За день до полуночи - Хантер Стивен. Страница 16

Все это внезапно напомнило Питеру какой-то плохой кинофильм. Конец мира, подумал он, не должен напоминать голливудскую мелодраму. Даже уничтожить себя мир и то как следует не может. Поймав себя на этой мысли, Питер еще раз удивился наивности этого парня Скейзи, викинга из группы Дельта. Ведь это не штурм авиалайнера, это ракетная шахта с самой лучшей в мире системой безопасности. Уж он-то это знает, сам ее создавал.

– Идемте, – вымолвил Питер. Если миру осталось жить не так долго, ему хотелось присутствовать при последнем акте этой трагедии. В конце концов, он сам ее предсказал.

Тут он подумал, что по такому случаю следовало бы позвонить Меган, но потом решил, что у нее свои дела. Пусть ими и занимается.

Как не раз замечал Питер, в основе современной жизни лежало ускорение перемен. При желании это качество можно было бы назвать странным, но ведь оно существовало.

Всего за двадцать две минуты вертолет перенесся из института Хопкинса в центр боевых действий. Питер даже не успел привести в порядок свои мысли. Он чувствовал себя так, словно вертолет вернул его во времена вьетнамской войны, многие сложности которой удалось избежать, поскольку именно тогда он обучался в аспирантуре. Все происходившее напоминало телешоу его молодости, ему так и слышался голос молодого Уолтера Кронкайта: «Все, как и прежде, за исключением того, что теперь вы там».

И вот он «там», среди похожих на убийц военных, заполнивших старенький скаутский лагерь для девочек в сельской местности штата Мэриленд. Молодые солдаты, коротко стриженные, с лицами, раскрашенными специальной краской, увешанные разнообразным автоматическим оружием, веревками, пакетами со взрывчаткой, средствами связи, какими-то экзотическими ножами. Но хуже всегда царившая там атмосфера какого-то невероятного веселья (Питер ощутил ее, как запах керосина в воздухе).

Его передернуло. Одно дело – абстрактные рассуждения о войнах, теория разрушения на мировом уровне, манипулирование геополитическими категориями. От этих мыслей думающий человек приходил в благоговейное возбуждение. Но совсем другое дело – настоящее боевое подразделение, запах оружейного масла, стук затворов, щелчки вынимаемых и вставляемых магазинов – солдаты, словно сумасшедшие, забавлялись своим оружием. Вся эта обстановка не просто заставляла его слегка нервничать. Оружие буквально пугало Питера, он знал, что оно убивает. Его снова передернуло, и в этот момент агент ФБР, имени которого он не расслышал, провел его в помещение, где Питера подстерегал еще один шок.

Внутри он ожидал увидеть что-нибудь подобное тому, что было на улице, еще группу из профессионалов, которые склонились бы над картами, громко обсуждая детали предстоящего штурма (или как там это называлось на их языке). Но его взору предстала картина, достойная пера Марка Твена: два деревенских старика, сгорбившись, сидели рядом, лица их оставались в тени. Они рассказывали какие-то истории, а в комнате витали клубы дыма и пахло крепким табаком, обещающим головную боль. Гора окурков погребальной пирамидой возвышалась в дешевой пепельнице, стоявшей между ними. И это руководители операции? Штаб? Похоже, это какой-то склад.

– Я помню, – услышал Питер голос одного из стариков, – помню. В те времена весь мир жил на угле.

– Да, ей Богу, это была отличительная примета тех дней. В шестой шахте работали более двухсот парней, и она, черт побери, была центром цивилизации. Сейчас там валяется всего несколько вагонеток. А тогда каждый имел большую черную машину, у каждого была работа, несмотря на Большую депрессию. Беркиттсвилл был углем, а уголь был Беркиттсвиллом, черт возьми. Я помню, будто это было вчера, а не пятьдесят лет назад.

Один из собеседников поднял голову. Стало видно его лицо, и Питер поймал быстрый взгляд старика. Он непроизвольно сглотнул слюну, потому что догадался, кто этот человек.

Знаменитый или безвестный Дик Пуллер! В такой чрезвычайной ситуации надо было предполагать, что Министерство обороны обратится к нему. Даже Питер знал о Дике Пуллере, знал о его победах в далеких джунглях и болотах и о его единственном поражении.

