Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 44

Но я вдохнула холодный влажный воздух, смешанный с железными запахами аэропорта Пулково, и поняла, что вернулась домой.

Город принял меня. Подержал немного на ладони, раздумывая, что с нами — мной и растущим во мне ребёнком — делать, и — принял.

И я поняла, что вот теперь — всё правильно. Всё так, как и должно быть. Всё будет хорошо.

Но Похоронов… Похоронов не спешил уходить из моих мыслей и моего сердца.

Как бы мы растили нашего ребёнка вместе…

ГЛАВА 9

Неправда, что Петербург — сырое и мрачное место, и что здесь триста шестьдесят дней в году идёт дождь. Статистика метеонаблюдений этого не подтверждает: есть на Земле куда более дождливые места, чем наш Город.

Зима в этот год удалась холодной и невероятно солнечной. Короткие бураны сменялись долгими, звонкими, наполненными светом днями. А с конца января уже ощутимо прибавился день.

Я сыпала зерно в кормушки для птиц, и жёлтые синички меня уже не боялись, самые смелые отваживались присесть на рукав, поклевать сечку с ладони. Снег скрипел под ногами, промороженный воздух дышал острой сладкой ванилью. Мне было хорошо и покойно, как, пожалуй, никогда ещё в жизни.

Мы с сестрой вместе жили в её квартире на Мебельной, и с двадцать пятого этажа открывался великолепный вид на замёрзший залив. В ясную погоду сверкал на пронзительной синеве неба золотой купол Морского Собора в Кронштадте. По Лахтинскому Разливо ходила спасательная шлюпка на воздушной подушке, с двумя вентиляторами за кормой. Ревела она знатно, далеко было слышно. Если стоять при этом у самого берега, то можно было ощутить колебания льда, принимавшегося на себя нагрузку…

Я перебивалась случайными заработками в интернете, выходить на офисную работу в моём положении не было смысла, подписываться на проекты, требующие серьёзного сосредоточения — тем более. Днями напролёт я бродила по Старому Городу, и рисовала, рисовала, рисовала…

Улицы. Памятники. Прохожих.

Я ходила на мастер-классы, посвящённые работе с красками — акварелью и маслом. Завела знакомства в мастерской, продающей всё для художника, а так же не чурающейся изготавливать рамки на заказ, вставлять в те рамки картины, иконы, вышитые вручную гобелены; фото на документы и различные батарейки с флэшками тоже можно было купить здесь. И картины непризнанных гениев, вроде меня. Хозяйка мастерской сама рисовала, в изумительном совершенно пастельном стиле. Я попробовала, мне тоже понравилось.

Всё-таки, мой инструмент — это именно карандаш, не кисточка. Карандашом получалось выразить то и так, что никак не удавалось передать акварелью, ну а масляные краски вообще повергали меня в шок и трепет.

Оля полностью освоилась со своим новым положением. Сила её личности была такова, что, разговаривая с нею, человек быстро забывал, что говорит с инвалидом-колясочником. Если она и страдала, то делала это молча. Когда я не вижу. Меня она поддерживала как никто другой и готовилась к рождению малыша не меньше меня.

Одну из комнат мы переделали в детскую. Кроватка, гимнастический комплекс, шкафички, столики…

— Оля, — смеялась я, — остановись! Малыш ещё года два будет спать со мною рядом!

Мы до сих пор не знали, кто родится. Хитрован на узи закрывался ладошками или зажимал ножки. Поди там пойми, что у плода, пестик или тычинка! Пытались придумать имя, но имя никак не приходило, не ложилось на душу, не откликалось совсем. А зачем нарекать малыша мёртвым. Имена, годные для младенца любого пола — типа Александр/Александра, Евгений/Евгения, Валерий/Валерия я отвергала. Имя должно полностью соответствовать ребёнку бога, а для этого малыша надо было, по-видимому, взять для начала на руки…

Иногда мы с Олей по вечерам валялись на чьей-нибудь кровати в обнимку, совсем как в детстве. Она делилась со мною своею силой, я с нею — своей. Нам не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

— А всё-таки, — сказала однажды сестра. — Кто отец?

