Женщина с той стороны (СИ) - Шайлина Ирина. Страница 19

— Ешь, — бросила мне женщина.

— Ага, — вяло согласилась я.

Однако как только за ней закрылась дверь, я залезла в постель, замоталась в одеяло и мгновенно уснула. Проснулась как всегда разбитой. Ночью меня никто не посещал, остывшая еда осталась на месте. Тушеные овощи с кусочками мяса покрылись пленкой застывшего жира и выглядели не аппетитно, хлеб подсох. Фруктовая нарезка заветрилась и потемнела. Но я неожиданно съела все, даже не обращая внимания на вкус еды, даже дольки фруктов подъела все до единой и запила все это холодным горьким чаем. Думала уснуть вновь, я привыкла, что сон это мой основной досуг, но мне не дали. Вернулась моя мучительница, с ней высокая и худая, как палка, женщина, оказавшаяся швеей. Выданный вчера халат сдернули, и я стояла нагишом напротив двух женщин, ощущая на себе их изучающие взгляды и попеременно то краснея от стыда, то ежась от холода. Наконец, с меня сняли мерки и позволили одеться.

— Жди здесь, — вновь бросила толстуха, словно я собиралась куда-то уйти.

Сегодня у меня день визитов. Вошла сгорбленная старуха с классической бородавкой на носу, посмотрела на меня и хмыкнула. Я остро заскучала по тряскому одиночеству моей серой повозки.

— Ложись, раздвигай ноги, — проскрипела она.

— В смысле?

— Мне тебя учить? Прости девочка, за последние три десятка лет я подрастеряла опыт. Так что будь умницей, не мучай старую женщину. Ничего нового я там не увижу.

— Не хочу.

Старуха постучала в дверь своей палкой, вернулась толстуха и давешняя девочка. Мне хватило бы и одной толстухи. Не церемонясь, она уронила меня на постель, придавила сверху. Девчонка держала руки, а толстуха — разведенные в стороны ноги. Я была готова умереть от унижения и взяла на заметку, что в будущем мне надо трезво оценивать свои силы и возможности. Да и пиетета особого к своей личности я не наблюдала, не смотря на предназначенную для меня роль.

— Не девочка уже, — щелкнув языком, сказала старуха.

— Смотри, не тяжёлая ли. Маргит, закрой уши.

— Я не могу, я держу её руки, — возмутилась девочка.

Мне захотелось смеяться над абсурдностью ситуации.

— Если вы переживаете, не сбегу ли я из-под вас, не бойтесь, отпускайте девочку и секретничайте на здоровье. Вы весите не меньше коровы, без жертв из-под вас мне не выбраться.

Одну томительную минуту толстуха думала, а затем отпустила Маргит. Я растерла запястья, девочка, несмотря на то, что зелёная ещё, очень сильная. Скрипнула, а потом и хлопнула дверь.

— Посмотри, не тяжёлая ли, — шепотом продолжила толстуха.

— А если тяжёлая? — спросила бабка, больно тыкая в мой живот своими тонкими пальцами.

— Если тяжёлая, будем травить. Но никто, даже сам император Валлиар не должен знать, тем более его жена. Рожденный ребёнок должен быть первенцем и сыном Валлиара. Если кто узнает, не сносить нам головы. Но и платят золотом.

— Я уже хочу, чтоб она была тяжёлой, золото мне не помешает, — хмыкнула старуха. — Всем помогала по молодости, а самой то жалко, вот и рожала каждую вторую осень. И плакала ещё, если зимой мерли. Воистину, молодая да глупая. Сейчас все оставшиеся сидят на моей шее с внуками, а кто и с правнуками. А делов-то было, отравы выпить да помучиться два часа, и тяжести как ни бывало.

Мне хотелось перебить глупую старуху, ну сколько уже можно говорить? Твоё дело меня смотреть. Я уже забыла, как противилась недавно этому осмотру. Сейчас все мои мысли были сосредоточены на том, что может прятаться внутри моего живота, ведь месячные были уже так давно, словно когда-то в прошлой жизни. От мысли о том, что внутри меня может зреть ребёнок Назара, становилось сладко и между тем пронзительно грустно. Пальцы старухи мяли мой живот, даже ощупывали изнутри моё влагалище, а мне было не до них, я разрабатывала план. Старуха пришла с пустыми руками, так ведь? Значит пресловутой отравы у неё нет. И травить плод будут не сегодня. Я могу попробовать усыпить их бдительность, а затем сбежать, унося в себе ребёнка Назара. Ради него я могу и рискнуть, и нарушить данное слово. Я загорелась, вновь почувствовала, что живу, со страхом и надеждой ждала слов старухи.

