Набросок скомканной жизни (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна. Страница 18

Но что делать-то?

Матвей поплёлся на кухню, заварил себе крепкого кофе и медленно, словно нехотя, вошёл в маленькую комнату. Обошёл её по периметру. Потрогал холст на комоде, приласкал ладонью шершавую мягкую поверхность… В конце концов, почему бы и нет? Только он никогда не писал без виски… Что из этого получится?

Матвей поставил кружку с кофе на стул, взял верхний холст, аккуратно пристроил его на мольберт и вернулся за красками. Кира сказала, делай, что хочешь. Знать бы ещё, что он хочет. Ему не нравились собственные картины, абстрактная мазня, которой восторгались сотни людей. Что написать на этом холсте? Чему дать жизнь? Или смерть?

Матвей усмехнулся. Все его страдания прекратились бы с одним маленьким стаканом! Но нет, стакана нет. А он должен выразить свои страдания на холсте. Знать бы ещё, как передать тугой узел в животе, пустоту и чувство недостаточности в груди, кружение головы и страх! Его этому не учили…

Рассвет, как и положено в белые ночи, подкрался незаметно. Просто стало светлее в комнате, и за окном зашумели машины, зацокали каблучки, зазвенели детские голоса. Матвей очнулся от транса, в котором он пребывал, созерцая холст. Толстый слой чёрной краски, кое-где разбавленный тёмно-серым и тёмно-синим. Жёлтая лампочка, светлый ореол вокруг… Лампочка раскачивается. Конечно, движения не видно, но она качается… Тени от лампочки, страшные, угрожающие… И крохотная фигурка человека… В углу, словно ребёнок, обнявший колени и сжавшийся за невидимой кроватью, спрятавшийся от ночных монстров… Фигурку даже и фигуркой не назовешь, так, мазок краской, а поди ж ты… Сразу ассоциируется с человеком, которому страшно…

Матвей проглотил остатки остывшего кофе и устало вытер лоб рукой. Мучительное желание закурить и выпить хоть немного, хоть чего-нибудь алкоголесодержащего, задавило его, заставило доплестись до кровати и упасть на нее, свернувшись в позу зародыша.

Ему снились длинные странные сны, в которых он бежал за кем-то или чем-то, и ему казалось — вот-вот догонит, и тогда все будет хорошо… Но догнать не получалось, и Матвей просыпался, чувствуя, как страх сдавливает его грудь, мешая дышать. Даже не страх, а беспочвенная глухая тревога… Он дышал ртом, пытаясь прогнать огромную тяжелую жабу с груди, и снова засыпал, лишь мельком отмечая время на старинных часах…

Потом пришел момент, когда он уже не смог заснуть. Глаза не закрывались. Нужно было встать и оказаться лицом к лицу с ломкой. Противная, она схватила его тут же, вцепилась в его нутро, наполнила голову. Матвей поворочался еще с полчаса и безнадежно встал.

Надо чем-то заняться. Занять руки и мозг. Самое главное — мозг. Чтобы мерзкое существо прекратило раскачивать его ломающийся организм. Надо продержаться несколько дней, пока он найдет способ сбежать.

Матвей щелкнул кнопкой старенького телевизора. На экране появился снег. Да что такое ёмоё, даже телика она ему не оставила! Знал бы, не удерживал бы ее в тот день, когда она напилась и пошла балакать с цветами на площади… Или нет, вообше бы не поехал на вокзал и не встретил бы эту козявку! Оооооо или не приехал бы в Ростов на Дону… И не случилась бы с ним вся эта фигня.

Матвей, ворча всё это себе под нос, принялся вертеть такой же старой, как и телевизор, антенной, пытаясь поймать хоть какой-нибудь канал. Наконец, снег стал мельче, противный треск сложился в осознанную речь, и на экране появилась дикторша новостей Питерского канала. Он даже узнал ее — дикторша освещала подготовку к его выставке и Матвея пригласили сказать пару слов. Это было две недели назад… А кажется — целую вечность!

Дикторша долго трепалась с серьезным видом о проблемах в городе, потом кашлянула в кулачок и перешла на другую тему:

— Исчезновение известного художника Матвея Белинского, два дня назад с собственной выставки, которая в настоящий момент проходит в галерее альтернативного искусства, обеспокоило и взволновало весь Санкт-Петербург. Помимо версий о возможном похищении и даже убийстве художника, полиция рассматривает также и версию о мнимом исчезновении, результатом которого стало бы повышенное внимание прессы и поклонников к творчеству Белинского.

