Гавана - Хантер Стивен. Страница 46

К тому моменту, когда Рамон и Фрэнки поднялись на третий этаж, где находились помещения администрации, здание производило впечатление полуразрушенного. Повсюду алела кровь, подобно современной абстрактной живописи украшавшая бесформенными пятнами полы, стены и уцелевшие оконные стекла. Несколько несчастных студентов, жестоко избитых и униженных, пытались уползти, а полицейские походя пинали их по чему попало.

– Bay! – восхитился Фрэнки.

– Такие вещи очень полезны. Они учат молодежь тому, что следует с уважением относиться к властям. Это место – рассадник революции. Здесь с надоедливым постоянством зарождаются либерализм, измена и мятеж. Эти щенки думают, что у них есть какие-то права, считают, что нужно менять жизнь, и нисколько не уважают тот порядок, который родители создали для них. Я считаю, что нужно обращаться с ними гораздо строже, чем это делает El Presidente. Лично я, на его месте, каждый месяц, строго по часам, расстреливал бы по десятку для примера.

Они прошли по разоренным комнатам и в последней наконец-то обнаружили то самое святилище, где хранились архивы. Там они расшвыряли все, пока не добрались до буквы К, и принялись просматривать бумаги многочисленных Кастро, плативших за обучение в университете в течение последних лет. Времени потребовалось немного, так как в делах имелись очень полезные фотографии, а Рамон Латавистада, как выяснилось, обладал чрезвычайно ценным для агента тайной полиции качеством – фотографической памятью.

– А-а, вот, кажется. Фрэнки, это он? Как по-вашему?

– Я же никогда не видел этого парня.

– Нет-нет, это должен быть он.

Рамон передал спутнику фотографию, а сам принялся изучать бумаги. Снимок не произвел на Фрэнки почти никакого впечатления, как, впрочем, бываю почти всегда. Он сделал несколько шагов по комнате, постарался сосредоточиться и снова вгляделся в не лишенное привлекательности овальное лицо с темными пристальными глазами и копной густых черных волос. Нос крепкий; парень изрядно походил на итальянца или даже на сицилийца. К тому же лицо было чрезвычайно молодым. На нем не было ни единой морщинки, не читалось ни силы, ни стремления к ней, одно лишь ленивое сластолюбие.

– Похоже, что он богат.

– Замечательное наблюдение. Да, так оно и есть. Здесь написано, что он приехал из Бирана, это за Сантьяго, почти в Сьерре. Его отец владеет поместьем и много лет работает или работа! на «Юнайтед фрут». Видите, всегда одно и то же. Вечная проблема отцов и сыновей. Этот гаденыш хочет доказать папаше, что он большой человек и что-то из себя представляет. Раз папа управляет тысячей акров, то сынок решил, что когда-нибудь будет управлять всей нацией.

Фрэнки не мог понять, о чем говорил кубинец.

Но затем тот сказал:

– И вот то самое место, куда он должен был убежать. Обратно в Орьенте, в горы, где он, как сын местного владыки, вне досягаемости закона. Но мы-то достанем, не так ли, Фрэнки?

30

– И еще одно мне в тебе очень не нравится, – сказал отец. – Ты лентяй. Ты страшный лентяй. Целыми днями валяешься и мечтаешь. Ты неспособен заниматься мужской работой. А твоя привычка принимать ванну смешит всех окружающих. Неужели я столько лет надрывался для того, чтобы произвести это? Ты же просто жалкий тип. Может быть, ты cabrone? Признайся, ты гомосексуалист?

– Папа, – ответил он, – я не гомосексуалист. Я самый настоящий мужчина.

– Никакой ты не мужчина. Мужчина должен быть динамичным. Он заставляет события происходить своей волей, своей силой...

– И пресмыкательством перед североамериканцами из «Юнайтед фрут».

– Да, это верно, я вкалывал на гринго но лишь для того, чтобы заработать деньги, а на них купить землю, выстроить этот дом, жениться и произвести на свет всех вас никчемных детей. И чтобы было откуда позаимствовать трактора. Где бы мы были без их тракторов? Сеньор Дженнингс только улыбался, когда не видел своих тракторов, и никогда не требовал их назад, пока я не завершу пахоту.

– Щедрость американцев восхищает и изумляет. Они пришли на наш остров, отобрали его у нас, развратили и унизили нас, а ты благодарен им за то, что они позволяют тебе время от времени заимствовать трактор!

