Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 33

— Плевать, — мотнула проводница головой.

Взяла, долила стакан себе сама. Посмотрела в него и опрокинула в себя залпом. Занюхала рукавом. Закусок, кстати, я не увидела. Кэл целенаправленно травила себя чистым алкоголем. Чтобы развидеть то купе. Его же убирать пришлось, отмывать … и, наверное, именно ей.

— Клининг вызвала, — сообщила она. — В коридоре — сама, а туда — клининг. Пусть. Пусть они… я…

То есть, там всё так и лежит, как лежало. Меня передёрнуло. Прямо как в дурном триллере, только в реальности.

— Ну, почему я? — с тоской выговорила Кэл, наваливаясь грудью на столик. — Почему в моём вагоне? Почему, мать вашу, ещё ни рейса нормального, вечно какая-то хтонь происходит! Посередине пути, в начале пути, в конце пути. Где угодно! Но обязательно! Почему я? За что мне это?!

«Тот же вопрос», — мрачно подумала я. — «Почему мне. И за что!».

— Хтонь? — осторожно спросила я, зацепившись за слово.

— Да! — выпалила она. — То Ктулху недоделанный рождаться вздумал, а ты роды принимай! То какие-то упыри перепившиеся окно выбьют. Зимой, суки! Им так комфортнее. И вот. Расчленёнка. Твою мать!

Она снова налила себе стакан. Снова упёрлась в него тяжёлым взглядом.

— Ненавижу, — в тоске выдохнула она. — Ненавижу!

— А вот Похоронов, — закинула я удочку. — Ты его хорошо знаешь?

— Похоронов! — фамилия моего попутчика вызвала у проводницы приступ неконтролируемого пьяного ржача. — Похоронов! Да он Всеславу в нарды продулся вдрызг! Ха-ха. Вот и получил погонялово на пятьдесят лет. Похоронов! Ой, не могу, — она повалилась на полку и задрыгала ногами, с одной ноги слетел башмачок и со стуком грянул в переборку. — Похоронов!

И вдруг заснула, резко, будто выключили её. Вот как… достаточно было прилечь… а она водку… стаканами… без закуски…

Водку я аккуратно закрыла и поставила к стаканам, подальше от края. Эх, жаль, не расспросишь девушку. Кто такой Похоронов на самом деле. И кто такой Всеслав. И сама Кэл, больно уж непростая девица, раз этих двоих хорошо знает. Один из которых нечеловек, сам признался. А второй — как знать, что ещё за чудо-юдо. Сын Баби-Яги, брат Кощея! Тьфу.

Я осторожно, бочком, выбралась из купе проводников в коридор. Клянусь, сделала всего два шага! И вперёд смотрела, вперёд — пустым был коридор, безлюдным, все сидели за плотно закрытыми дверями, тряслись от страха… А может, полиция их уже увела и только меня в покое оставили, потому что Похоронов велел им меня не трогать, мол, он сам мною занимается.

Так что в пустом коридоре с тусклым по случаю экономии освещением я оставалась одна. И отвлеклась всего на миг. Сморгнула, поправила ворот блузки. А когда подняла взгляд, то увидела её.

Куклу.

Она стояла в проходе, ростом с восьмилетнего ребёнка примерно. И тщедушным тоненьким тельцем тоже очень походила на ребёнка. Одежда — неописуемые лохмотья, заскорузлые от грязи, гноя и крови. Гной сочился из-под сшитых грубой ниткой век, из зашитого рта сбегала струйка зловонной слюны, когти — вбитые в пальцы шляпками внутрь болты. На одной ноге мясо было срезано лентами почти до кости, но это не мешало кукле стоять и, что-то подсказывало мне, не помешает быстро бегать, догоняя добычу. Только волосы оставались чудесными — блестящая волна крутых кудряшек по плечи, отливавшая благородным золотом.

Улыбка то появлялась, то пропадала с чудовищного подобия лица с безумной частотой, воздух со свистом втягивался сквозь пластырь, залепивший носовые отверстия — самого носа не было и в помине, отрезали? До конца дней своих не забуду это натужное сипение!

И, как всегда, столкнувшись с опасностью, я замерла истуканом. Бежать, кричать, звать на помощь… всё это промелькнуло в остановившемся мозгу стороной и пропало бесследно. Я ничего не могла сделать! Даже острая память о залитом кровью соседнем купе не помогла. Но и кукла почему-то не нападала.