Матвей усмехнулся. Похищение было самым что ни на есть настоящим! Но нестандартным… А коршуны уже парят над его останками… Тьфу, мерзость!

— Следствие продолжается. Мы будем держать вас в курсе событий…

Матвей вздохнул с отчаяньем приговоренного к смертной казни. Может, наши доблестные полицейские окажутся на высоте и выйдут на Киру Пастернак, кем бы она ни была в настоящей жизни…

А ему надо продержаться до этого момента и не сломаться!

Матвей выключил телевизор и ясно услышал урчание в желудке. Надо, наверное, сходить на кухню и приготовить что-то на завтрак… На ужин… Блин, пожрать! Теперь даже непонятно, что как называть. Похоже, у него будет в основном ночная жизнь…

Проходя мимо комнаты-ателье, он мимоходом окинул взглядом картину. Человечек в углу был жалок. Ему стало не по себе. Так же жалок, как и он сам. Но картина всё ещё не нравилась ему.

Матвей никогда не мог понять, как это получалось. Но некий внутренний маячок вёл его к осмысленному завершению всех, даже самых идиотских, холстов. Например, тот, с белыми пятнами и зеленой точкой. Вика не хотела ничего слушать про незаконченность картины, восторгалась пятнами и хотела отобрать холст, чтобы отнести на выставку самолично. Но Матвей не дал. Сидел три дня и смотрел на далматинистость перед глазами, пока голова не заболела. Потом взял кисть, макнул в зеленую краску — говорят, зеленый цвет означает надежду — и поставил в углу большую жирную точку.

И почувствовал, что вот теперь всё. Больше к картине ему добавить было нечего.

Теперь человечек этот.

Чего ему, сердешному, не хватает для полного счастья?

В кухне Матвей открыл холодильник и тупо пялился в него целую минуту. Продуктов он просто не видел, все его мысли были заняты желтоватым пятнышком в форме человечка в черной страшной комнате. Руки сами взяли с полки две сосиски и пару помидоров, сами все покромсали в сковородку, сами зажгли газ, и Матвей присел на табуретку, ожидая момент, чтобы разбить в жарево три яйца.

Ни готовить, ни есть желания не было. А хотелось пойти в маленькую комнатку и сесть перед картиной.

Он все-таки добил яичницу, съел ее, мужественно пережевывая, и даже выпил три больших глотка воды с чаем. На полный желудок алкоголя уже почти не хотелось. Зато мучительно хотелось выкурить сигарету. Одну. Маленькую. Даже половинку… Даже окурочек… Господи, почему он не наделал нычек в этой квартире, когда был подростком?

В голове словно вспыхнула красная лампочка. Отец, страстный курильщик и любитель нормальной русской водочки, однажды, чтобы сделать приятное жене, пообещал бросить пить и не курить ничего, кроме ментоловых сигареток. Несколько недель спустя он глубоко раскаялся в этом обещании, но ничего не поделаешь, мама была женщиной строгой и волевой. Пообещал, значит, точка. И отец, в одно из ее ночных дежурств, смастерил в квартире тайник. В комнате сына.

Дрожащими руками Матвей пошарил под широким деревянным подоконником, и не поверил самому себе, когда нащупал едва заметную кнопочку. Подоконник с дегким треском подскочил вверх, открывая нишу, вырезанную в стене за батареей. Там, сколько он себя помнил, всегда лежала бутылка водки и пачка сигарет…

Матвей выпрямился и безнадежно закрыл глаза. Открыл. Вид лежавшего в нише ничуть не изменился, и Матвей с чувством сказал:

— Вот сучка!

Взял листок бумаги, сложенный пополам, и прочитал написанное быстрым крупным почерком: «Извини, но это для твоего же блага. Пей воду, она полезна. Патч действует 24 часа, наклей на предплечье. Целую. Кира.»

Матвей вытащил из отцовской заначки бутылку минеральной воды и коробку патчей анти-табак. Вот сучка, как она узнала про нычку?!

Патч положила, козявка! Всё равно это говно не действует… А как хочется курить!

— Убью засранку, — мрачно пообещал сам себе Матвей, прилепляя кружок пластика цвета тела к правому предплечью.