Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 63

— Хорошо всё-таки, что Вран нас с кем-то попутал, — служитель выколупал из зубов последние застрявшие кусочки птицы и с сожалением подумал, что, если бы чуток попрыгал, сумел бы уместить в животе ещё одну порцию. — Небось абы для кого так не расстарался б, — Верд молчал. Он вообще всё больше мрачнел, отчего редкие вечерние прохожие предпочитали разбегаться перед всадниками в стороны, а не рассматривать, о чём им там жестикулирует связанная девка. Но откормленный и отогретый Санторий не замечал, что воздух сгущается, а бессмысленной речью заполняет его он уже в одиночку. — Но всё ж интересно, кто эта она, которой Вран так испугался. Хотя, наверное, хорошо, что не знаем. Ляпнули бы лишнего, а то и вовсе сами бы в штаны наделали…

Верд придержал поводья, замедляя шаг, а вскоре спешился. В этой части города дома (не дома — хоромы!) возвышались над головами. Чтобы разглядеть крытые заморской черепицей крыши, приходилось вытягивать шеи. Улочки, ясное дело, тоже становились всё шире. Теперь уже не то что две лошади свободно шли рядом, а и пара повозок разминулась бы.

И всё же наёмник спешился. Осторожно снял, поставил рядом колдунью, дёрнул, когда она попыталась припустить в переулок.

Он остановился перед огромным домом, огороженным таким плотным и высоким забором, что не каждое лесное селеньице бы себе позволило, тоскливо посмотрел на витиевато украшенные ворота и провалы окошечек-бойниц, из которых наверняка уже кто-то рассматривал прибывших.

— Видишь ли, Санни, я знаю, о ком говорил Вран. Мы и так шли к ней.

Выражение, которое вырвалось у Сантория, служителю, конечно, не следовало бы использовать. Но, произнеся его, он не только нисколечко не пожалел, а ещё и добавил:

— Шваргом тебя налево, Верд!

Санни неуклюже спустился с лошади и, наплевав на все последующие истязания, которым обязательно предаст его друг, вмазал наёмнику снизу-вверх по подбородку. Попытался, точнее, потому что Верд увернулся и перехватил кулак в полёте, ещё и заломил, чтоб неповадно.

— Уймись, Санни, — отрешённо попросил он.

— Я уймись?! Я?! Взрослый мужик, а ведёшь себя, как упрямый ребёнок! Ты либо слепой, либо дурак! — Талла согласно пискнула и пнула похитителя, но Верд удержал и её. — Ты не видишь, что девочка… Да какая, к шваргам, девочка! Талла — красивая молодая женщина, умная и добрая! Хоть и дурная, — нехотя прибавил Санни, — и она не хочет с тобой расставаться, идиот! Она хочет быть с тобой! Неужто мне придётся стать гласом рассудка, чтобы эти недалёкие безбожники хоть раз его услышали?! Прошу тебя, друг, уйдём отсюда и продолжим путь вместе! Как одна большая… и ненормальная семья! Если в тебе есть хоть немного… Если ты правда любишь её…

Не стоило произносить вслух то, что и так всем ясно. Верд пихнул друзей вперёд.

«Если правда любишь её», — горько подумал он, — «если любишь. Если…»

Он отчётливо скрипнул зубами и шарахнул по воротам.

— Верд! Ты ли?! Уже заждались! — мгновенно отозвались из возвышающейся над ними башенки.

Когда они вошли во двор, Санторий всё продолжал ругаться, впервые за долгое время разбрызгивая чистую, не смешанную ни с чем злость. Ему хотелось двинуть этому упрямцу, надавать по заднице, как непослушному пацану, отстегать крапивой, лишь бы исправить то, что исправить уже невозможно.

А дурная колдунья молчала. Покорно шла, не дёргаясь, высоко подняв голову и не позволяя слезам, что до краёв наполнили глаза, пролиться. Потому что, сколько бы не падали солёные тяжёлые капли, им всё равно не растопить льда, который морозил сердце тридцать с лишним лет.

«Если», — последний раз мысленно повторил Верд и, не решаясь даже посмотреть на колдунью, направился в дом.

