Агенство БАМС (СИ) - Блэк Тати. Страница 31

Мистический ход, сделанный неизвестным, имел свое объяснение, весьма логическое, что не могло не обрадовать Шульца.

— Учалка мертвеца, — произнес он задумчиво, глядя вниз, в узкий темный лаз-колодец, расположенный прямо под его ногами. — Сие изобретение называют «учалкой мертвеца», — пояснил он Оболенской, указывая на притороченную к бревнам-лестнице веревку, по которой и спустилась вниз «странная личность». — А колодец этот, по-видимому, сообщается с подземной пещерою, что может иметь весьма большие размеры.

Он задумчиво смотрел на чернеющее в земле отверстие, раздумывая, что им делать — лезть вниз следом за неизвестным, или же ему остаться здесь охранять лаз, а Настасью Павловну снарядить обратно к дирижаблю за подмогой. Но мгновением позже приметил в глубине мелькнувший и тут же погасший всполох огня, будто кто-то передвигался по подземному коридору.

— Душа моя! — воскликнул он шепотом, поворачиваясь к Оболенской и испытывая в сей момент что-то настолько необъяснимое, что рождало внутри него поистине священный трепет. — У нас с вами только два пути. Служить короне вдвоем, подвергнув наши жизни опасности, либо же расстаться прямо здесь и сейчас. Я отправлюсь вниз, вы же — бегите за помощью к «Александру». Хотя, о чем я говорю? Я успел узнать вас как женщину бесстрашную, посему даже не надеюсь, что вы вдруг обретете благоразумие и не последуете за мной. А сейчас я все же вас поцелую снова, век воли не видать!

И с этими словами он снова припал к устам Оболенской, справедливо порешив, что ежели и умирать им под пулями врагов Российской Империи, так вкусив перед смертью хоть немного сладостных мгновений.

— Ежели для того, чтоб вы меня целовали, да еще так, требуется рисковать жизнью — то я, пожалуй, не возражаю, — выдохнула Настасья Павловна с улыбкою, когда уста их разомкнулись, и, лишь на миг заглянув с нескрываемой нежностью в глаза Петру Ивановичу, в коих можно было запропасть, решительно повернулась к колодцу. — Идемте, а то упустим добычу, — пробормотала она, тотчас же хватаясь за веревку и ставя ногу на первую ступеньку, будто бы торопилась спуститься вниз, покуда не передумала ни она сама, ни Петр Иванович в том, чтобы участвовать ей в данной, несомненно опасной, операции.

Тяжелая пышная юбка изрядно мешала в том, чтобы спускаться быстро и ловко, что, возможно, стоило им нескольких драгоценных мгновений, но, в конце концов, после Бог знает какой по счету ступеньки Оболенская наконец с облегчением почувствовала под ногами твердую почву, а следом за ней спрыгнул наземь и Петр Иванович.

Узкий темный туннель, бывший единственным ходом в пещере, вел куда-то в темную ее глубь, где, ежели приглядеться повнимательнее, виднелся еще слабый огонек, выдавая присутствие странной личности, а может статься, даже самого странного человека, за коим гонялись они так долго и к коему могли быть теперь близки, как никогда прежде.

Выйдя вперед, Петр Иванович двинулся следом за огоньком, а за ним неотступно шла и Настасья Павловна, стараясь не думать о том, чему подвергаются они в этой подземной пещере, о коей никто, кроме них, должно быть, и не знал, а значит, и на помощь в случае чего, прийти не мог. Запоздало пожалела Оболенская о том, что не спросила у Петра Ивановича про телепарограф или не позвала за собою Моцарта, который мог бы привести к ним Аниса Виссарионовича. Увы, ничего из этого в азарте погони вовремя не пришло Настасье Павловне на ум и теперь могли они полагаться, скорее всего, только на себя самих.

Потолок в туннеле был низким, а воздух — ледяным, но менее всего думалось в сей момент о каких бы то ни было неудобствах, когда, пригнувшись и плотно прильнув к стене, следовали Шульц и Оболенская быстро и по возможности бесшумно навстречу чему-то неведомому, отчего в груди у Настасьи Павловны быстро-быстро стучало сердце, охваченное тревогой и предвкушением одновременно.

