кого жалеют, не любят. Любовь — это восхищение или благодарность. Но я не сделал ничего, чтобы ты восхищалась мной. И благодарить тебе меня не за что. Остаётся только жалость.

Хотела было рот открыть, но так ничего и не сказала. А что говорить?.. Мне стало жаль того, кого я убила. Мне стало совестно, что мучила его. Потом. Уже потом. Просто у меня такой характер. То ли добрая, то ли слабая. Не такая, каких ценят здесь.

— Я не хочу твоей жалости! — мрачно добавил Гаад, отвернувшись от меня, — Жалеют калек. Это естественно. А я не хочу чувствовать себя калекой. Сам не знаю, зачем я вообще начал об этом говорить?.. — вздохнул, потом грустно взглянул на меня, серьёзный: — Я раз только скажу, а потом — забудем о том.

— Ты снова за меня всё решил?!

Часть 3.26

— А я должен умолять тебя быть нежной с тем, кто тебя мучил?!

— Ну… — смущённо потупилась.

Но зачем он напомнил мне о том?! О тех неприятных воспоминаньях!

— Ты добрая, Вера. Ты слишком добрая. И этим ты меня ещё сильнее режешь. Глубже.

Вздохнув, хранитель добавил:

— Но это естественно: Тьма разрушает того, кто ей служит и кто её использует против других. Ты будешь резать меня за неё.

— Я не хочу тебя резать!

— Потому что ты — это ты, — он на миг иначе посмотрел на меня, тепло как-то посмотрел, потом резко сказал: — Но я не такой!

Долго помолчал, потом сказал:

— Я раз был слабым — и многое наговорил. Но больше не скажу.

Ещё немного помолчав, взгляд к небу поднял — и я за ним. На небе сейчас, светлом, голубом, дневном небе, сегодня был виден серп луны. Молодой. Бледный. Луна днём. Что-то противоестественное. Или просто редкое.

Гаад вдруг протянул руку к нему. Левую. Поморщился. Но пальцев и ладони, обращённой к небу, не убрал, словно молился о чём.

— А вообще… это смешно, не находишь?.. Смешно и подло! Я мечтал сам создать звезду, чтобы светила мне в темноте. Моя собственная звезда… где-то далеко… А потом я увидел девушку, которая могла светить на земле. В темноте… Которая постоянно рвалась спасать других. Отчаянно. Когда никто не просил. Даже тех людей в Сантаристе, которые хотели убить её. Собрались толпой…

— Не напоминай! — вырвалось у меня.

— Но ты пыталась их спасти, — чернокрылый как-то странно посмотрел на меня.

Мне вдруг крылья чёрные примерещились, за его спиной. Между ним и деревом. И они… сияли? Слегка так, на концах. Я недоумённо замерла. Тьфу, опять вижу то, чего не может быть! Или… огонь однажды будет на его крыльях? Их… подожгут?..

— Твои глаза тогда… упрямый взгляд… Тело, изнемогающее от усталости и непривычной силы, но всё ещё движущееся вперёд… — он вдруг выдохнул восхищённо, смотря на меня и куда-то за мной, — В тот день ты была такой красивой! Совсем не слабой. Очень сильной. Очень упрямой. Я пришёл только для того, чтобы попытаться спасти изначальную. Чтобы не отдавать её им. Но в тот день ты была какой-то другой… Я не могу забыть…

Помолчав, добавил смущённо:

— И потом… недавно ещё… когда ты так отчаянно боролась, чтобы спасти этого мерзавца… слабая, напуганная… ты всё ещё боролась. Ломалась, сдавалась. Падала, вставала и падала. Твои глаза сияли упрямством. Ты была такой живой!

Не сразу решилась сказать. Но всё-таки решилась. Он же сказал, что больше о чувствах ко мне говорить уже не будет, а мне стало любопытно:

— Но, когда я к тебе ночью пришла… ты, кажется, хотел…

— Ты первая, кто решился вломиться ко мне ночью с такой целью, — он вдруг улыбнулся, по-доброму, — Я… я, наверное, просто смутился.

— А… когда ты меня подхватил…

— Я пытался вмазаться к тебе в доверие. Хотя это глупо. С моей-то репутацией! Но ты была похожа на изначальную. Это странное ощущение… Хотя чернокрылые приняли тебя за свою. А белокрылые — тоже. Ты хорошо притворялась, — снова на небо посмотрел, будто пряча от меня взгляд, а вслед за ним — и душу, на миг приоткрывшуюся мне. И замолчал. Надолго.

Потом наконец заговорил — я растерянно ждала его слов — заговорил сердито:

— Но это тоскливо! Я хотел звезду, которая будет светить мне с неба. А звёзды слишком далеко от нас. Нам не прикоснуться к ним. И… и я вдруг стал восхищаться девушкой, которая пришла из другого мира! Такая же далёкая как звезда. И… ты однажды уйдёшь. Разве что… разве что, глядя на тебя, я понял, что есть люди, которые умеют светить даже в темноте. Ты уйдёшь — и снова вокруг меня сгустится мрак. Но я буду помнить звезду, которая сияла там. Мой мрак не будет сплошной темнотой. Там был свет. Там когда-то был свет…

Я была рядом с ним, а он не замечал. И говорил так, словно я уже ушла. Он был где-то там. В жутком будущем. И…

И я вдруг поняла, что я этого будущего не хочу. И… чего же я хочу?..

Гаад смотрел на небо и хмурился. Сейчас я видела морщинку, которая пролегла на его лбу. Сейчас он выглядел старее, чем обычно. Он устал.

Шагнула к нему. И обняла его. Пусть хотя бы на миг ощутит меня с собой! Раз уж я ему нужна.

Сначала его руки легли на мою спину. Потом ладони упали.

— Я не хочу твоей жалости! — сердито произнёс он, — Ты сейчас как будто подала мне истину. Крошку голодающему. Монету мелкую и медную. Я не хочу твоих подачек! — но отстранил меня, взяв за плечи, осторожно.

Он был грустный сейчас.

— Я не хочу, чтобы ты жалела меня! — сорвался парень на крик, — Я не хочу выглядеть жалким в твоих глазах! — шумно выдохнул.

И в следующий миг стоял уже в стороне. Крыльями появившимися взмахнул, чтобы не упасть. Хотя бы крылья его держали. Упрямца!

Но сейчас он, худой и невысокий, сердито смотрящий на меня, случайно увидевшую его в минуту слабости, был таким… занудно упрямым! Красиво упрямым! Упёртым!

И сердце как-то странно забилось у меня.

Это всё-таки не его присутствие. Парня чужого, оказавшегося возле меня. Не тело. Не его удачная игра.

Мне он и правда нравится. Такой упёртый. Такой колючий и сильный. То сеть, колючим не нравится — я его боюсь в эти минуты даже. Но эти колючки — это часть его. Упрямого Гаада.

Я всё-таки тебя люблю, Гаад!

Тут только всё поняла. А он прочёл это в моих глазах, так как ничего не собиралась прятать от него, позволяла ему смотреть прямо в мою душу, чувствовать моё состояние. От того, что узнал, хранитель растерялся ещё больше, чем я, когда услышала его признанье.

— За что?! — потрясённо спросил Старейшина чернокрылых.

Смущённо сказала, раз уж он всё равно прочёл мою тайну в моих глазах: