Невеста для Бессмертного (СИ) - Фрес Константин. Страница 27

А затем, рыкая словно чужой или хищник, бесстыдно и дерзко разорвав новую юбку до самого пояса, на каблуках, она исступлено гналась за перепуганным Генкой по крышам гаражей и догнала, вследствие чего Генка, чемпион школы по бегу, получил психологическую травму на всю жизнь.

Он был больше не сильнее и отважнее всех.

После того, как дикая неукротимая Марьванна, вопящая, как Тарзан на лианах, силой стащила его с гаражей, и, бесстыдно мелкая обнаженным бедром, за ухо протащила по всей улице, Генка утратил свое гордое звание альфа-самца, и долго реабилитировался дикими выходками перед своей скептически настроенной космической командой.

…Теперь, значит, ВДВ и шоу трансвеститов… Какая причудливая фантазия была у Генки!

— Атас, братва! — прогорланил загнанный в угол Генка могучим, как рев оленя, голосом. — Горгона!

Ее старое школьное прозвище вовсе вывело Марьванну из старческого оцепенения, она снова ощутила драйв, на губах — привкус паров нагретого на солнце гаражного рубероида, приятно подающегося под каблуками ее туфель.

— Кобылкин? — ахнула Марьванна, вглядевшись в еще одно «девичье» перепуганное лицо. — Звёздный? Кацман?!?!?!

Стройный изящный Кацман не ответил. Только застенчиво поправил на интеллигентном носу тонкую оправу очков, и Марьванна поняла, что, наверное, зря тогда остановила его несущийся к краху боб… Словом, вся космическая команда была тут, и даже пробник пилота — тоже. Но сейчас эти перепуганные ряженые мужики были не ее учениками, а она — не их учителем, и, наверное, пришло время поквитаться. Поистине адская улыбка раздвинула губы Марьванны, и она со свистом полоснула ремнем Кацмана по ногам, мстя за все годы школьной жизни чудесной.

— Остолопы! — проревела она, подражая Халку, выгибаясь в своем желудочном неудержимом яростном хохоте. — Неучи! Лентяи!

— Жги, Маняш, — подал мрачный голос кот. — Тут уже ничего не спасти!

Сила чудная заструилась по жилам Марьванны, меч-кладенец волшебный запел в ее руках, делая ее сильнее, мудрее и бесстрашнее.

Словно дембель за новобранцами, гонялась неукротимая Марьванна за перепуганными вопящими жертвами общего образования, оставляя на их филейных частях четкие, как знак качества, звезды, словно на фюзеляже самолета — по количеству сбитых. Вцепившись в роскошные волосы Генки, Марьванна дернула — и попятилась, с изумлением сообразив, что они, кажись, настоящие. Дивные ухоженные локоны до самого пояса…

— Ах ты, паршивец! — взвыла Марьванна, припоминая, как Генка в борьбе за власть и право называться альфой в общем стаде, налил суперклея в ее роскошную косу и приклеил ее к спинке стула… Больше длинных волос Марьванна не носила никогда.

— Мария Ивановна! — в ужасе верещал Генка, когда одичавшая Марьванна, отбросив в сторонку ремень и безжалостно намотав на кулак Генкины буйные кудри, вдруг извлекла из кармана мелкую трехголовую ящерицу и ловко, словно из зажигалки, высекла из нее опасную искру.

Зажигалка Горыновна, радостно пуская огненные сопли, заклацала острыми зубками со всех трех голов, и Марьванна провела ею, как бритвой, Генке против шерсти. Запахло паленым. Ящерица грызла в три горла и радовалась. Генка рыдал, глядя как под ноги постаревшему, но все такому же неукротимому и дикому Халку сыплются его волосы. На голове Генки все больше и больше зияла горящая огнем плешь.

— Не на-а-а!.. — взвыл бесповоротно изуродованный Генка, похожий на лысого японца с древних гравюр. Халк с рыканьем отпихнул его и направил свою ящерицу на Кацмана. С него был спрос особый: Кацман в школе подавал надежды и шел на медаль. Но путешествие в бобе показало ему, что не в учебе счастье, и он забил и примкнул к Генкиной команде.

По заданию Генки Кацман гадил исподтишка, изощренно, с выдумкой, мелко, но остро, обидно и никогда не попадался.

И за это Марьванна с него шкуру готова была спустить.

Его она побрила особо тщательно, налысо. Ее огненная ящерица радостно вылизала его ушастую, круглую, как биллиардный шар, голову до абсолютной блестящей гладкости, не забыв о бровях и волосах в носу. Кацман экзекуцию вынес стоически, молча, всем своим философским видом показывая, что заслужил.