Знакомый запах повеял в воздухе, когда совершили они поворот, и на смену одинокому огоньку пришло полыхание разом нескольких свечей. И поняла Настасья Павловна вдруг, что точно также пахло и в трюме дирижабля, когда нашла она там Петра Ивановича, и аромат этот оплывающего воска и ладана был подобен тому, что присутствовал в церквях на богослужениях. Да и картина, открывшаяся им при приближении, напоминала собой почти что религиозный ритуал.

В центре круглой площадки, от которой разбегались в стороны еще несколько туннелей, лежала раскрытая книга, по четырем сторонам от которой стояли четыре свечи. Не сразу поняла Настасья Павловна, что легкий дымок, витавший над фолиантом, исходит из самой книги, а страницы ее шевелятся и шорох их похож на некое перешептывание, словно кто-то невидимый произносит молитву… или заклинание.

Обмерев, смотрела Оболенская на страницы книги, пытаясь разобрать в них хоть что-то, но все они были усеяны непонятными ей письменами, и только лишь на одной мелькнула картинка, на коей, как привиделось Настасье Павловне, изображено было непонятное чудовище, а вокруг него — пять драгоценных камней, по окрасу которых в них можно было предположить алмаз, гагат, рубин, изумруд и александрит. Или то был аместист? В голове у Оболенской быстро пронеслось воспоминание о том, что у княгини в вечер представления в «Ночной розе» был похищен фамильный гагат, принадлежавший императорской семье много поколений подряд. Но прежде, чем она успела обдумать сей факт и связь его с промелькнувшей пред нею картиною, послышались чьи-то шаги, и в считанные мгновения случилось сразу несколько вещей. Прикрыв ее собою, лейб-квор быстро втолкнул Настасью в один из соседних туннелей, и она, запнувшись, не удержалась на ногах, неловко распластавшись на холодном полу. И покамест, путаясь в собственных юбках, Оболенская пыталась подняться, в пещере раздался то ли выстрел, то ли взрыв, от которого дрогнули стены и оборвалось ее собственное сердце. Но едва хотела она броситься обратно в смутной надежде на то, что сумеет помочь Петру Ивановичу, а главным образом — убедиться, что он не ранен, кто-то накинул ей на шею хомут и потащил прочь, в глубину туннеля.

Отчаянный крик Настасьи Павловны был задушен на корню все сильнее сжимавшей ей шею веревкою, не дававшей сделать ни единого вдоха. Но в момент, когда в голове у нее помутилось, грозя обрушить на сознание темноту, неведомый похититель бросил ее наземь и с жадным хрипом Оболенская втянула в легкие так необходимый ей воздух. А следом — услышала голос, от которого к горлу подступила дурнота.

— А ты, я гляжу, девка вездесущая!

В царившей вокруг тьме Оболенская скорее угадывала, чем видела, черты говорившего, но этот тембр — низкий и грубый — узнала тотчас же, как и зажатый в руке кнут, которым мадам — в том, что это именно она, Настасья не сомневалась — едва ее не задушила.

— Вынуждена вернуть комплимент, — проговорила в ответ Настасья Павловна и, пользуясь тем, что ее визави, должно быть, видит ее также плохо, нащупала в корсете вещь, с коей, как и с Моцартом, завещал ей никогда не расставаться покойный Алексей Михайлович. Но если разумного пианино рядом уже не было, то железный веер, всегда казавшийся ей не менее странным изобретением, был при ней и теперь.

Выпростав его из корсажа, Настасья Павловна нащупала на ручке потайную кнопку и с тихим щелчком веер раскрылся. Но каким неприметным ни казался этот звук, женщина тотчас же двинулась к ней и угрожающим тоном спросила:

— Что там у тебя?

У Оболенской была лишь доля секунды на то, чтобы решиться сделать вещь, которую требовали от нее обстоятельства, и на которую она считала себя неспособной прежде. Но теперь, когда где-то рядом находился Шульц — быть может, смертельно раненый еще одним пока неведомым ей врагом — Настасья Павловна не колебалась дольше и, размахнувшись, запустила веер туда, где стояла мадам. Дюжина острых лезвий полоснула женщину по ноге, заставляя взреветь от боли и пригнуться, и Настасья в тот же миг попыталась проскочить мимо нее по направлению к алтарю с загадочной книгой, но, увы, нанесенный ею удар только обозлил мадам, придав ей сил, словно раненому зверю, и всего в пару-тройку шагов та настигла Оболенскую, снова повалив на пол пещеры. Схватив Настасью за волосы, женщина пророкотала: