Внеплановая беременность (СИ) - Кострова Валентина. Страница 32

Вот кто больше всего обрадуется рождению сынишка, так это Полина Сергеевна. Она действительно его ждет, как родного внука. Все мечтает перед соседками гордо пройтись по двору с коляской. Даже имена подбирает, все высматривает по святкам, читает значения, вслух произносит подобранное имя с отчеством. Никита сам сказал, ребенок будет записан на его фамилию и будет носить его отчество.

— Что с ней?

— Кажется уснула.

Прислушиваюсь. Чувствую напряжение вокруг. Нервное ожидание. Я сама напрягаюсь, ожидая вот-вот самое счастливое событие в своей жизни: рождения ребенка. Первый раз не забывается. И буду помнить больничный запах, врачей в халатах и маске. Буду щурится каждый раз, когда в глаза будет попадать синеватый свет ламп.

Пытаюсь понять, что происходит за шторкой перед моим лицом. Почему-то все молчат, только как-то тяжело дышат. Боюсь открыть глаза, понимаю, что врачи сразу же перестанут разговаривать между собой. А мне так важно знать, что сейчас с моим сыном.

— Осторожно его вытаскивай. Держи. Пуповину не забудь перерезать.

— Что там?

— Сейчас.

— Почему он не кричит? — слышу беспокойство в голосе Бориса Романовича.

— Дыхания нет. И сердцебиение не прослушивается.

— Так чего ты стоишь, идиот! Где реаниматологи?! — рявкает мой врач, вызывая во мне бурю паники за жизнь сына.

— Да здесь мы! Что у вас тут? — слышу шаги, возню, не выдерживаю и открываю глаза. Анестезиолог замечает мой взгляд, на кого-то смотрит, двигает бровями.

— Что с ребенком? — шепотом спрашиваю, пытаюсь среди чужого дыхания услышать одно единственное, самое родное. — Почему он не плачет? Покажите мне его!

34 глава Аня

Аня

Эту ночь я запомню, как самую бесконечную. От волнения, тревоги и неизвестности мне не удается сомкнуть глаз. Я пытаюсь у дежурной медсестры что-то выяснять, но она мне лишь улыбается и говорит, что следует дождаться врача. А врача все нет и нет, и в моей голове возникают самые ужасные картины.

Почему он не дышал? Я видела в роликах и фильмах, что дети после рождения кричат. Некоторых бьют по попе. Мой не издал и звука. И беспокойный голос Бориса Романовича спокойствия не внушал.

А что если…Что если маленькие сердечко не смогло самостоятельно заработать вне утробы матери? Что если слишком рано было появляться на свет? Получается, во всем случившимся сугубо моя вина. Я слишком сильно нервничала, когда разговаривал с Никитой о Марине и родителях. Цена слишком высока…

Чувствую слезы, они закатываются мне в уши. У меня нет сил поднять руку и их вытереть. Как дальше жить? В голове происходит взрыв. Невозможно смириться с потерей… Я не представляю, как мне дальше жить. Как принять то, что вот в тебе был твой ребенок и вот его с тобой нет… Как??? Боль разрывает меня на части, медленно убивает. Я не понимаю, зачем теперь мне жить.

— Аня, — меня осторожно трогают за плечо, я открываю глаза. Десять минут назад меня сморил поверхностный сон. Всматриваюсь в спокойное лицо Бориса Романовича, ищу в нем ответ на свои страхи.

— Как вы?

— Где мой сын? Что с ним? — мне кажется я эти вопросы выкрикиваю во весь голос, на самом деле едва хриплю. Приподнимаюсь, удается приняться вертикальное положение.

— Он сейчас в реанимации под наблюдением.

— Он будет жить?

— Врачи делают все возможное, будем верить в лучшее.

— То есть… — я не договариваю, прикрываю глаза. Мой мальчик, моя беззащитная крошка сейчас борется за право жить. Почему именно с ним? Почему мы проходим такие сложные испытания? Говорят, что все что нам посылается, посылается по нашим силам. Я не уверена, что мне хватит стойкости и силы духа все это пережить.

— Не думайте о плохом. Он боец. Обязательно победит.

— Я могу его увидеть? Хотя бы одним глазком? — оказывается это самое сильное желание, которое я могу только сейчас и загадать. Увидеть сына, узнать, какого цвета у него волосики, какого размера у него пальчики.

