Научи любить (СИ) - Черная Лана. Страница 5

Усмехаюсь, сворачиваю с трассы на центральную улицу. Нужное мне место расположено в самом сердце города. Паркуюсь и взбегаю по ступенькам, мельком отмечая название, прописанное яркими витиеватыми буквами: «Инь-Ян». А раньше здесь алела: «Роза любви», – и все невольно сравнивали этот стрип-клуб с кварталом красных фонарей Амстердама.

Любопытно, сколько изменилось с тех пор?

Охранник встречает приветливо, помогает снять пальто, жестом приглашает в кабинет директора. Отрицательно качаю головой. Я приехала сюда не для досужей болтовни с одноклассницей.

— Ди-джей на месте? — охранник растерянно кивает. Отлично. На ходу сбрасываю сапоги, пересекаю зал с вип-столиками и круглой сценой. Ди-джея, молодого парня в майке и джинсах, нахожу за пультом за кулисами. Здесь не клуб для молодежи и ди-джей лишь дарит музыкальное сопровождение танцовщицам. Сегодня – мне. До открытия клуба еще пара часов, мне хватит.

— Я на танцпол, – улыбаюсь немного растерявшемуся ди-джею. — Музыку сообразишь?

— Что-то конкретное? – голос у него совсем не юношеский, низкий, бархатистый. Должно быть, девчонки от него просто млеют. Качаю головой.

— Просто, чтобы я забыла обо всем. Сможешь?

— Легко, – и возвращается к пульту, а я – на подиум.

Круглый подиум расчерчен символом Инь и Ян, в самом центре круга – пилон. Но сегодня я обойдусь без него. Сегодня – я не звезда подиума, не мегасексуальная стриптизерша, одна из популярных в «Крейзи-меню», а просто девушка с улицы.

И гаснет свет, разделяя сцену на черное и белое. Разделяя мою душу. Закрываю глаза.

Нежная мелодия рождается из-под потолка, струится, лаская и журча, как река с ее водоворотами и всплесками. А потом застывает на одной ноте, и я замираю, прислушиваясь к биению сердца, к боли, что растекается по венам горьким ядом. Сегодня я заставлю ее разбиться к чертовой матери! И будто в унисон где-то из глубины зала льются низкие звуки, печальные они как будто рвутся изнутри меня, увлекая за собой в непрерывном токе движений. А под ногами стелется туман, укрывая светлую половину подиума серебристой тканью. И вместе с туманом по залу растекается тихая музыка, словно солнечный летний день. И легкий ветер раздувает волосы, втирая в кожу неистовый запах свободы и гул ветра и мотора. И боль бьет под дых, а музыка вдруг взмывает вверх, разрастается, накаляясь до грозной и безумной. И я шагаю во тьму, прячусь от взрывающих мозг воспоминаний, адреналином выжигая яд из крови.

Шаг, пируэт, выпад. Короткая остановка. И…столкновение со светом, как с хищником на арене. И я забываю, как дышать, остаются только рваные движения и борьба с невидимым противником, как эхо давнего прошлого. И свет побеждает, а музыка стихает, и я открываю глаза, спиной упершись в прохладный пилон. И ядовитую боль затапливает кристально-чистый восторг. И улыбка растягивает губы.

— Это… – женский голос выдергивает из танца, который все еще живет внутри яростным пламенем. — Ямпольская, ты ненормальная, – Зацепина глазеет на меня широко распахнутыми то ли от ужаса, то ли от восхищения глазами.

— А вы опасная женщина, – замечает покинувший свой пост ди-джей. И в его глазах, и в тоне – истинный, ничем незамутненный восторг. Пожалуй, именно так смотрят ценители на произведение искусства.

— Опасная? – переспрашиваю, спускаясь с подиума. Он протягивает мне стакан с водой. — Почему? – отпиваю глоток.

— Потому что вы непозволительно прекрасны, а значит – притягательны и опасны.

И его слова не дают покоя всю обратную дорогу. И как будто окрыляют. И я напеваю странную, но такую потрясающую музыку, до самого вечера. Но телефонный звонок сталкивает с небес на землю.

— Плахотский, – выдыхаю недовольно, и старая боль показывает свою противную морду. А я не хочу больше, чтобы было больно. Надоело. Можно и трубку не брать, но тогда этот рыжий черт припрется на порог. — Если ты будешь читать мне нотации, то сазу вешай трубку.

— Катя, так нельзя, – возражает Егор. — Он любит тебя, понимаешь? И боится…

— Я знаю, – усмехаюсь. Да, любит. Но эта любовь делает его слабым. А Крис Корф ненавидит быть слабым, потому что слабость разрушает.