— Итак, — сказала явно никуда не спешащая бабка, закрывая мои ноги халатом, а мне хотелось треснуть её по голове её же палкой за неторопливость. — Как ни печально, но мне и моим многочисленным потомкам придётся прожить этот месяц, затянув пояса. Пустая она.

— Слава богам, — сказала толстуха, слезая, наконец, с меня, а я почувствовала, как в очередной раз вдребезги разбивается моё сердце. — Но заработать ты ещё можешь.

— Как? — оживилась бабка.

— Зашить её. Пусть ложится под императора, как новенькая. И пускай попробует хоть слово потом сказать, — грозно покосилась в мою сторону. А мне было все равно. Короткий миг надежды подарил, а затем отнял у меня всю волю. — Завтра с утра и приходи.

Я свернулась на постели. Живот ощутимо ныл после варварского осмотра. Толстуха вернулась и села на краю постели с подносом.

— Ты…вы…не сердитесь не меня. Мы же как лучше хотим. Вы это поймёте и благодарны потом будете. Вы какая вчера пришли? Грязная, словно оборванка, вонючая даже, да простят меня боги. А сейчас у вас новая жизнь начнётся, не чета старой. А родите ребеночка, так и вовсе в золоте будете до конца дней купаться, в почете. Покушайте, а? Все ребра ведь видно.

— Не хочу, — капризно, словно ребёнок, сказала я и отвернулась.

— Ну немножечко. Вам ведь ещё сыночка носить, силы нужны. Да и для красоты веса набрать надо. А там, глядишь, и завоюете сердце нашего господина.

— Да не нужно мне его сердце, — сказала я, но повернулась и облокотилась на подушки.

Толстуха, не теряя времени даром, поднесла ложку с какой-то белой массой, и я послушно открыла рот. Сладко.

— Умница, — обрадовалась она, скормив мне большую часть. — А теперь поспите, вам сил много нужно. Если что, звоните в колокольчик. А меня зовут Анна, я всегда где-то рядом.

И ушла, позволив мне, наконец, уснуть. Снилась мне тёмная и холодная хижина в горах, за стенами которой свищет ветер и сквозняк колышет огонь в очаге. Но там он. Он никогда бы не допустил такого, его руки всегда ласковы, а если и делают больно, то лишь в порыве обоюдной страсти.

Утром я умылась, безропотно съела все принесенное и села у окна. Видно было очень мало, лишь хмурое небо, полуголые деревья сада, тянущие к нему свои ветки, жёлтые листья на дорожках. Очень хотелось на улицу, вдохнуть терпкого осеннего воздуха, пахнущего предстоящими морозами, на секунду вспомнить, каким кристально-чистым он был там, в горах, погрустить. Но воля к жизни и борьбе совсем меня оставила, куда проще плыть по течению. Минуты тянулись долго и утомительно, единственным развлечением было выглядывать редких прохожих за кованой оградой да слушать шаги из коридора. Когда явилась Анна со старухой, я была послушна. Анна расстелила поверх постели сложенную в несколько раз простыню, я подняла подол платья, которое мне выдали утром и легла.

— Да я смотрю, ты за ночь ты ума набралась, — улыбнулась старуха. Я не ответила. — Будет больно, но быстро. Примерно, как в первый раз.

И глумливо захохотала. В её рту не было больше половины зубов, но этот факт её нисколько не смущал. Она достала длинную кривую иглу, скорее даже крючок, и продела в неё тонкую прозрачную нить. Мне не хотелось смотреть на приготовления, но взгляда я отвести не могла. Анна, повинуясь старухе, опять легла поперёк меня и схватила мои ноги.

— Не хочу, чтоб ты пнула меня в самый неподходящий момент, — пояснила она. — Зубов у меня не так много, и все мне дороги.

Я зажмурила глаза, почувствовав, как в меня проникают узловатые холодные пальцы. Больно было так, что слёзы брызнули, а ведь не хотела же плакать. Боль от иглы, острая, но скоротечная мучила меня не так, как старухины руки. Наконец все закончилось. Старуха одобрительно похлопала меня по голой ляжке, а Анна свернула чуть испачканную кровью простыню.