— Сегодня точно нет, тебя переведут в палату, твое состояние удовлетворительное. Завтра посмотрим, — сжимает мою ладошку, ободряюще улыбается.

Его улыбка вселяет в меня надежду. И с этой надеждой я живу. В обед переводят в палату на три места. Девочки, которые там были приветливо мне улыбнулись. Моя кровать оказывается возле окна. Устроившись на новом месте, я вспоминаю о Никите. Он, наверное, от переживаний поседел. Достаю свой выключенный телефон.

— Алло, — голос серьезный, немного уставший.

— Привет, — шепотом произношу, прикрывая глаза. — Как вы там?

— Мы нормально. Ты как?

— Перевели в палату. Была в реанимации, — замолкаю, шмыгаю носом. Я только сейчас понимаю, что не могу ему сообщить какой вес и рост у сына.

— Ань, не плач. Ваня сказал, что прогнозы хорошие. Маленький, всего 2500 и 45 сантиметров, но боец. Весь в маму.

— Правда? — впервые улыбаюсь, мне вот не хватает уверенности, как у Никиты. — Борис Романович тоже назвал его бойцом.

— Аня, он обязательно будет победителем. Как и ты, моя радость. Ты тоже борец по натуре.

— Я так боюсь… Мне страшно.

— Не нагнетай. Через время ты уже со смехом будешь помнить свои страхи. Отдыхай. Сейчас дома бардак. Мама решила перед вашим возвращением провести генеральную уборку в нашей квартире. Благо остановил ее от покупок вещей, сказал, что ты сама хочешь все подобрать и купить. Обиделась, но решила вот навести порядок.

— Полина Сергеевна не исправима. Да, я не хочу ничего. Мы вернемся домой, тогда все что нужно купим. Пока нам хватает казенных вещей. Паша как отреагировал?

— Сказал, что всегда мечтал быть страшим братом, — смеется, от его смеха у меня возникают привычные мурашки. — Я пообещал ему еще парочку братьев и сестер.

— Никита! — возмущаюсь, но улыбаюсь. — Я еще от этих родов не отошла.

— Я буду терпеливо ждать. Все, хватит напрягаться. Целую. Люблю.

— И я тебя люблю… — не уверена, что услышал, потому что сразу же несутся гудки. После разговора с Никитой на душе становится тепло и легче. Если Ваня говорит, что повода беспокоиться нет, значит так и есть. Не будет друг мужа врать ему, а Никита не будет врать мне. На этой позитивной ноте я все же засыпаю с улыбкой.

— Осторожно, не спеши, — Борис Романович держит меня за руку, терпеливо ждет, пока я по стеночке доползу до отделения недоношенных детей. Перед окончанием своей смены, увидев в моих глазах огонь надежды увидеть ребенка, сдался, не смотря на мое нехорошее самочувствие. Я бы с радостью побежала по коридору, но мои желания и действительно не совпадают. Шов болит, немного шатает, но я упорно шаг за шагом идут в отделение. Мне нужно его увидеть. О большем пока не мечтаю.

Прозрачное стекло, разделяющее словно два мира. За ним недоношенные детки лежат в специальных люльках, которые обеспечивают их всем необходимым для жизни. Я в панике смотрю на всех пятерых, пытаюсь угадать, где мой. Материнское сердце сжимается, ноет, но молчит.

— Вон, — Борис Романович указывает мне на крайнюю люльку слева. Теперь я не смотрю по сторонам. Я смотрю на своего малыша. Такой маленький, беззащитный, лежит один. У него темные волосики, тоненькие ручки и ножки. Смешно растопыренные пальчики на ручках. Головка, правда, повернута в другую сторону. Улыбаюсь и плачу. Размазываю слезы по щеке, но ни на секунду не отвожу глаза.

— Он дышит через трубку? — рассматриваю все проводки, трубочки, которые тянутся от этого крохотного тельца.

— Пока да. Не переживай, это нормальная практика для недоношенных деток, у которых легкие до конца не раскрылись.

— А что с сердцем? Диагноз подтвердился?

— К сожалению, да, — я испуганно смотрю на врача, он улыбается. — Но все не так ужасно. Коллеги-кардиологи сказали, что в срочной операции нет необходимости. На учет, конечно, встать придется, оперировать нужно будет, но через года три. Завтра к тебе кардиолог зайдет и все расскажет. Все в остальном с малышом хорошо.