Сейчас он его увидел, жилистого мужчину лет шестидесяти, с лицом, словно вырезанным из древнего холста. Плотный «ежик» серо-седых волос, узко очерченный рот. Питеру бросились в глаза его руки, крупные, жилистые, сильные руки рабочего с крепкими ладонями. Мощное тело, не такое сделанное, как у культуриста, но буквально излучающее необычайную силу. Твердые, черные, маленькие блестящие камешки были его глазами, как у аятоллы. На полковнике был старый маскировочный костюм для джунглей, высокие тяжелые ботинки, браслет с личным знаком на запястье. И, конечно, черт побери, потрепанная табличка над нагрудным карманом. С легендарной фамилией Пуллер.

– А потом из-за проклятого обвала ее закрыли, – продолжал старик, собеседник Пуллера. – Если можно так сказать, это был черный день для графства Фредерик, мистер Пуллер. Женщины год носили траур, прежде чем уехать отсюда.

– Доктор Тиокол, – неожиданно произнес Пуллер, хотя их никогда официально не представляли друг другу, – мистер Брейди рассказывает мне интересные вещи о вашей шахте. Кое-что может быть даже и вам неизвестно.

Питер был готов к такому разговору.

– О том, что шахта построена на высоте тысячи футов над руинами старой угольной шахты? Мы располагали всей старой документацией. Провели пробные бурения. Угольная шахта заброшена с тридцать четвертого года, после того, как произошел обвал. Наши пробы показали отсутствие геологической нестабильности. Угольная шахта – это уже история, полковник Пуллер, так что не питайте иллюзий попасть через нее к объекту.

Когда Дик отвечал Питеру, его темные глаза оставались спокойными.

– Но, по нашим сведениям, изначальная законсервированная шахта ракеты «Титан» с конца пятидесятых годов открыта для воздействия атмосферных осадков. За тридцать лет было много дождей, так ведь, мистер Брейди?

– Дождей здесь полно, иногда даже слишком. – Брейди повернул задубевшее лицо к Питеру и посмотрел на него. – Сынок, ты, должно быть, много знаешь, но хотел бы спросить тебя, что ты знаешь об угле? Если на угольный пласт в течение многих лет попадают дожди, то в нем образуются чертовски интересные формации. Уголь мягкий, сынок. Мягкий, как масло.

Питер посмотрел на него. Потом перевел взгляд на Дика Пуллера.

– Вот вам и тоннели, доктор Тиокол. Вот вам и тоннели.

Григорий выскочил из посольства и прямиком направился в ближайшее питейное заведение. Им оказался бар «Кэпитол Ликес», в трех кварталах от посольства.

Слабо освещенная забегаловка на углу Л-стрит и Вермонт-стрит с роскошной витриной спиртных напитков, рассчитанных на добропорядочных жителей Вашингтона, если бы добропорядочным жителям пришло в голову заглянуть в такое место.

Григорий вошел в бар, пробрался сквозь толпу скучающих безработных негров, убивавших здесь свободное время, и купил бутылку американской водки (русскую он не любил) за три доллара и девяносто пять центов. Выйдя на улицу, он быстро вскрыл бутылку и сделал большой глоток.

Ах! Самая старая и самая лучшая подружка, которая никогда не подводит! У водки был вкус дыма, огня, бодрящего зимнего снега. Хмель моментально ударил в голову, наполнил Григория всеобъемлющей любовью. Он любил бесконечный и яркий поток американских автомобилей, заполнивших улицу. Он любил эту мелкую крысу Климова, любил его могущественного покровителя Пашина.

– За Пашина, – объявил Григорий человеку, оказавшемуся рядом с ним, – за героя наших дней.

– Это точно, Джек, – согласился мужчина, поднося к губам горлышко бутылки, завернутой в бумажный пакет. – Чтоб им всем пусто было, этим ослам!

Заправившись, Григорий слегка неверными шагами пошел вперед. Яркое солнце резало глаза, и он надел затемненные очки. Он купил их в дешевом универмаге, но выглядели они, как фирменные. Теперь он взял себя в руки. Григорий посмотрел на часы – до предстоящей работы оставалось еще время.