Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 49

Любили… Его руки — на моих плечах… и губы на… молчи, Римма, молчи! Не думай! Не вспоминай!

Он не придёт. Пора тебе учиться жить без него.

В роддоме, правда, немного помотали мне нервы насчёт согласия отца. Ну, нет, нет отца у моего ребёнка, отстаньте! Не отправлюсь я на берега Ахеронта, чтобы позвать его сюда, закорючку в журнале поставить. Как будто без той закорючки обойтись нельзя. Не будете же вы вписывать прочерк в справку для ЗАГСА, как в старые времена, покрытые мраком бесчеловечного отношения к рождённым вне законного брака детям? Сейчас-то, слава Богу, двадцать первый век!

Перед выпиской я вспомнила о Кэл, но не нашла в смартфоне её номера, и визитка тоже где-то потерялась. Она лежала, разумеется, в документах, дома. Кто в роддом берёт такие вещи… Зато в списке контактов оказался номер страховой. Недолго думая, я позвонила.

— Простите, — сказала я, — это я, Римма Зябликова…

— Вы попали в ДТП? — деловито осведомилась Элла Мрачнова.

— Нет… Я родила, вот два дня назад. И подумала, может быть, вы захотите придти на выписку… посмотреть на малыша. Вы, и Кэл тоже. Я бы Кэл позвонила, но что-то нет у меня в смартфоне её номера, визитка дома осталась.

На том конце беспроводной связи долго молчали, и я с замиранием сердца ждала, что сейчас пойдут гудки отбоя. В конце концов, кто такая Элло по сути своей и кто такая я…

— Если мы возьмём с собой нашу младшую, — осторожно предположили в трубке. — Вы не будете против?

— Конечно! — обрадовалась я. — Почему бы мне быть против?

— Не знаю, — дипломатично ответила Элла, а потом добавила: — Младшая у нас в медицинском учится. Окипета, но предпочитает зваться Оксаной. Так современнее, говорит.

Гарпия. В медицинском. Мир сошёл с ума. А я? Не сошла ли с ума я сама?

— Пусть приходит тоже, — твёрдо сказала я.

Они имеют право. Ребёнок Похоронова им не чужой. Не сказать, чтоб прямо родня и одна кровь, но всё-таки.

— А… передать кое-кому ничего не нужно? — спросила вдруг Элла.

Теперь уже замолчала я. Сразу поняла, о ком она, но… Разве он ещё не знает? Разве Всеслав ака бывший наш Берия ему не сказал? А если так, что же до сих пор-то не явился. Не пришёл, значит, не надо ему. А раз не надо, то кто я такая, чтобы лезть ему на глаза. Будем честными, какой из перевозчика отец?

— Я ему сама скажу, — со вздохом ответила я. — При встрече.

— Когда ещё вы с ним сами встре… — и молчание.

Моя собеседница поняла, когда. Что такое шестьдесят-семьдесят лет человеческой жизни для бессмертного? Он их и не заметит.

Но всё же я надеялась, надеялась. В глубине души надеялась, что Похоронов всё-таки придёт.

Он не пришёл.

Зато сёстры Мрачновы явились все вместе сразу.

— Это ещё кто? — впечатлилась мама, разглядывая незнакомые смуглые лица.

— Я когда ехала в поезде, — тихо объяснила я, — проводницей там была Келена, Кэл. А это её сёстры…

— Бандитские совершенно физиономии, — вздохнула мама, рассматривая гарпий. — Бабкоёжистые!

Ну, да-а. Носы у всех у них никак не могли похвастаться миниатюрностью и изяществом.

— Они хорошие, ма, — заверила я родительницу. — Правда, хорошие.

Не рассказывать же ей, кто они такие на самом деле! Оля, опираясь на трость, пригласила всех в машину: поехали к нам, посидим уже там. Сёстры, как ни странно, согласились. Я ждала, что откажутся, зачем бы им, в самом-то деле. Не отказались, и от сердца отлегло.

Я покормила малышку, и теперь носила столбиком. На кухне шли разговоры, как-то мама и Оля нашли с гостями общую тему; я не вникала. Вряд ли они обсуждали меня. Я слышала, как Кэл ответила маме, достаточно жёстко: Римма не рассказывала вам, значит, и мне ни к чему. Это мама пыталась про папу Настюшки вызнать окольными путями. Не получилось.

