Научи любить (СИ) - Черная Лана. Страница 24

ГЛАВА 12

Сейчас

Тишина звенит напряжением, как в проводах высоковольтки. Пугающая, выворачивающая наизнанку самые поганые мысли, обнажая чувства. Меня колотит. И плед, найденный здесь же, на заднем сидении, не спасает. Корф молчит, но его ярость прорывается рваным дыханием и сжатыми кулаками. И хочется коснуться, расцепить его пальцы, поцеловать ладонь. Но между нами тишина и страх. Страшно заглянуть в его глаза и не увидеть в них солнца. Страшно понять, что он больше не мой. Страшно, что я потеряла дочь. Снова. Я забираюсь с ногами на сидение, прислоняюсь виском к холодному стеклу. Отчаяние душит слезами. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, давя в себе истерику. Но предательские слезы все-таки стекают по щекам. Всхлипываю тихо.

— Катя, – голос Егора разрывает тишину, – нам еще долго ехать. Тебе нужно поспать.

— Куда? – и голос шелестит опавшей листвой. Сглатываю, намереваясь повторить вопрос.

— Там безопасно, – вместо Егора отвечает Корф. Смотрю на него. Напряжен как струна, руки по-прежнему сжаты в кулаки и даже под темной щетиной видно, как нервно дергаются его желваки. А в серых глазах рыжим огнем полыхает пламя ярости. Дрожь волной прокатывается по телу, просыпается каплями пота. Кривая усмешка трогает его губы. А мне хочется коснуться его, стереть его злость, как это бывало раньше. И я трогаю его щеку кончиками пальцев, но он отворачивается, стряхивая мое прикосновение, как назойливую муху. Боль прожигает в груди дыру, перекрывает дыхание. А взгляд цепляется за края шрамов, виднеющихся из-под воротника темной рубашки. И собственные слова эхом по вискам: «Лучше бы ты сдох в той клетке…»

Он выжил и вернулся, а ведь мог остаться там, на той проклятой арене. В тот вечер, когда я все-таки его нашла. Закусываю губу и смотрю в окно, но унылый пейзаж расплывается и как мозаика складывается совсем в другой…

…Он вылетел из темноты арены: злой, коренастый парень с расписанным шрамами лицом. С диким ревом он пересек арену и словно атакующий зверь прыгнул на тигра. По залу прокатился ропот. Кубарем они врезались в сетку. Зверь взвыл и зарычал. Парень навалился сверху, обхватил мощную шею тигра. Тот метался, выгибался дугой, норовя скинуть противника. А я смотрела на лежащего ничком Корфа и задыхалась от невозможности помочь ему. Сходила с ума от незнания: жив он или нет. Только смотрела на него и отсчитывала удары собственного сердца, с каждым загадывая, что сейчас Корф встанет. Я больше не видела борьбы, не слышала гула толпы. Только собственный голос, шепчущий: «Встань. Встань. Встань». А он лежал и слезы жгли глаза. Я не могла потерять его снова. Не так. Не сейчас, когда только нашла. Он не мог так поступить со мной. В конце концов, он обещал меня защищать. А сам бросил. Уже дважды. И не имел права делать этого снова. И я не выдержала. Вскочила с кресла, вцепилась в сетку и заорала во все горло: «Вставай! Ну же, Самурай! Вставай! Ну!», – а он не шевелился. И голос хрип, скатывался до шепота, а сердце внутри рвалось на части. Казалось, еще немного и оно лопнет там, внутри. Оно не могло биться без Корфа. Я не могла жить, если его нет. Я шептала, умоляла. И слезы скатывались по щекам. И, наверное, он почувствовал, потому что пальцы его вдруг дрогнули. А я замерла, не веря. А когда он перекатился на бок, радость затопила и прорвалась ликующим: «Да!». И это ликование прокатилось по толпе. А Корф поднимался медленно, кашляя и припадая на бок. Он дышал с трудом. И только когда он рукой перехватил правый бок, я заметила рваную рану. Он поднялся, пошатываясь, тряхнул головой и перевел взгляд на коренастого с тигром. Там тоже все было окончено: коренастый сидел на мертвом тигре, поглаживая зверя по холке. Его некрасивое лицо отражало муку. Корф подошел к нему, тронул за плечо. Тот вскинул на него невидящий взгляд, поднялся и обнял крепко. Толпа взорвалась аплодисментами. На арене появились люди в камуфляжах. Толпа зароптала, а я перехватила встревоженный взгляд Корфа. Он смотрел долго, и его обычно непроницаемый взгляд расчерчивала палитра невиданных эмоций, пугающих и завораживающих. А потом шевеление потрескавшихся губ, складывающихся в буквы, а затем в одно-единственное слово: «Беги!»