Я затаилась: как рассказать? О Похоронове, о гарпии Кэл. О визитке страхово, й «Согласие», на которой стояло имя Мрачновой Эллы Таумантовны… Да, мы купили две машины! Одну мне, другую Оле, приспособленную для инвалидов-колясочников. Чтобы она могла управлять ею сама…

Я обратилась к Элле, конечно же. Глупо было бы не использовать подаренную возможность. Петербург — любопытный город, вроде шесть миллионов здесь проживает только официально зарегистрированных, не считая студентов и приезжих, но слухи распространяются со скоростью света. И Кэл, наверное, обиделась бы, узнав, что я обратилась не к её сестре. Мне хотелось обижать Кэл.

Элла Мрачнова, значит. Интересная женщина оказалась, со своеобразным шармом. Как-то сразу было видно, что ссориться с нею — себе же проблем на голову искать. Наверное, те клиенты, кто сходу начинал давить криком и требованиями, огребали своё сполна. Нечего потому что пытаться прогнуть под себя гарпию.

Оба глаза у Эллы были свои или один тоже вставной, как у её сестры, Кэл, я не проверяла. Но общее сходство у девушек между собой имелось. Те же тёмные волосы, тёмный взгляд, восточное лицо с длинным, без тени курносости, шнобелем — крючком бабаяга-стайл… Сёстры, что ты хочешь!

— Не хочешь рассказывать, не говори, — торопливо сказала Оля, по-своему истолковав моё молчание.

— Не то, чтобы я не хочу, Оль, — вздохнула я. — Я хочу! Мне надо всё-таки с кем-то поделиться, иначе я сойду с ума рано или поздно. Но ты же мне не поверишь…

— Почему же? — Оля немного обиделась, я почувствовала.

Вот как ей рассказать…

— История слишком уж невероятная, — предупредила я. — На грани реальности.

— Но ты попробуй всё-таки. Я постараюсь поверить…

— Пойдём на кухню? — предложила я. — Тебе — кофе, мне — чаю…

Кофе мне был теперь противопоказан полностью, а хотелось, иногда до ужаса хотелось хлопнуть чашечку хорошего молотого. Зря, что ли, стояла у нас кофемашина на кухне!

Оля будет пить кофе, я буду наслаждаться кофейными запахами и дуть чай с фенхелем. На что не пойдёшь ради будущего малыша!

— Помнишь, — начала я издалека, — я заболела. Ты уже уехала тогда.

— Да. Алексей мне говорил, — Оля потёрла пальцами лоб.

Помнила она плохо, это же очевидно. Я подумала, что про Алексея ей не расскажу. Она ведь верит, что он был с нею в машине и погиб; трагическая случайность.

— Оля, — сказала я, сводя вместе кончики пальцев, — только, пожалуйста, выслушай сначала всё… Сначала просто выслушай, ладно? Без комментариев. Так было, поверь. А уж как всё это объяснить, я не знаю.

— Хорошо, — кивнула Оля. — Рассказывай.

— Я пришла домой и обнаружила за диваном куклу, — сказала я. — Знаешь, из этих… с иголками в руках-ногах и лбу. Я обозлилась и сожгла её. И той же ночью свалилась с температурой, чуть не сгорела от гриппа, буквально.

— Ну, это совпадения…

— Оля, дослушай! — оборвала я её. — Я тоже думала, что совпадения.

— Магии не бывает, — всё-таки закончила она.

— Тогда я не буду ничего рассказывать, — заявила я. — Ты не поверишь.

Оля подняла ладони:

— Сдаюсь, сдаюсь! — она сделала пальцами жест, показывая, что застегнула себе рот на молнию.

— Потом я поехала во Всеволожск, — продолжила я рассказ.

Всё, что я увидела и пережила во Всеволожске, я рассказала практически без купюр. И про куклу тоже. И про то, как вернулась домой и увидела труп тёти Аллы, исчезающий в чреве скорой.

Потом я рассказала про Бегемота.

Потом — про поезд, убийство и немного про Похоронова. Всё-таки язык не повернулся рассказывать частности. А может, кто-нибудь мой язык узелком завязал? Магически. Он мог это сделать. Хотя… ведь поил меня водичкой из Леты, так что зачем.

Я замолчала, ждала, волнуясь, реакции. Но уже чувствовала, видела, понимала — Оля не поняла. Не просто не поняла, разум её отторг услышанное, как инородный предмет. Могу понять, я тоже не верила до последнего. До того момента, как мой рисунок на стекле начал наливаться кровью. А уж когда увидела куклу…