Стояла, свистела остатком носа, и смотрела. Вот уж не знаю, чего больше было в этом взгляде — тоски, боли, отчаяния? Не было только ненависти. Вообще. Ни ненависти, ни злобы, ни даже страха.

«Пойми меня», — загудело вдруг словно бы изнутри черепа. — «Прости меня. Обогрей. Я буду хорошей…»

Гроздь винограда, господин Похоронов? Так? Эта несчастная девочка, с которой сотворили такое, мой родич? Я не помнила дальней родни, о них мне и не рассказывали, а ведь были. По нашим нынешним временам разве знают нижние виноградины о существовании верхних или таких же нижних, но расположенных на той стороне кисти?

Кукла не нападала. Переминулась с ноги на ногу, с покалеченной на здоровую. И осталась на месте. Под нею медленно собирались склизкие пятна — от гноя, капавшего с рук, с одежды, текущего из-под зашитых век, как слёзы…

— Мы с тобой одной крови, — заворожено шепнула я, — ты и я.

Бедный ребёнок. Я медленно, осторожно протянула ей руку. Да, глупость, дурость, чего уж там, прямо скажем, дебилизм в чистом виде. Внезапно приобретённая олигофрения. Но — не знаешь, как поступить, поступай по-доброму. Мне очень жаль стало бедную девочку, и хотелось хоть как-то утешить её… помочь…

Кукла поколебалась немного. И медленно-медленно потянула скрюченную руку ко мне…

Хлопнуло, грохнуло. Коридор вагона внезапно расширился в бесконечность, и отвратительная птица с диким воем набросилась на куклу, била её крыльями, рвала когтями. Та дёрнулась назад, упала, перевёрнулась, отмахнулась рукой с пальцами-болтами, — не помогло. И тогда кукла стремительно побежала — поползла не скажешь, хотя если кто-то передвигается по земле ничком, то он ползёт, разве не так? Разница была в скорости: кукла улепётывала в сумеречную даль как скоростной поезд. Дикая птица послала ей вслед полный злобы и лютой обиды вопль: по какой-то причине она не могла преследовать жертву далеко.

И тут же всё исчезло. Пространство схлопнулось в узкий коридор вагона. Пустой коридор. Никого, а казалось бы, на вопли все сбежаться были должны, включая труп из четвёртого купе. О кукле напоминало только мерзко пахнущее пятно на ковровой дорожке, а больше ничего.

Передо мной стояла проводница. Абсолютно трезвая, словно не она ухлопотала в одно рыло поллитра водки.

— Какого чёрта! — возмутилась я. — Что ты натворила?!

Я чувствовала себя на редкость скверно. Кукла поверила мне! Протянула мне руку, контакт почти произошёл, и тут эта… эта… Эта гарпия!

— Что я натворила? — обозлилась Кэл. — Всего лишь избавила себя от второго расчленённого трупяка! Твою мать, дура. Она бы тебя разделала в хлам!

— А почему сразу тогда не разделала?

— А хрен её знает! — проводница ухватила меня за плечо, хватка у неё оказалась прямо-таки железной, не выдернешь, и затолкала в своё купе.

— Ты тоже, да? — с горечью спросила я. — Тоже одна из этих сраных магов?

— Я — Келено, ага, — серьёзно заявила она.

— Келено? — не поняла я.

— Твою мать! — на лице проводницы проявилась лёгкая паника. — Ты совсем тупая?!

— Давай разберёмся, — обозлилась я. — Меня с лета преследуют проблемы, моя тётя умерла, сестра в больнице, на моих глазах издох кот, к которому я успела привязаться. Я попала в вагон, где пассажиров расчленяют какие-то психи! И после всего этого я должна оставаться острой! Знаешь, или объясняй по-человечески или отвали от меня, отстань, не лезь, не трогай!

— Ага, — кивнула она. — Когда тебя заживо начнут резать на ленточки, — не трогать. Я запомню. Другой раз именно так и поступлю. А ты хоть Википедию посмотри на досуге, что ли. Много нового узнаешь.

Отвернулась и произнесла в сторону с отвращением, живо напомнившим мне Похоронова:

— Л-люди…

Понимала я, что Кэл права! Умом. Но чувства бунтовали. Мне казалось, будто робкое движение искалеченной руки куклы к моей не несло в себе угрозы. Жест доверия, и только так. Кукла поверила мне! А на неё напали.

Мерзейшее чувство! Будто только что получила орден предателя первой степени. Просто так. Даже без банки варенья с ящиком печенья. На пустом совершенно месте!