Разве знает ласку уличный пёс? Примет ли за любовь миску похлёбки, станет ли доверчиво тереться о первую ногу, что его не пнула? Когда, брошенный родными, преданный другом, высмеянный теми, кого считал семьёй, Верд оказался здесь, он и не думал обо всём этом. Женщина, принявшая его с материнской заботой, вылечившая, сделавшая невозможное и снова подарившая калеке возможность ходить, стала роднее матери. Любил ли он её? Уличный пёс и знать не знал, что такое любовь! Но он служил ей так, как не служил никому. И Кара знала, что может довериться любимому охотнику, как он знал и то, что колдунья станет матерью для каждого, кто потерян и одинок. И для дурной девчонки, конечно, тоже. Ведь все, кого притаскивали сюда, измученные людской ненавистью, оживали, расцветали весенними бутонами. Оправится и Талла.

Поэтому он шёл по коридорам, короткими кивками здороваясь с такими же, как он сам, потерявшими и вновь обретшими семью охотниками, готовыми сражаться за неё до самой смерти. Одно было странно: в обычно пустующих переходах то тут, то там, мелькали белоснежные макушки колдуний. Кого-то наёмник узнавал: сам привозил. С чего бы им всем снова вернуться? Устроились же каждая у своего покровителя, надёжного, выбранного хозяйкой, прижились. Случилось что?

Но виду он не подавал. Лишь исподтишка наблюдал за развязанной Таллой: расслабится ли, увидев сестёр по дару?

— Да это же натуральный военный форт! — прошипел Санторий, всё плотнее прижимаясь к друзьям, отскакивая от хохочущих и любопытно зыркающих на них оружных людей.

— Проваливай, коли не нравится, — обиделся Верд.

Ничего не попишешь, дом Кары и правда напоминал крепость. С высоким частоколом, крепкими стенами, охотниками, более верными колдунье, чем иные солдаты. Ну так и что с того? Каждый, кто оказался здесь, имел право не доверять, опасаться людей. Вот и закрылись изнутри. Главное, что в безопасности. Главное, что Талле ничего здесь грозит, никто не обидит доверчивую девчонку. И может быть, если Кара разрешит, они и правда смогут видеться после. А она разрешит! Каждого, кто живёт под её крышей, хозяйка любит как родного. Иной раз, конечно, и наказывает… Но любит же! Поэтому они обязательно ещё увидятся с Таллой. Если дурная захочет…

Она обнаружилась в длинной узкой комнатке, смежной с кухней. Обычно здесь собирались свободные охотники или слуги. Ели, отдыхали и делились историями, сидя рядом за вытянутым столом: бывший богач и бедняк, сирота и ненужный рот в семье, вор и убийца… Прежде. Здесь все они становились семьёй, начинали новую жизнь.

В комнате пока сидело лишь два человека. Кара — не во главе стола, как следовало бы хозяйке, а вполоборота, подогнув одну босую ногу под себя. Вторая — в валеночке — стояла на полу, притопывая в такт кивкам женщины. Она говорила с незнакомой Верду колдуньей, ласково перебирая её белоснежные волосы. Длинные, густые, красивые… почти такие же, как у Таллы, но всё же чуть тусклее. Или просто наёмнику так показалось?

Незнакомая колдунья утёрлась предплечьем: горевала? А Кара, притянув девушку к себе, крепко обняла и лишь теперь, через её плечо, рассмотрела и узнала вошедших.

И Талла тоже узнала женщину.

Глава 21. Ты ничего мне не должна

— Разве так встречают названую матушку?

Кара поднялась навстречу первой, приветливо распахивая объятия, улыбаясь, как бабушка, едва успевшая достать из печи свежий хлеб к приходу внуков.

Но вместо того, чтобы броситься к женщине, которую вспоминала все эти годы, Талла попятилась. Она бы пятилась до самого выхода, а там и вовсе умчалась подальше от странного дома, но уперлась спиной в грудь Верда. Тот, погладив её по плечам и в последний раз задержав на них ладони, подтолкнул.

— Это была ты? — дурная не спешила к Каре и вообще не слишком верила, что место, куда её привели, чем-то отличается от темницы. — Ты? С самого начала?

Кара подошла сама и с некоторым усилием обвила руками слабо сопротивляющуюся девушку:

— Конечно, доченька, заинька, солнышко моё! Я всегда рядышком, всегда слежу за тобой…

— Паучиха… — прошептала дурная, ошалело, невидяще таращась в стену.

Кара погладила её по волосам, разделила неаккуратно переплетённые пряди косы, пропустила шелковистые локоны сквозь пальцы.