— Не знаю, чего сейчас было, – голос Юрки в самое ухо, – но, походу нам лучше валить отсюда.

Я послушалась. Не Юрку – Корфа. И нам повезло. Нас выпустили без проблем. И у всех хватило ума ни о чем меня не спрашивать, только Зацепина косилась недобро. Но мне было плевать. В мозгу засело одно – нужно вытащить Корфа любой ценой.

И в ту же ночь я все рассказала Егору. И странное дело, он мне поверил. Взял Юркины координаты и приказал молчать – он сам во всем разберется. Разобрался спустя почти год…

— Зачем пришел, – спрашиваю, отодвигая боль и так некстати нахлынувшие воспоминания, — если так ненавидишь?

— А ты? – он не смотрит, но в каждом слове рвется злость. — Зачем со мной так?

— Как? – и смотрю непонимающе на его красивый профиль. И боль просачивается сквозь ненадежную броню, латает дыру, что сама же и выжгла.

— Больно, Катя, – выдыхает хрипло и бьет кулаком по колену. — Очень больно.

— Больно? – истеричный смех сводит скулы. — Что ты можешь знать о боли, Корф? Не о той, что с тобой с арены, – добавляю поспешно. — О другой, что причиняет самый близкий. Тот, кого любишь…

— Любишь? – он оказывается совсем рядом, что я чувствую его запах и бешеный стук сердца. И ярость в глазах темнеет, не суля ничего хорошего. Я пытаюсь вырваться, но он прижимает меня к себе так крепко, что может задушить или сломать пополам. — Хочешь, я расскажу, как ты меня любишь? Хочешь?

И смотрит внимательно. Дает шанс отступить? И я отступаю. И Корф отпускает, но не выпускает из объятий, укладывает голову себе на колени, гладит по волосам, как маленькую, и я проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от того, что больше не пахнет смородиной. Корфа нет рядом и машина стоит. Сажусь, растирая лицо. Корф стоит у капота курит. Сигарета подрагивает в его тонких пальцах. А я впервые вижу его курящим. И становится невыносимо холодно. И нестерпимо хочется курить вместе с ним. Просто стоять рядом и вбирать в себя аромат черной смородины, смешанный с запахом дыма и табака. И я вылезаю из машины. Осень обнимает зябким ветром, нагло залазит под тонкую блузку, едва прикрывающую мое тело. Обнимаю себя руками. Пошатываясь, подхожу к Корфу. Он не смотрит на меня, а я присаживаюсь рядом. Из пальцев вынимаю сигарету, делаю затяжку. Дым расползается в легких, а на губах остается вкус смородины. Мы стоим на длинной аллее, в конце которой виднеется белоколонное здание, полукругом прячущееся среди разлапистых елей. Куда же ты привез меня, Корф?

А он молча стягивает с плеч пальто, накидывает мне на плечи и я кутаюсь в него, задыхаясь от родного запаха. Прикрываю глаза. Слышу, как чиркает зажигалка. Гляжу, как Корф закуривает. Задумчиво смотрит на тлеющую сигарету, а я замечаю букет рыжих подсолнухов на лавочке в нескольких шагах от нас. Робкий ветер теребит их лепестки, норовит растащить букет. И я чувствую, как улыбка касается губ. Перевожу взгляд на Корфа. Он тоже не сводит глаз с букета и улыбается мрачно, будто сотворил нечто ужасное. Озноб охватывает тело.

— Крис, – зову тихо, а он вздрагивает, будто я его ударила. Закусываю губу.

— Мы стояли на светофоре, и я увидел их в витрине цветочного магазина. Не смог удержаться, – усмехается, делая затяжку и выдыхая клубок дыма.

— Я помню, – осторожно заговариваю, тщательно пряча за воспоминаниями дрожь и страх, – твои первые подсолнухи.

И слова сами сплетаются в картинку прошлого…

…Он приехал среди рабочего дня: взъерошенный, озабоченный. Вломился в кабинет, бросив моей клиентке, что у него вопрос жизни и смерти, вытащил меня из-за стола, за руку вытянул из салона и усадил в новенький джип.

— И что это значит? – спросила, когда Корф плюхнулся на водительское сидение.