Отыгравшись на Кацмане, Марьванна с видом упыря, испившего крови, отпихнула свою бездыханную жертву и отерла пот трудовой со лба. То, что еще недавно было войском темным, враждебным, несокрушимым, ползало по полу, охая и ахая, собирая остатки своих волос, разбитое наголову. Марьванна, эпичная и могучая, вышла из боя победительницей.

Кощей и его помощник верный сидели потрясенные у барной стойки, когда неукротимая, но слегка запыхавшаяся Марьванна подошла к ним уверенной походкой Буденного и рухнула на стул. Вслед за ней, меж телами поверженных врагов, задом наперед шел кот, подтаскивая к барной стойке меч-ремень, и последним катился оробевший, непривычно молчаливый клубок.

— Ну, сильна, мать, — уважительно протянул трансвестит Серега. — Амазонка! Валькирия! Айда к нам, в импресарио? У тебя знаешь, какая дисциплина будет? Во! Денег заработаем.

Марьванна кинула на Серегу огненный осуждающий взгляд.

— Стыдно должно быть, молодой человек! — укоризненно сказала она, махом опрокидывая рюмку текилы для успокоения.

— А я что, — тут же дал заднюю Серега. — Я ничего. Костян, — он свойски толкнул Кощея в бок локтем, — мамка твоя, что ли?

Красавец Кощей не ответил, пристально глядя на раскрасневшуюся Марьванну. Марьванна молчала, так же пристально глядя на Кощея. Между ними потрескивали робкие искры. Хрустел ишиас.

Впервые Кощей внимательно посмотрел на свою нечаянную домохозяйку, и она показалась ему немного привлекательной. Все то, что так поразило его когда-то в Марье Моревне, было в Марьванне тоже, но без монументальных стероидных излишеств. Марьванна ничем не уступала Марье Моревне, и даже превосходила ее маневренностью, быстротой и внезапностью атак и мозговым превосходством.

«Вот это женщина!» — благоговейно подумал Кощей, глядя в дерзкие синие глаза Марьванны. То, что Марьванна явилась сюда, вооруженная артефактами Марьи Моревны, говорило о многом. В частности о том, что старушенция просто отжала их у богатырши хитростью. Или стащила. А это дорогого стоит! Она была отважна, сильна и решительна. Эти качества Кощей очень ценил. Но стара — ах, какая жалость! О том, что Марьванна могла добыть артефакты силой любви, Кощей как-то не подумал. Точнее, подумал, сразу подумал, но тотчас же отмел эту глупую мысль прочь. Старушки разве умеют любить?.. Кого?!

«Ну, хоть бы пятьдесят лет назад», — словно оправдываясь, подумал он, и взгляд от Марьванны отвел, чем ввел ее в уныние а кота — в оторопь. У него даже уши повяли от расстройства. Все же, кажется, он искренне привязался к Марьванне и болел за нее и ее сердечные дела. Геройская схватка Марьванны за освобождение Кощея по его скромному разумению должна была настроить Кощея на благодарность, а там уж по древне-русски честным пирком, да за свадебку, но нет. Благодарность и любовь были далеки друг от друга. Суровая действительность этого мира не допустила такого простого сближения.

— А что это за девицы такие странные, — вместо слов восхищения, которых Марьванна заслуженно ждала, произнес он. — Вроде, снизу мужики, а сверху бабы?..

— Так век такой, милок, — фыркнула разочарованная Марьванна, краснея. — Чего хошь пришьют, чего хошь отрежут.

— Как же можно хотеть пришивать и отрезать такие вещи?! — изумился Кощей.

— Извращенцы, — небрежно пожала плечами победительница Марьванна.

— Ты вот что, Костян, — оживился трансвестит Серега. — Обожди меня тут пяток минут! Я ща переоденусь и к таким девочкам тебя отведу — закачаешься! Ну, готов?

Глава 12. Золушки отправляются на бал последними

Серега и Кощей ушли, побитые трансвеститы, ругаясь и охая, расползлись, а одинокая Марьванна, как-то враз погрустневшая и уставшая, так и осталась сидеть за барной стойкой. Удрученный, как Иван Васильевич в печали, кот и притихший клубок сидели рядом. Они походили на боевых товарищей, на разгоряченных пожарных, только что героически, с риском для своих жизней потушивших пожар и перепачканных в саже, внезапно вдруг обнаруживших, что их подвиг никому не нужен. И даже коварный рецессивный ген блядства Марьванны приуныл и почти сдался, притих, понимая, что ему так и не суждено реализовать весь свой нерастраченный блядский потенциал.