Кэл уже знала о моей версии: опер, случайная любовь, все дела. «Мама моя вряд ли поверит в правду, Оле я пыталась рассказать — ничего хорошего не вышло, при первом же намёке на истину она замкнулась в недоверии. Пришлось сказать, что я фантазировала, и вернуться к основном версии». Кэл кивнула, понимаю, мол. И, надо думать, передала сёстрам. Так что за легенду я была спокойна.

На кухне обсуждали фильмы, политику, события светской жизни, Элла рассказала пару смешных случаев из своей практики, Оля — из своей. Кэл сварила кофе. Я ходила с дочкой по балкону, прислушивалась к доносящимся сквозь приоткрытые двери комнаты разговорам, и мне было удивительно спокойно и радостно. Так спокойно и так радостно, как никогда ещё, пожалуй, в жизни.

Младшая Мрачнова возникла возле локтя неожиданно. Не было, не было её, и вот. Она умела бесшумно двигаться.

— Не возражаешь? — спросила у меня, вставая рядом. — Хороший вид…

— Нет, — ответила я.

Мы молчали, смотрели на солнце, пробивающееся из-под краешка туч — оно уходило направо, на закат, и по озеру бежала золотая ослепительная дорожка, прямо к нашему балкону. Хочешь, шагай с перил на неё и иди, покуда хватит сил, к несбыточному. Но, скорее всего, придёшь не в сказочный, сверкающий солнечным сиянием рай, а на берег чёрной реки, к деревянной лодке, ждущей тебя у остатков старого причала. И горе, если не принесёшь с собой в ладони монетки, вложенной любящим родственником на прощание!

— Оки… Оксана. Можно спросить?

— Да, — кивнула она.

— Почему медицинский? — выпалила я.

Гарпия-врач — это нечто, выходящее за грани разумного. Они же хищницы! Они же пакостницы! Похитительницы душ. И вдруг — врачом.

— А почему нет? — вопросом на вопрос ответила младшая Мрачнова.

Действительно. Почему бы и нет…

— Я буду хирургом, — продолжила она. — У нас уже третий курс, много интересного преподают учителя. Была и практика, и в морг водили. Мне нравится.

— Странновато всё-таки для… ну, ты же сама понимаешь, кто ты, — честно призналась я. — Почему?

Она положила ладонь на перила. Смотрела в закат и улыбалась, улыбка красила её необыкновенно, рождая трогательные ямочки на щеках.

— Не знаю, как сёстры, — сказала наконец Оксана, — а я рада, что Дверь вынесла меня именно сюда. Ваш мир предоставляет свободу. Полную свободу выбора. Только ты решаешь, — ты сама! — кем тебе быть. Тварью, пожирающей души, или врачом, души спасающим. Понимаешь?

Она в курсе моей истории, поняла я. Кэл растрепала, некому больше. Но досада на Келенин болтливый язык не вышла дальше моих мыслей.

— Да, — кивнула я. — Понимаю…

— Послушай… — Оксана замялась, теребя в пальцах край своей туники, а потом вдруг выпалила: — А ты могла бы меня нарисовать?

Нет, не зря из всех сестёр она была младшей. Сохранилась в неё некая, полудетсткая ещё, наивность. Наивность и гарпия, кто бы мог подумать! А вот. Стояла передо мной одна такая.

— Зачем тебе? — спросила я.

— Петля Кассандры, — тут же ответила она. — Если в твой рисунок не поверю даже я, то он сбудется.

— Да, — почесала я в затылке, — есть такое… Но я не рисовала уже много дней.

Что тоже было правдой. С тех пор, как родила, я действительно больше не рисовала. И не хотелось. Может быть, дар мой пропал? Так же внезапно, как и появился. Я слышала, такое бывало после рождения детей…

Как будто ребёнок, покидая мамино тело, забирал её способность с собой. Вовсе не факт при этом, что у Насти прорежется страсть к рисованию. Способность не обязательно возрождалась в точности в том виде, в каком она была у родителя. Может, дочь увлечётся вышивкой бисером. Или выжиганием по дереву, как знать.

— А вот и проверим, — мотнула кудрявой головой Оксана.

— Хорошо, — решилась я. — Вот только ластоньку нашу укачаю…

Настя не стала капризничать и выделываться, уснула быстро. Я бережно устроила её в кроватке. Осторожно накинула покрывальце. В доме было тепло, отопительный сезон уже начался. В Питере его включают намного раньше, чем в южных городах. И правильно: здесь холоа наступают быстрее.