– Ну и что из того? Настоящий мужчина бывает благодарным. Ему знакомо это чувство. Он не бывает мелочным, эгоистичным и безразличным. А ты именно такой. Я должен был заставлять тебя работать по-настоящему. Это моя величайшая ошибка и мой позор. Ты никогда не трудился. Я обязан был заставить тебя носиться, как последнего пса, и сделать из тебя мужчину. А ты вырос женщиной.

– Я не женщина. Я еще не сделал окончательный выбор, но, клянусь тебе, у меня есть достойное предназначение.

Дом был большой, но очень неказистый. В нем было полно собак, ружей, кошек, цыплят, грязных ботинок, измятой одежды, книг, одеял и частей лошадиной сбруи. Правильнее было бы назвать его сараем, разгороженным на комнаты, в которых стояли кровати, но и таким он полностью устраивал Анхеля, отца Фиделя, поскольку являлся подлинным воплощением его мечты – большим домом, выстроенным в большом мире, вне сырых джунглей. Впрочем, оттуда то и дело забегали животные, и свою невзрачность дом нес даже с какой-то гордостью, будто желая показать, что его обитатели – соль этой земли. Места были дикие, и эта дикость проявлялась в привычках местных жителей: даже жена хозяина всегда ходила с ружьем и звала детей к обеду выстрелами в воздух.

Снаружи – не со всех сторон, но кое-где – были видны джунгли, а за джунглями вздымались к небу сквозь облака пики Сьерра-Маэстры, отдаленные и недоступные. Там можно было спрятать армию, и никто ее не нашел бы.

– Чем ты сегодня занимался? – требовательно спросил отец.

Он любил свары и драки. Это было его излюбленным развлечением. Он работал, он дрался, он делал детей, а потом забывал о них – из этого и состояла его жизнь.

– Папа, я уже говорил тебе, что у меня отпуск. Я отдыхаю.

– Ты мог бы помочь мальчишкам пропалывать сахарный тростник.

– Я адвокат и мыслитель, а не рабочий с тростниковой плантации.

– Твоя мать говорит, что утром ты плавал и днем играл в бейсбол.

– Я прекрасно играю в бейсбол. Так почему бы мне не заниматься тем, что мне нравится? Дети меня любят.

– Ты все время лжешь им и всегда оказываешься героем в своих собственных рассказах. Но никто, кроме тебя самого, не скажет о тебе доброго слова.

– Я стану героем, отец.

– Вот еще, героем!

– Завтра с утра я буду ловить рыбу, а днем возьму ружье и отправлюсь на охоту. Томас сказал, что возле Сьерра-де-Маяри видели кабана.

– Пока я тревожусь из-за цен на сахар, думаю о кампесинос [47] и здоровье их семей, о том, протянет ли генератор еще год, о том, что топливо дорожает, а североамериканцы начали делать дешевый химический сахар, ты только спишь, охотишься и пьянствуешь и больше ничем не занимаешься! Сам Бог устыдился бы такого сына.

Старик плюнул в камин, но промахнулся.

Он ловил рыбу, он охотился. Он поймал шестнадцать морских окуней в компании старого кампесино Хосе, который жил так долго, что, по его утверждению, собственными глазами видел, как американцы удирали с холма Сан-Хуан, и любил развлекать малышню этими историями. Днем он пошел на охоту, и собаки загнали кабана в трясину, а он застрелил его из старой ковбойской винтовки. Животное билось и визжало, умирая, но все же умерло, и довольно скоро, поскольку молодой человек делал почти все, за что ни брался, с небрежной легкостью и точностью, и стрельба была как раз одним из таких дел.

Он собственноручно разделал кабана: вспорол брюхо и выпотрошил, извлек раздутые кишки и вытащил их голыми руками, перемазавшись кровью, непереваренной пищей и дерьмом. Внутренности он бросил в лесу, а тушу взвалил на спину и притащил домой, не обращая внимания на то, что весь испачкался в крови. Он был похож на великолепного краснокожего бога или на дикаря, который отправился в джунгли, убил там свою добычу и возвратился домой с мясом. Его отец лишь мельком глянул на него, когда он ввалился во двор фермы с тушей на плече. Но этого мяса хватило всей большой семье на один ужин, а рыбы – на другой, хотя нельзя сказать, что в кладовых не хватало еды: Анхель Руис Кастро был богатым и уважаемым человеком, невзирая даже на то, что наводил страх на жителей всей округи, за исключением, конечно, североамериканцев.