— Тогда зачем все это? Я не понимаю. Ты любишь. Он любит. Зачем причинять друг другу боль?

— Потому что нам не нужна эта любовь, – выдыхаю, смахивая вылезшую наружу боль, заталкивая ее как можно глубже. Сейчас ей нет места. Потом, когда Катерина Вишневская исчезнет, я снова дам волю чувствам. Не сейчас.

— Так не бывает, – хмуро выдыхает он.

— Плахотский, ты просто никогда не любил того, кого не надо, – хмыкает и я уверена, что сейчас он усмехается лишь правым уголком губ.

— Отчего же? Я и сейчас люблю. И знаю, что я ей не пара. Но мы не вместе сейчас лишь потому, что я пока не придумал, как это изменить.

Как хорошо говорит, правильно. И наверняка он придумает. Он всегда все придумывает, находит выход из тупиковой ситуации. Нашел же способ вытащить Корфа. Только иногда я ловлю себя на мысли, что лучше бы тогда с ним была не я. Может, Лиля, но не я.

И эхом в голове хриплые слова Корфа: «Почему ты? Почему ты?», – и пьяные слезы по острым скулам. Тогда я промолчала, хотя слова рвались с языка. Как ему объяснить, что он был нужен только мне. Только мне он нужен до сих пор. Как воздух. И только потому, что я знаю – он свободен и дышит – дышу и я.

— И вы все делаете неправильно, – говорит Егор совсем близко, как будто рядом сидит.

Я вздыхаю.

— Егор, сколько тебе лет? – спрашиваю, выныривая из тоски.

— Сорок три, – он удивлен.

— Взрослый мужик, а до сих пор веришь в сказки.

— А то, – теперь в голосе улыбка, – я же Золушка в галстуке.

Я смеюсь. А он молчит. Странный. И такой непохожий на своих друзей. Светлый. Наверное, такой друг и нужен Ямпольским.

— Ладно, Егор. Спасибо за заботу, но я действительно ничем не могу тебе помочь. И передай своему другу, чтоб не волновался. У меня все зашибись, – и поднимаю вверх большой палец, как будто он может меня видеть.

Мрачные мысли приходят ночью, мешают спать, холодным потом морозят кожу. И снова бессонница усаживается на подоконнике. И снова горячий кофе в чашке, и калейдоскоп воспоминаний.

И так две недели. Четырнадцать незапланированных дней в попытке продать салон. Покупатель, с которым готовилась сделка, вдруг отказался. И пришлось в спешном порядке искать нового. И вот у меня в руках договор купли-продажи, на счету круглая сумма, а в кармане паспорт на другое имя и билет на дневной рейс. Присаживаюсь на бильце кресла, набираю номер. Не знаю, зачем. Захотелось вдруг услышать ее голос и желательно счастливый. Как надежду, что все будет хорошо.

— Катька, привет! – звонкий голос, но за напускной веселостью слышится тоска. Что же они с Марком никак не поладят? Вздыхаю едва слышно. Надежда таяла, как предрассветный туман. — Как я рада тебя слышать. Как ты? Куда пропала? Почему не приезжаешь?

— Алиса, не тарахти, – невольно улыбаюсь, и собственная тоска откатывается в сторону, пугливой крысой прячется в углу, дожидаясь своего часа. — Я не успеваю за тобой. Когда ты стала такой щебетухой?

— Ой да ладно, – смеется в трубке подруга. Подруга? Скорее, хорошая знакомая. Странно. Она ведь многое обо мне знает, как и я о ней. Когда же случилось так, что я перестала с ней откровенничать? После Антона? Или раньше? Не знаю. — Так у тебя все в порядке, Катя?

— Да, все хорошо, – ложь дается легко, а пальцы сжимают ручку чемодана. — Марку вот не дозвонилась. Хотела разведать, как вы?

— Ты знаешь, неплохо. Думаю, мы поладим.

Я улыбаюсь.

— Это хорошо. Это очень хорошо. А я вот салон продала.

— Как? Зачем? Ты что, сдурела? Это же…

— Надоело, – снова ложь? Я уже и сама запуталась. — Я ведь художница. А уже не помню, когда в последний раз кисти в руках держала. Хочу вот прокатиться по Европе, развеяться.

— У тебя точно все в порядке?

— Конечно. У меня все зашибись, – улыбаюсь, чувствуя, что пора сворачивать разговор, пока не наболтала чего лишнего. — Ой, Алиса, ко мне тут пришли. Я вечером заеду, все расскажу. Все. Пока.